Как то вы радикализировали Бритву Оккама. Ее принцип утверждает что из возможных объяснений вероятнее всего верно наиболее простое и логичное. Наиболее вероятно, а не «верно только». Из принципа Оккама никогда не следует что вероятность истинности альтернативного объяснения равна нулю (при условии фальсифицируемости этой альтернативы по Попперу).
Возможно, считает Маск, в мире (Вселенной) есть огромное количество уже вымерших цивилизаций, с которыми случилось что-то странное.
Вспомнился головокружительный отрывок из Космической Одиссеи 2001, кто не читал советую, время зря не потратите.
VI. СКВОЗЬ ЗВЕЗДНЫЕ ВРАТА
41. «Узловая станция» пространства
Он не ощущал движения и, однако, падал навстречу звездам,
блиставшим там, в темных глубинах Япета. Нет — не там сияли звезды, не
там, — он был уверен. Теперь, когда было уже слишком поздно, он пожалел,
что мало интересовался теориями гиперпространства и трансразмерностных
каналов. Для Дэвида Боумена эти понятия уже перестали быть
теоретическими.
Наверно, этот монолит на Япете был полый… А «крыша» — так, просто
обман зрения или какая-то диафрагма, она раскрылась и впустила его, но
куда впустила? Насколько он мог верить своим глазам, он падал вместе с
капсулой в огромной шахте прямоугольного сечения глубиной в тысячи
метров. Падал все быстрей и быстрей, но просвет шахты под ним не менялся
в размерах и не приближался к нему.
Только звезды двигались, сначала очень медленно, — до него не сразу
дошло, что они разбегаются в стороны, за пределы того просвета, в
который видны ему. Но вскоре он убедился, что звездное поле все время
расширялось, как будто оно мчалось к нему с немыслимой скоростью.
Расширение поля носило нелинейный характер — звезды в центре словно бы
почти не двигались, а чем дальше от центра, тем стремительней ускорялось
их движение; у края просвета, прежде чем совсем исчезнуть из виду, они
уже казались летучими световыми черточками.
Но на смену им появлялись другие: они как бы притекали в центр из
источника, совершенно неисчерпаемого. Боумен успел подумать: что, если
какая-нибудь звезда так и будет лететь прямо на него и он врежется в
раскаленное солнце? Но звезды оставались столь далеки от него, что ни у
одной нельзя было разглядеть диск, и неизменно расходились в стороны
светящимися черточками, исчезая за краями своей прямоугольной рамки.
А дальний конец шахты все не приближался. Как будто вся шахта со
своими стенами двигалась вместе с Боуменом, увлекая его навстречу
неведомой участи. А может, он вообще не двигался — это само пространство
перемещалось вокруг него?
И вдруг он понял: непонятное творится не только с пространством.
Часы на маленькой приборной панели капсулы тоже вели себе чрезвычайно
странно.
Обычно цифры десятых долей секунды мелькали в окне счетчика времени
так быстро, что их едва можно было уловить. Теперь же они появлялись и
исчезали через отчетливо уловимые промежутки времени, и Боумен мог без
труда отсчитывать их одну за другой. А секунды тянулись так невообразимо
медленно, словно время готово было остановиться. Наконец, отсчет десятых
долей прекратился совсем — цифры в окошке застыли между 5 и 6.
И однако, Боумен мог по-прежнему мыслить и даже замечал, как
эбеново-черные стены шахты пролетают со скоростью, которую нельзя ни
уловить, ни измерить — то ли это нуль, то ли тысячекратная скорость
света… Почему-то он не испытывал ни удивления, ни тревоги. Напротив,
он будто спокойно ждал чего-то хорошего — так с ним было однажды, когда
специалисты по космической медицине проверяли его психику
галлюциногенными наркотиками. Мир вокруг был странный, удивительный, но
не внушал страха. Ведь он, Боумен, пролетел сотни миллионов километров
ради раскрытия тайны, ну а теперь тайна, похоже, сама летит ему
навстречу.
