Как скажется падение рубля на зарплатах в IT?

Ответов я не знаю, как не знают их экономисты гораздо более взрослого капитализма кризисующих стран Старой Европы.

Идеи неолиберализма оформились в самостоятельную школу сразу после 1945 года под влиянием холодной войны, воспринимавшейся на идеологическом уровне как противостояние западных рыночных экономик и тоталитарного централизованного планирования. Но эти идеи до конца 1970-х не определяли реальность. На самом деле и Генри Форд, и Сталин, и авторы «плана Маршалла», и японские стратеги бизнеса, и европейские социал-демократы руководствовались общим пониманием значения массового индустриального производства в поэтапном создании богатства общества. Именно этому пониманию — ныне упорно забываемому «другому канону» экономической мысли — Запад был обязан своим восхождением в последние столетия.

Экономический историк Ричард Голдтуэйт собрал множество доказательств того, что так называемая коммерческая революция в средневековой Европе на самом деле была импортзамещающей индустриализацией. Европейские предприниматели с XIII века начали имитировать товары, ввозившиеся с Востока: тонкие ткани, дамасскую сталь, бумагу, стекло и фарфор. Открытие Америки помогло в основном притоком серебра и дешевого сырья (сахара, хлопка). Но нежданный дополнительный доход не был проеден, а послужил стартовым капиталом для новых импортзамещающих отраслей, где доходы почти равнялись ренте от прежней торговли с Востоком. Большую роль в этом сыграло и государство, которое применяло свои возможности для обороны и координации нарождающейся промышленности.

Это главный урок западного «чуда» и всех последующих экономических «чудес». Поглядим на график 1, где приводится сравнение Сомали и Южной Кореи за последние полвека. Как ни трудно в это теперь поверить, до середины 1960-х Сомали выглядело чуточку лучше Кореи. Но затем Корея применяет жесткую индустриальную политику и вырывается из своего «сравнительного преимущества» в сельском хозяйстве, сырье и дешевой рабочей силе, а Сомали продолжает специализацию согласно тем же природным «преимуществам отсталости» и остается нищим. Здесь наглядно проступает важнейшее различие.

С одной стороны — сырьевая специализация, ведущая к монокультурному профилю хозяйства, практически неизбежной конкуренции с другими экспортерами сырья и, главное, долгосрочно понижающейся отдаче. Первыми, конечно, разрабатываются лучшие почвы и месторождения. Поскольку всякое сырье и почвы исчерпаемы и одновременно надо поддерживать хотя бы прежний уровень дохода, в дальнейшем приходится переходить на места похуже, с более высокими издержками и более низкой отдачей. Этот тупиковый путь со временем ведет к кризису, когда издержки превышают отдачу. По имени английского экономиста Томаса Мальтуса (1766–1834) это называется мальтузианской ловушкой. Такова беда со всеми аграрными обществами, где мальтузианские кризисы регулярно приводили к голодному вымиранию части населения, высвобождению ресурсов (покойникам, увы, требуется совсем мало земли) и оттого к следующим подъемам — покуда в очередной раз не достигался мальтузианский предел роста и не наступал голод.

С другой стороны, Южная Корея (как и Европа начиная с позднего Средневековья) преодолевает мальтузианскую ловушку за счет перехода к новым отраслям с повышающейся отдачей, то есть к инновационной промышленности, и усложняющемуся разделению труда. Это шумпетеровский путь не простого количественного роста, а качественного развития. Государство при этом не просто сотрудничает с бизнесом, а берет на себя роль «командных высот» и сознательно делает выгодными инновации.

Со временем это оказывает эффект на сельское хозяйство и сырьевые отрасли, где под воздействием соседства с индустриальным сектором начинают расти техническая вооруженность и реальные зарплаты. Примером служит моя родная Скандинавия, где животноводство и деревообработка приносят совсем иные доходы, нежели в Монголии и Габоне, хотя монголы — знатные скотоводы, а габонское черное дерево вроде бы ценнее северной сосны и березы.