Помните, сколько было разговоров о подростковых суицидальных группах типа «синий кит»? Широкая огласка и моральная паника способствовали тому, что на ВКонтакте и ряде других площадок такие группы научились оперативно находить и блокировать. Но чем активнее родители и педагоги вели «профилактическую работу», предупреждая об игре и выясняя, не участвуют ли в ней дети, тем больше детей узнавало, что есть такая запретная, таинственная, опасная игра. Последствия этого были вполне естественны — дальнейшее распространение игры уже не требовало участия взрослых. «Синий кит» занял особое место в подростковой культуре, где-то рядом с зацепингом и играми с перебеганием перед движущимся транспортом. Как в Мафии, здесь есть разные роли. Кто-то выбирает для себя роль игрока, кто-то — куратора, кто-то — спасателя, волонтера.

Сегодня мы попробуем увидеть происходящее глазами рядовых участников — не тех, для кого в конечном итоге все кончилось плохо, а того подавляющего большинства, которое играло, а потом продолжило жить.

С геймификацией быта большинство из нас впервые столкнулось в том нежном возрасте, когда мамам и бабушкам приходится предпринимать существенные усилия по перемещению каши в человека. Мы сидели на стуле и с отвращением смотрели в тарелку, содержащую нескончаемое количество малопривлекательной субстанции, и мама (или бабушка) подносила нам ко рту полную ложку, жизнерадостно приговаривая: «А вот еще одна машинка заезжает в гараж!» — или что-нибудь еще в том же духе.

С тех пор утекло много воды (и было съедено много каши), но проблема того, что нам регулярно требуется проделывать малоинтересные бытовые операции, остается актуальной. Некоторые люди научаются получать от повседневных дел удовольствие, другие строго говорят себе «надо!», а третьи любыми способами пытаются от них уклониться, стараясь не замечать растущий слой пыли и прочие культурные наслоения. Вот собственно для них, ненавистников рутины, и существует большая часть инструментов геймификации повседневной жизни.

Если вы играли в настольные ролевые игры или в ролевые игры живого действия, то вы вполне могли хотя бы раз оказаться в ситуации, когда происходящее перестает быть забавным и увлекательным, а вместо этого становится очень неприятным и потенциально травматичным. Не всегда понятно, как из такой ситуации выйти. Сегодня мы обсудим, какие существует инструменты обеспечения психологической безопасности участников (включая ведущего!) и что из этого может быть непосредственно включено в дизайн игры.

1. Зачем нам вообще защищаться друг от друга?

Начнем с того, что мы все разные, у нас разный опыт, разные интересы и разные границы приемлемости. Если игроки и ведущий уже знакомы между собой, то о некоторых особенностях друг друга (не обо всех!) они уже знают, а если это люди, которые впервые встретились в игровом клубе уже за столом, то они не знают друг о друге ничего. А чем меньше у нас информации, тем с большей вероятностью мы можем случайно въехать друг другу в какие-нибудь чувствительные места.

В этом году увидит свет настольная ролевая игра Critical Core, которая представляет собой адаптированный вариант D&D, специально предназначенный для развития социальных и коммуникативных навыков у детей с аутизмом и другими особенностями развития. Critical Core — это проект организации Game to grow, которая с 2017 года занимается применением игр различного типа в терапевтических, образовательных и социальных целях. Ролевая система Critical Core разрабатывалась при поддержке института ICDL, деятельность которого посвящена развитию и распространению метода DIR Floortime — одной из наиболее популярных систем в работе с детьми, имеющими нарушения аутистического спектра.



Адам Дэвис (Adam Davis), один из создателей Critical Core, любезно согласился ответить на несколько вопросов о своей работе.

Сегодня мы коснемся еще одной болезненной для отечественного образования темы: рыночной парадигмы в вопросах воспитания и обучения детей.

Начиная с девяностых годов прошлого века, мы применяем к деятельности учителя понятие «образовательная услуга». Современный педагог выступает как представитель сферы услуг, и эта социальная роль накладывает определенный отпечаток и на поведение самого педагога, и на отношение к нему других участников образовательного процесса. Ниже мы попытаемся разобраться, как это происходит (и чем педагог отличается от парикмахера).

Один из главных культурных трендов последних десятков лет — это идея безусловного равенства между людьми, из которой далее вытекает необходимость борьбы с любыми проявлениями дискриминации: по расовому, половому и прочим признакам. В образовании это материализовалось в виде инклюзии: такой модели обучения, когда мы одновременно воспитываем и учим нормативно развивающихся детей и детей, имеющих произвольные нарушения и особенности развития. Например, если у вашего ребенка в классе есть один аутист и пять обладателей дефицита внимания с гиперактивностью, этот класс можно считать инклюзивным.