Прямоугольник впереди посветлел. Яркие черточки звезд тускнели на
фоне млечного неба, которое сияло все сильнее. Казалось, капсула летит к
скоплению облаков, равномерно освещенному лучами невидимого солнца.
Туннель кончался. Дальний его просвет, который все время оставался
недосягаемым, на одном и том же не поддающемся определению расстоянии,
вдруг начал повиноваться обычным законам перспективы — теперь он
приближался и становился все шире. Одновременно Боумен ощутил, что уже
не падает, а, наоборот, летит вверх; у него даже мелькнула мысль — уж не
пролетел ли он Япет насквозь и не вынырнет ли сейчас на другом его
полушарии. Но капсула еще не успела вырваться из туннеля наружу, как он
понял: это не Япет и не какой-либо иной мир, ведомый человечеству.
Здесь явно не было атмосферы, потому что он мог различить до
мельчайших подробностей все предметы на открывшейся ему непривычно
плоской поверхности вплоть до невообразимо далекой черты горизонта. Под
ним лежал мир исполинских размеров, должно быть, намного больше Земли. И
однако, вся эта огромная поверхность была сплошь, словно мозаикой,
испещрена контурами явно искусственных сооружений, стороны которых
измерялись многими километрами. Будто титан, способный играть планетами,
складывал здесь огромную головоломку. А посередине многих квадратов,
треугольников и многоугольников зияли отверстия черных шахт, в точности
подобных той, из которой он сам только что вылетел.
Но еще сильнее, чем невообразимый мир, который простирался внизу,
поразило и встревожило Боумена небо. В нем не было ни звезд, ни
бездонного космического мрака. Было только мягкое млечное сияние, от
которого рождалось ощущение бесконечной протяженности. Боумен вспомнил,
как ему описывали когда-то страшные антарктические туманы: «Будто тебя
сунули в шарик. для пинг-понга». Этот образ очень подходил к тому
непостижимому, что видел над собой Боумен, только здесь это, конечно,
объяснялось совсем иначе. Млечное сияние неба не могли вызывать
метеорологические причины, туман или снегопад, — ведь тут был абсолютный
вакуум.
Когда глаза немного привыкли к перламутровому свечению неба, Боумен
заметил еще кое-что. Небо вовсе не было пустым, как показалось с первого
взгляда. Оно было усеяно мириадами черных крапинок, совершенно
неподвижных и расположенных в самых разных беспорядочных сочетаниях.
Боумен не сразу их заметил — ведь это были просто черные точки, — но раз
увидев, уже без труда различал. Они напоминали нечто очень знакомое, но
эта мысль была так безумна, что Боумен отбрасывал ее, пока логика не
вынудила его сдаться.
Эти черные проколы в белом небе были звездами; казалось, перед ним
фотографический негатив Млечного Пути.
«Куда же это я попал?» — спрашивал себя Боумен и понимал, что
никогда не узнает ответа. Пространство словно вывернулось наизнанку…
Нет, человеку тут не место! И хотя в капсуле было тепло, он вдруг
почувствовал леденящий холод, и его начала бить дрожь, с которой он
никак не мог совладать. Хотелось зажмуриться и забыть о жемчужно сияющей
пустоте вокруг, но это было бы проявлением малодушия, а такого он не мог
себе позволить.
Граненая поверхность планеты, пронзенная черными колодцами,
стлалась внизу, однообразная и неизменная. Боумен прикинул на глаз, что
летит примерно на высоте пятнадцати километров и мог бы без труда
обнаружить признаки жизни. Но мир этот был пустынен: разум побывал
здесь, преобразил его по своей воле и ушел…
А потом вдалеке, километрах в тридцати, Боумен увидел горбом
торчавшую над плоской равниной полуразрушенную конструкцию
цилиндрической формы. Это мог быть только остов гигантского корабля. До
него было слишком далеко, чтобы разглядеть какие-либо детали, а через
несколько секунд он и вовсе скрылся из виду, но Боумен успел заметить
сломанные шпангоуты и тускло поблескивавшие листы металлической обшивки,
отодранной кое-где, словно кожура с апельсина. Сколько тысяч лет
пролежал этот исполин на пустынной планете, расчерченной, словно
шахматная доска, геометрическими фигурами? И какие существа
странствовали на нем среди звезд?
Но тут из-за горизонта показалось нечто такое, что заставило его
забыть о покинутом корабле.
Сначала оно выглядело плоским диском, но только потому, что летело
почти прямо на него. Когда же летевший предмет приблизился и прошел под
капсулой, Боумен увидел, что он веретенообразной формы, длиной сто
пятьдесят — двести метров. Местами по его длине шли какие-то едва
различимые полосы, но их было трудно разглядеть, потому что предмет этот
то ли вибрировал, то ли вращался с большой скоростью.
Оба конца его были заострены, и признаков каких-либо движителей
Боумен не заметил. Человеческому глазу в нем было знакомо только одно — его цвет. Если это и правда было вполне осязаемое творение чьей-то
техники, а не оптическая иллюзия, то создатели его, видно, не гнушались
некоторых человеческих слабостей. Однако им явно чужда была
ограниченность возможностей, присущая людям: веретено, суда по всему,
они построили из золота.
Повернув голову к экрану заднего обзора, Боумен следил, как
снижается эта непонятная штука. Пролетев мимо, словно его здесь и не
было, она теперь опускалась к одному из тысяч черных колодцев и через
несколько секунд исчезла в недрах планеты, прощально сверкнув золотом.
Он снова остался один под этим зловещим небом, больше прежнего
подавленный ощущением полного одиночества и оторванности от родной
Земли.
И тут он увидел, что его капсула тоже снижается к расчерченной
геометрическими узорами поверхности огромного мира и прямо под ним
ширится устье одной из прямоугольных расщелин. Пустое небо сомкнулось
над ним, часы вновь замедлили ход и остановились, и капсула опять начала
падать в черную шахту навстречу другому далекому звездному полю. Но
теперь он был уверен, что не возвращается в Солнечную систему, и в
мгновенном озарении — может быть, глубоко ошибочном — понял, куда он
попал.
Это была своего рода диспетчерская Космоса, здесь регулировалось
движение меж звезд в непостижимых размерностях пространства и времени.
Его занесло на Центральную Узловую Станцию Галактики.
42. Чужое небо
Далеко впереди снова стали смутно проступать стены шахты, озаряемые
слабым светом, просачивавшимся откуда-то из невидимого еще источника. И
вдруг черная тьма мгновенно оборвалась, и капсула вылетела в небо,
усыпанное ярчайшими звездами.
Боумен вновь очутился в привычном, обыкновенном космическом
пространстве, но с первого взгляда понял, что унесен на сотни световых
лет от Земли. Он даже не пытался найти хоть одно из тех созвездий,
которые с незапамятных времен были знакомы и близки человеку; вероятно,
ни одну из звезд, блиставших сейчас вокруг него, не удалось бы увидеть с
Земли невооруженным глазом.
Почти все эти звезды были сосредоточены в сияющей ленте, которая
опоясывала небо; лишь кое-где черными клочьями ее прорезали скопления
космической пыли.
Звездная лента была похожа на Млечный Путь, только в десятки раз
ярче. Может быть, это наша Галактика, подумал Боумен, но видит он ее с
другой точки, очень близкой к ее ядру, в котором теснятся друг к другу
сверкающие звезды.
Хорошо, если это она и есть — все же не так далеко от родной
Земли… Но нет, было бы просто ребячеством на это надеяться. Солнечная
система так невообразимо далека, что уже все равно — в своей ли он
Галактике или в самой отдаленной из всех, когда-либо уловленных
телескопом.
Он перевел взгляд вниз, на планету, от которой улетел, и испытал
новое потрясение. Внизу уже не было ни гигантского «граненого» мира, ни
какого-либо подобия Япета! Там не было ничего — только исчерна-черное
пятно среди звезд, зиявшее словно дверь из темной комнаты, распахнутая в
еще более темную ночь. И сейчас же у него на глазах «дверь» закрылась.