Если двадцать лет назад в России инклюзивное образование находилось в статусе не вполне легального педагогического эксперимента, то сейчас оно формально принято в качестве основной модели. Это означает, что если у вашего ребенка есть особые образовательные потребности, то в принципе вы можете привести его в любой сад и любую школу, и образовательное учреждение — теоретически — обязано будет создать условия для того, чтобы ребенок смог там учиться.

Фасад этой практики — идея, что дети имеют право расти и развиваться вместе, и мы не должны создавать отдельные резервации детей с особенностями, где они лишены общества других детей.

А теперь посмотрим, что происходит, когда мы эту идею пытаемся реализовать.

Довольно часто можно слышать, как кто-нибудь говорит про себя: «У меня плохая память». И если мы немного представляем, как работает память, то на этом месте мы должны задать вопрос: «А какая именно?» Дело в том, что существует много видов памяти, и они могут работать (а также ломаться) независимо друг от друга.

Когда мы готовим ребенка к поступлению в школу и помогаем ему адаптироваться к школе, поддерживая его интеллектуальное развитие, то одно из классических игровых средств – это обыкновенные игральные карты. Обучая ребенка карточным играм, мы можем давать нагрузку на все когнитивные функции. Зрительное восприятие понадобится, чтобы различать символы мастей (не путать пики и червы, в частности). Память – чтобы следить за тем, какие карты уже сыграны. Мышление – чтобы составлять комбинации и просчитывать выгодные ходы. Внимание – чтобы не проморгать в своей руке те карты, которые позволят эти выигрышные ходы сделать. Играя по разным правилам одной и той же колодой, мы совершенствуем произвольную регуляцию деятельности и учим гибкому, нелинейному поведению. В общем, игральные карты – это замечательная вещь. Но у них есть существенный недостаток: в нашей культуре они плотно ассоциированы с азартной игрой на деньги и воспринимаются поэтому как нечто порицаемое. Это означает, что специалист, играя в карты с ребенком, будет провоцировать реакции вида «чему вы тут его учите?» со стороны семьи, а ребенок не сможет принести игральные карты в школу, чтобы поиграть на перемене, не провоцируя аналогичных реакций со стороны педагогов. Причем понятно, что этот культурный стереотип к жизни давно уже имеет весьма опосредованное отношение, и какая-нибудь браузерная многопользовательская игра с куда большим успехом приобщит ребенка к игре на деньги, чем колода карт на перемене. Но перед нами все же встает проблема того, что ребенок может начать ощущать, будто делает что-то аморальное и неприличное. Это его либо отвратит от игры (и потеряется смысл игры как самоподдерживающейся развивающей деятельности), либо негативно скажется на самовосприятии – а у нас нет цели заставить ребенка ощущать себя хулиганом и правонарушителем.

Вариант решения этой проблемы – играть с ребенком не в карты, а в маджонг.

Одна из важных задач психологического развития ребенка – это развитие зрительно-пространственной функции. Ее дефицит является одной из наиболее частых причин возникновения трудностей при усвоении учебной программы. Зрительно-пространственная функция – это то, что позволяет ребенку собрать домик из квадрата и треугольника, найти левый край листа, сложить самолетик, сориентироваться в школьном здании и еще множество других вещей, которые нам зачастую кажутся очень простыми, а для маленького человека представляют собой серьезные и нетривиальные задачи, когда он только учится это делать.

У некоторых детей освоение ориентировки на плоскости, а потом и в пространстве вызывает больше затруднений, чем у других. Например, она труднее дается левшам и девочкам, причем по одной и той же причине – из-за особенностей межполушарного взаимодействия. Когда женщина говорит, что надо повернуть налево, имея в виду, что надо повернуть направо, то это как раз про то, что у нее есть небольшой дефицит зрительно-пространственной функции. Многим женщинам из-за этого трудно читать карты, и чтобы понять, в какую сторону идти, им вначале нужно сориентировать карту так, чтобы она совпадала с местностью.

Понятие нормы – это одно из фундаментальных понятий в психологии. Любая коррекционная работа начинается с того, что мы решаем, что является нарушением (которое можно устранить или, во всяком случае, скомпенсировать), а что – конструктивной особенностью отдельно взятого индивидуума. Многие люди на том или ином этапе своей жизни задаются вопросом о психологической норме. Нормален ли я? Нормален ли мой ребенок? Нормально ли то, что делает мой партнер? Сегодня, соответственно, мы попытаемся разобраться, что означает слово «нормально» применительно к душевной жизни.