Не отдалилась от него, нет, а постепенно заполнилась звездами, словно то
была прореха в пространстве и ее залатали… Он остался один, совсем
один, в этом чуждом небе.
Капсула медленно разворачивалась, и взгляду Боумена открывались все
новые чудеса. Сперва он увидел шарообразный сгусток звезд — чем ближе к
центру, тем гуще они теснились, так что сердцевина была уже совсем
слитным сверкающим пятном. Внешние очертания шара расплывались в
постепенно редеющий ореол из солнц, незаметно сливающийся с фоном более
удаленных звезд.
Боумен догадался, что этот величественный сгусток пламени — шаровое
скопление звезд. Он созерцал то, что до него человеческий глаз мог
увидеть -только как смазанное пятнышко света в поле зрения телескопа. Он
не мог вспомнить, как далеко от Земли до ближайшего шарового скопления,
но знал хорошо: в радиусе тысячи световых лет от Солнечной системы
ничего подобного нет.
Капсула продолжала медленно вращаться, и взгляду Боумена открылось
новое, еще более странное явление — огромное красное солнце, во много
раз больше Луны, какой она видится с Земли. Боумен мог свободно смотреть
на него; судя по окраске, солнце это было не горячее раскаленного
уголька. Кое-где по сумрачно-багровой поверхности текли ярко-желтые
реки, пылающие Амазонки, извиваясь на десятки тысяч километров и затем
теряясь в пустынях умирающего солнца.
Умирающего? Нет, это было ложное, ошибочное впечатление,
подсказанное человеческим опытом и чувствами, которые порождены красками
закатов на Земле да мерцанием дотлевающих угольков в камине… А эта
звезда пережила пламенное буйство юности, за несколько быстролетных
миллиардов лет промчалась через фиолетовый, синий и зеленый участки
спектра и ныне вступила в возраст устойчивой, спокойной зрелости,
продолжительность которого трудно было даже вообразить. Все, что было в
ее прошлом, — меньше тысячной доли того, что ей предстояло. История этой
звезды только начиналась.
Капсула перестала поворачиваться; теперь огромное багровое солнце
смотрело прямо на Боумена. Хотя движения не ощущалось, он знал, что
по-прежнему находится во власти тех сил, которые унесли его сюда от
Сатурна. Вся наука и техническое мастерство Земли казались безнадежно
примитивными по сравнению с этими силами, влекущими его навстречу
неведомой, непостижимой участи.
Он напряженно вглядывался в пространство впереди, пытаясь увидеть
цель, к которой его влекло, — может быть, какую-нибудь планету,
вращающуюся вокруг этого солнца. Но он не заметил нигде ни видимого
диска, ни особо яркой точки; если у солнца и были планеты, он не мог
разглядеть их на звездном фоне.
Вдруг на самом краю багрового солнечного диска он заметил нечто
странное. Там возникло и быстро разгорелось белое сияние — быть может,
внезапное извержение или вспышка, из тех, что время от времени
происходят почти на всех звездах.
Сияние становилось все ярче, оно голубело и разливалось по краю
солнечного диска, кроваво-красные оттенки которого быстро поблекли перед
ним. Усмехнувшись над нелепостью своей мысли, Боумен все же подумал, уж
не наблюдает ли он восход солнца… на солнце.
Так оно и было. Над пылающим горизонтом солнца поднималось светило
не крупнее окружающих звездочек, но такое яркое, что на него невозможно
было взглянуть. Крохотная бело-голубая точечка, яркая, как сияние
электрической дуги, понеслась с невероятной скоростью поперек солнечного
диска. Видимо, она двигалась очень близко к поверхности своего
гигантского партнера, потому что прямо под ней вздымался увлекаемый ее
притяжением огненный столб высотой во многие тысячи километров — как бы
приливная волна планеты, вечно несущаяся вдоль экватора красного солнца
в тщетной погоне за летучим огоньком в небе.
Очевидно, эта пронзительно сияющая булавочная головка была белым
карликом — одной из странных яростных малых звезд размером не больше
Земли, но в миллион раз превосходящих ее массой. Подобные «неравные
браки» среди звезд нередки, но мог ли помышлять Боумен, что ему
доведется увидеть такую двойную звезду своими глазами?
Белый карлик пробежал почти над половиной багрового диска — на
полный виток ему. требовалось, наверно, всего несколько минут, — когда
Боумен убедился, наконец, что его капсула тоже движется. Одна из звезд
впереди становилась все ярче и начала перемещаться относительно общего
фона. Видимо, это небольшое небесное тело очень близко — может быть, оно
и есть тот самый мир, куда он летит?..
Но оно приблизилось неожиданно быстро, и Боумен увидел, что это
вовсе не планета.
Из ниоткуда надвинулось и скоро заслонило собой весь обзор тускло
поблескивающее паутинно-решетчатое сплетение из металла протяженностью в
сотни километров. По его обширной, как материк, поверхности были
разбросаны сооружения, огромные, словно города, но похожие на машины.
Вокруг них группировалось множество объектов поменьше, расположенных
аккуратными рядами и колоннами. Несколько таких групп промелькнуло мимо,
пока Боумен сообразил, что это армады космических кораблей и он
пролетает над гигантской орбитальной стоянкой.
На ней не было знакомых предметов, по которым можно было бы
представить себе масштабы проносившейся внизу панорамы, и потому он не
сумел определить размеры кораблей, висевших в пространстве над своей
базой. Но несомненно, корабли были колоссальны; длина иных, наверно,
измерялась километрами. Корпуса их имели самую различную форму:
шаровидную и яйцевидную, многогранных кристаллов, тонких длинных
стержней, дисков. Видимо, это один из транспортных узлов и деловых
центров звездной цивилизации, решил Боумен.
Вернее, здесь был некогда такой центр, может быть, миллион лет
назад. Ибо нигде Боумен не заметил никаких признаков жизни; этот широко
раскинувшийся космический порт был так же мертв, как Луна.
Боумен понял это не только по отсутствию всякого движения, но и по
другим безошибочным приметам заброшенности: в металлической паутине
зияли огромные бреши — их пробили астероиды, блуждавшие здесь, точно
осы, в необозримо отдаленные времена. Теперь это была уже не стоянка
звездолетов, а космическая свалка лома.
Он разминулся со строителями мертвого гиганта на целую
геологическую эпоху: при мысли об этом у Боумена вдруг упало сердце.
Хоть он и не знал, что его ожидает, но все же надеялся на встречу с
какими-то разумными существами, обитающими в этом звездном мире. Но
видно, опоздал на свидание… Он просто попался в автоматическую
ловушку, расставленную в древние времена для неведомой ему цели. Она
пережила своих создателей, давным-давно погибших, и теперь захватила его
и, протащив через всю Галактику, сбросила сюда, на эту небесную свалку,
должно быть, как многих других до него, и ему суждено умереть здесь, как
только иссякнет запас воздуха в капсуле.
Да, бессмысленно ожидать чего-либо иного. Что ж… Он увидел воочию
столько чудес — за такую возможность многие отдали бы жизнь. Он вспомнил
о своих погибших товарищах… Нет, ему грешно сетовать на судьбу.
Но тут он обнаружил, что с прежней, неослабевающей скоростью
проносится над заброшенным космическим портом. Вот уже мелькнули внизу
его последние «предместья», показался и ушел иззубренный, обломанный
край, и звезды, заслоненные им, вновь открылись перед Боуменом. Через
несколько минут кладбище звездолетов осталось далеко позади.
Судьбе Боумена предстояло решиться не здесь, а далеко впереди, на
огромном багровом солнце: теперь уже можно было не сомневаться, что
космическая капсула устремилась именно туда.
43. Ад
Все небо от края до края заслонил собой багровый диск. Он был так
близко, что поверхность его уже не казалась неподвижно застывшей. По ней
в разные стороны перемещались более яркие сгустки, вздымались и опадали
вихри газа, струи протуберанцев медлительно взвивались в пространство.
Впрочем, что значит «медлительно»? Да если бы их скорость не достигала
миллиона километров в час, глазу не уловить бы их движения!