Начать здесь нужно с того, что у этого слова может быть несколько разных значений. Одни и те же феномены могут быть «нормальными» с одной точки зрения и «ненормальными» – с другой.

Во-первых, мы можем понимать норму статистически. Многие психологические и психофизиологические характеристики вариабельны в широком диапазоне, и разброс их значений можно описать через нормальное распределение. Если мы будем исследовать какой-то вариант интеллекта (например, измеряя способность решать типовые задачи из тестов Айзенка), то мы увидим небольшое количество исключительно эффективных испытуемых, небольшое количество исключительно неэффективных и много промежуточных, средних результатов. Эти средние результаты мы можем считать нормативными, а краевые результаты, соответственно, интерпретировать как одаренность или, наоборот, интеллектуальный дефицит. Но тут сразу возникает резонный вопрос: если «колокольчик» нормального распределения имеет плавную форму, то что дает нам основание для выделения в нем качественно различных областей? На каком основании мы считаем то или иное значение характеристики пороговым, задающим границы нормы?

В прошлый раз мы остановились на том феномене, что игра, которая изначально задумывалась как кооператив (например, D&D или многопользовательская песочница типа Space Station 13), почему-то может использоваться игроками совершенно по другому назначению, становясь пространством насилия и травли. Сегодня, соответственно, будем разбираться в том, как устроена детская (и не только детская) агрессия, как работает формат песочницы, что делает агрессия в песочнице (и вообще в игре) и как можно ей управлять.

Физика эмоции

В дальнейшем изложении мы будем использовать гидродинамическую модель эмоции. Представим себе, что, например, гнев – это жидкость. Чем больше накапливается гнева, тем сильнее становится напор жидкости в трубе – отдельно взятом индивидууме. На выходе есть два вентиля. Один соответствует внутреннему тормозу – представлению, например, о том, что обижать других людей дурно, некрасиво, недостойно… Второй соответствует внешнему тормозу – страху перед наказанием или какими-то другими негативными последствиями. Что будет, если давление жидкости нарастает, а вентили (хотя бы какой-то один из них) намертво закручены?

С точки зрения типа взаимодействия игроков настольные игры можно условно разделить на три группы: сражение, кооперация и соревнование. Это достаточно условное деление, потому что иногда игрокам удается сыграть партию совершенно не так, как было задумано, но обычно про игру можно достаточно уверенно сказать, с каким она типом взаимодействия. В зависимости от этого параметра игра позволяет моделировать тот или иной социальный опыт, что мы дальше и рассмотрим.

Сражение, или если я не выиграю, я буду горько плакать

Первый тип – это игры-сражения. В основном сюда относятся дуэльные игры. Из классических – шахматы и шашки, из популярных современных – например «Улей». Ситуация такой игры представляет простую модель конфликта – есть некая цель (победа в игре), в победе заинтересованы оба, но победить может только один, и успех одного означает неуспех другого.

Если противник – это человек, в котором мы не заинтересованы, то психологически ситуация простая: нужно победить, и для победы используется наиболее эффективная стратегия, которая нам доступна. Ситуация становится существенно сложнее, если мы играем с человеком, с которым нас связывают хорошие отношения, и мы знаем, что неуспех его огорчит. На этом месте мы начинаем решать задачу, похожую на задачу по выбору стиля лидерства.

У каждой игры есть некоторый возрастной диапазон, в котором она интересна и обладает развивающим потенциалом. Если ребенок для какой-то игры еще слишком маленький, то он старается уклониться от нее, потому что она для него так сложна, что из приятной деятельности превращается в утомительное и обременительное учебное занятие (где он вдобавок постоянно чувствует себя неуспешным). Наоборот, если человек из игры уже вырос, то ему становится неинтересно в нее играть, потому что она слишком легкая. Как вариант, он продолжает играть, но уже в формате отдыха, потому что интеллектуального вызова игра больше не представляет.

У некоторых игр диапазон, в котором они интересны и развивают, очень большой. Например, мастерство игры в шахматы можно совершенствовать всю жизнь. У других игр он совсем маленький. Например, игры жанра «бродилка с кубиком» являются интересными и развивающими примерно с пяти до шести лет. Речь сейчас идет о тех играх, которые почти полностью сводятся к механике «бросить кубик и сделать столько шагов, какое число выпало». Это, в частности, всевозможные «змеи и лестницы».

Чтобы ребенок вообще смог поиграть в такую игру, он уже должен уметь считать от одного до шести, пусть и не очень уверенно, и опознавать эти числа на кубике. В четыре года многим детям это еще недоступно, а в пять они в основном уже могут с этим справиться.

Интересно, что одна из главных развивающих задач, которые решают бродилки, это начало формирования представления о нуле как точке отсчета.