Боумен даже не пытался охватить сознанием масштаб огненного ада, к
которому приближался. Когда там, в Солнечной системе, от которой теперь
его отделяли неисчислимые миллиарды километров, он пролетал мимо Юпитера
и Сатурна, их огромность повергла его в смятение. Но то, что он видел
сейчас, было в сотни раз огромнее. Он мог лишь воспринимать зрительные
впечатления, нахлынувшие на него, даже не пытаясь их осмыслить.
Это море огня, полыхавшее под ним, должно бы внушать страх, но,
странно, он испытывал разве что некоторую настороженность. И вовсе не
потому, что был подавлен всеми чудесами, нет, трезвая логика
подсказывала: его взял под защиту некий властный, едва ли не всемогущий
разум. Капсула была уже так близка к красному солнцу, что он сгорел бы в
один миг, если бы его не ограждал от радиации какой-то невидимый экран.
И ускорения, которые он испытал в пути с Япета, должны бы мгновенно
раздавить его, а он остался цел и невредим! Право же, если столько
заботы проявлено о его безопасности, можно еще надеяться на лучшее.
Капсула летела теперь по пологой дуге, почти параллельно
поверхности звезды, но постепенно снижаясь. И впервые за все время
Боумен начал улавливать звуки. До него доносился слабый рокот,
прерываемый потрескиванием и шорохом, будто кто-то рвал бумагу или
где-то очень далеко гремел гром. Конечно, это был лишь слабый отголосок
чудовищной какофонии: окружающую атмосферу сотрясали такие возмущения,
что любой материальный предмет был бы распылен до атомного состояния. А
Боумен в своей капсуле был защищен от разрушительных колебаний так же
надежно, как и от огня.
Языки пламени высотой в тысячи километров вздымались и медленно
опадали вокруг, но он был прочно огражден от неистовства раскаленных
газов. Могучая энергия звезды бушевала, не задевая его, словно в другой
Вселенной; капсула спокойно плыла сквозь яростные вспышки,
неприкосновенная и неопалимая.
Зрение Боумена, потрясенное необычностью и величием всего, что ему
открылось, уже немного приспособилось, и он начал различать подробности,
которые раньше просто был не в силах уловить. Поверхность звезды не
являла собой бесформенный хаос, в ней была своя структура, как во всем,
что создано природой.
Сперва он заметил маленькие — размером, пожалуй, не больше Азии или
Африки — газовые вихревые воронки, блуждавшие по поверхности. Иногда ему
удавалось заглянуть прямо в центр такой воронки, и там, в глубине,
виднелись более темные, менее раскаленные зоны. Как ни странно, здесь не
было солнечных пятен; возможно, они были признаками болезни, присущей
только той звезде, которая освещает Землю.
Изредка появлялись облака, похожие на клочья дыма, гонимые
ураганом. Возможно, то и был дым — ведь это солнце было таким холодным,
что здесь мог существовать обыкновенный огонь. На несколько секунд здесь
могли возникать химические соединения, тут же вновь разрываемые ядерными
реакциями, неистовствующими вокруг.
Горизонт светлел, окраска его постепенно переходила из
сумрачно-багровой в желтую, затем голубую и наконец слепяще-фиолетовую.
Из-за края диска выкатился белый карлик, влача за собой приливную волну
звездного вещества.
Боумен ладонью заслонил глаза от нестерпимого блеска маленького
солнца и смотрел на поверхность большой звезды, вздыбленную притяжением
карлика. Однажды ему пришлось видеть смерч на Карибском море. Пламенная
башня, взметнувшаяся вверх с красного солнца, имела почти такую же
форму. Только размерами она намного отличалась от того смерча — ее
основание было, наверно, диаметром больше Земли.
И тут внизу, прямо под Боуменом, появилось нечто совершенно новое,
чего раньше не было, потому что проглядеть это было невозможно. По
океану раскаленного газа плыли мириады светящихся бусинок, от которых
исходило жемчужное сияние; каждые несколько секунд оно то вспыхивало, то
гасло. Все бусинки двигались в одном направлении, словно стая лососей,
идущая на нерест вверх по течению реки; порой они отклонялись то вправо,
то влево, так что пути их пересекались, но ни разу не коснулись друг
друга.
Их были тысячи, и чем дольше смотрел Боумен, тем больше убеждался,
что движение их имеет целеустремленный характер. Они были слишком далеко
от него, и никаких подробностей их строения разглядеть не удавалось; они
и сами были заметны на этой гигантской панораме только потому, что
размеры их достигали, видимо, десятков, а может быть, и сотен
километров. Если это были живые существа, то поистине подобные
левиафанам, под стать масштабам того мира, в котором обитали.
Может быть, это просто облачные скопления плазмы, временно
стабилизированные каким-то случайным сочетанием естественных сил,
подобно недолговечным шаровым молниям, загадку которых все еще не
разгадали земные ученые?.. Объяснение простое и, пожалуй, успокаивающее,
но Боумен, глядя на странный поток, захвативший чуть ли не всю
поверхность звездного диска, сам плохо в это верил. Блистающие световые
сгустки знали, куда они движутся: они целеустремленно стекались к
основанию огненного столпа, вздымавшегося вслед за белым карликом,
который мчался по своей орбите над багровой звездой.
Боумен еще раз вгляделся в эту рвущуюся вверх колонну, которая уже
перемещалась по горизонту вслед за крохотной звездочкой, повинуясь
притяжению ее колоссальной массы. Что это — или он слишком дал волю
своему воображению, или и правда по гигантскому газовому гейзеру ползут
вверх мириады ярких искр, сливаясь в целые светящиеся материки?
Мысль, которая пришла ему в голову, была почти сумасбродна: уже не
происходит ли у него на глазах миграция органических существ по
огненному мосту с одной звезды на другую? Вряд ли ему доведется узнать,
стада ли это космических зверей, гонимые через пространство слепым
инстинктом, подобно леммингам на Земле, или огромные скопления разумных
существ.
Он попал в иной мир, по-иному сотворенный, о котором мало кто из
людей мог даже помыслить. За пределами царств моря и суши, воздуха и
космоса лежит царство пламени — и ему, единственному из людей, выпала
честь взглянуть на него. Нельзя ожидать, чтобы он еще и понял все, что
увидел...
Не обращайте внимания на заранее бредовые материалы верунов. Каторгин знаковая фигура в советской и российской ракетной программе, и никакого отношения к остальным материалам не имеет.
Нет, кг/$ на НОО зависит уже от конструкции ракеты. Можно использовать два идентичных двигателя на разных ракетах и получать разные результаты кг/$ a НОО.
Ведь поэтому стараются поставить криогенные двигатели на вторых и более ступенях — при аналогичной керосиновым движкам тяге, они выдают большее количество движения на единицу массы топлива.
Тяговооруженность конечно штука полезная, но у разных движков с разной тяговооруженностью масса (относительно массы ракеты) лежит в пределах 1-2%, но к примеру движок занимающий 2% массы ракеты может использовать до 5-10% меньше топлива чем тот что занимает не более 1%. Т.е. тяговооруженность ступени у менее тяговооруженного двигателя будет больше.
И наконец снова о тяге. То что движок тянет меньше никак не значит что он менее эффективен, вы вполне можете использовать несколько движков что бы получить соответствующую тягу (РН протон, Союз, Сатурн 5, Энергия, Спейс шаттл, Фалькон 9, Ариан 5 и т.д. и т.п.). Но если вы хотите получить нужный удельный импульс, уже придется повозится с движком.
Я о том же, одно дело цена в составе РН, совсем другое цена в розницу.
Space X не двусмысленно делает акцент на технической эффективности:
" Merlin’s thrust-to-weight ratio exceeds 150, making the Merlin the most efficient booster engine ever built"
О цене двигателей говорить они не любят, цифры предварительные, 15 000 это минимум. Вполне возможно что реальная цена доходит и до 20 — 25 000. Во всяком случае о цене двигателей в отрыве от цены всей РН они не распространяются. А ведь она (цен Фалькон 9 1,1) соответствует цене Зенита 2, на котором стоят не дешевые и высокоэффективные РД 171. На стенде Энергомаша ясно показывается что относительная цена двигателя при изготовлении выше относительной цены при запуске. А Мерлин 1, в отличии от РД 191 и НК 33 отдельно не продается.