В прошлый раз мы немного затронули эгоцентрическую позицию ребенка в дошкольном детстве. Жан Пиаже в свое время выдвинул тезис, что ребенку дошкольного возраста в принципе свойственен эгоцентризм мышления – то есть он по умолчанию считает, что в голове у другого человека все происходит точно так же, как у него самого. Пользуясь более современным термином, Пиаже считал, что дошкольник не имеет теории ума, поэтому не способен учесть или принять чужую точку зрения. В обоснование этого он приводил результаты следующего эксперимента:

Ребенку предъявляется макет с тремя горами. Он имеет возможность рассмотреть его со всех сторон. Потом ребенка сажают на стул с одной стороны от макета, с другой стороны усаживается кукла. Экспериментатор показывает ребенку фотографии макета в четырех разных ракурсах и спрашивает, что видит кукла.

Примерно до семи лет испытуемые в этом эксперименте выбирали картинку с тем ракурсом, который видели сами.

Впоследствии Жана Пиаже немало ругали за то, как сильно он недооценил возможности детей дошкольного возраста – и как сильно переоценил продолжительность периода эгоцентрического мышления.

Откуда взялась эта ошибка?

Когда описывают периодизацию детского развития, обычно это выглядит так, что с трех до семи лет у ребенка дошкольное детство и ролевая игра — ведущая деятельность, а в семь лет ребенок превращается в школьника, у которого ведущая деятельность — учебная. Может складываться ощущение, что в районе семи лет происходит какое-то качественное изменение в сознании ребенка, и он переходит из одного дискретного состояния (дошкольник) в другое (ученик).

На самом деле это плавный процесс, растянутый на несколько лет, и те изменения, которые происходят, происходят постепенно. Образовательная программа детского сада построена таким образом, чтобы занятия, которые посещает ребенок, с каждым годом становились все больше и больше похожи на школьные уроки. В подготовительной группе ребенок на занятиях получает опыт, уже максимально приближенный к школьному: есть и класс, и парты, и русский язык с математикой, и надо поднимать руку, и задания выполняются в тетрадках. Это один вектор.

Одна из самых распространенных тем запросов, с которыми приходят к детским специалистам, это речь. Самая очевидная проблема — это когда ребенок не говорит. Вот ему год, а он молчит. Вот ему уже три, а он все равно молчит. А вот уже пять… Тут понятно, что что-то пошло не так. Есть менее очевидные проблемы, которые на самом деле тоже про речь. Например, ребенок плохо учится. Почему плохо учится? Оказывается, когда ему учительница задает вопрос, он в ответ двух слов связать не может. Или у ребенка почему-то нет друзей. И оказывается, что он просто не представляет, как со сверстниками вообще разговаривать. Ну и не разговаривает. И так далее.

Самый нужный человек здесь, как понятно, логопед (и очень важно дойти до логопеда, если есть подозрение, что развитие речи пошло как-то не так). Игротерапевты с этим тоже работают, потому что умение разговаривать и договариваться развивается вместе с развитием игры. Чтобы понять, как это происходит, начнем с самого начала.

В общем-то, очевидно, что разным людям нравится разное, и на игры это тоже распространяется. Одна и та же игра у некоторых детей (и взрослых) заходит, у других — нет. По крайней мере отчасти предпочтения в играх определяются темпераментом.

1. Про темперамент

Когда мы говорим о том, что человек тугодум и с трудом переключается от одной задачи к другой, или о том, что человек схватывает на лету (но зато так же быстро забывает), то мы говорим о темпераменте: в частности, о векторе «быстрый-медленный». Когда мы говорим о том, что одни люди стремятся к новым впечатлениям, а другие предпочитают привычное (и стараются дозировать общение с другими людьми), то это тоже о темпераменте — о векторе «интроверсия-экстраверсия». Одни люди все принимают близко к сердцу, другие не заморачиваются. Одни люди очень работоспособны и могут часами заниматься решением какой-то задачи, другие быстро истощаются, и им нужно на что-то переключиться. Это все о темпераменте.

В структуре психики темперамент находится на очень низком, базовом уровне. Он зависит от психофизиологических особенностей, которые, в свою очередь, определяются генетически. Это значит, что в области темперамента человек крайне непластичен. Некоторые особенности темперамента более социально одобряемы, чем другие, поэтому довольно часто, например, к детскому психологу родители приходят с запросами вида:

— У него всего один друг! Как бы сделать так, чтобы друзей было много?
— Он так долго думает и так медленно говорит, а нельзя ли как-то ускорить?
— А почему она все время беспокоится? Как сделать так, чтобы не беспокоилась?