Хотели изначально восстановить производство НК 33 за счет продаж двигателей из запасников. Но официально пока решено не восстанавливать производство и заменить движок на РД 193.
Эффективность определяется затратой как можно меньших рессурсов для получения как можно более высоких результатов. Удельный импульс и показывает степень экономичности ракетного двигателя, от которой зависит масса топлива и соответственно ракеты-носителя.
Причем удельный импульс не зависит напрямую от тяги и позволяет сравнивать эффективность самых разных ракетных двигателей.
Для каждой категории двигателей удельный импульс сравнивается отдельно — для ионных двигателей, ракетных и даже двигателях внутреннего сгорания.
Конечно не корректно сравнивать его с абсолютным КПД (крайне низким у всех современных ракет), но как относительная величина вполне — сколько времени двигатель будет выдавать 1Н тяги сжигая 1кг топлива.
При восстановлении производства НК 33, его цена будет в пределах 4-4,5 млн $. Это примерно соответствует цене трех Мерлин 1 (аналогичной тяги). Причем НК 33 лишь немного уступает по тяговооруженности и превосходит Мерлин по эффективности — 305/285. Садко ниже моего коммента дело говорит, цену можно еще сильнее скостить если применить новые формы производства и менеджмента.
Можно, но Space X не особо спешит пиарить виртуально низкую цену Мерлин 1, делая акцент на технических аспектах, выдавая тяговооруженность за показатель эффективности, что далеко не так.
Space X не двусмысленно делает акцент на технической эффективности:
" Merlin’s thrust-to-weight ratio exceeds 150, making the Merlin the most efficient booster engine ever built"
О цене двигателей говорить они не любят, цифры предварительные, 15 000 это минимум. Вполне возможно что реальная цена доходит и до 20 — 25 000. Во всяком случае о цене двигателей в отрыве от цены всей РН они не распространяются. А ведь она (цен Фалькон 9 1,1) соответствует цене Зенита 2, на котором стоят не дешевые и высокоэффективные РД 171. На стенде Энергомаша ясно показывается что относительная цена двигателя при изготовлении выше относительной цены при запуске. А Мерлин 1, в отличии от РД 191 и НК 33 отдельно не продается.
«Чем выше у.и. тем меньше двигателю требуется топлива для сообщения полезной нагрузке определенного количества движения. В противоположность тяговооруженности, эту величину инженеры чаще всего и принимают за показатель эффективности двигателя.»
Выводы верные, так как главные «жидкие» конкуренты Мерлина это двигатели закрытого цикла — более сложные, но и более эффективные. Однако если припрет, то отечественным конторам не составит большого труда создать более простой и дешевый двигатель.
Я в конце ясно написал что двигатели Мерлин 1 очень хорошие и практичные, но все же не красиво на всю планету кричать «Опа» не осилив соответствующий уровень.
Merlin 1D НЕ является самым эффективным двигателем. Керосиновые ЖРД в принципе не могут быть более эффективными чем водородные ЖРД. Более того, детище Space X не является наиболее эффективным керосиновым двигателем, в этом он уступает РД 171/180/191 и НК 33. На сайте Space X об эффективности Мерлина заявлено на основе высоких параметров тяговооруженности, хотя она сама по себе значит не много (ложный пиар), тем более что даже по тяговооруженности уступает РД 275М.
Правильнее было бы заявить что Мерлин 1 обладает наибольшей эффективностью и тяговооруженностью среди керосиновых двигателей открытого цикла. Но согласитесь, это звучит уже не так круто.
«Наибольшим удельным импульсом на уровне моря (311 сек) среди керосиновых ЖРД обладают двигатели РД 171, РД 180(...). На фоне этих шедевров технической мысли, эффективность Merlin 1D выглядит довольно скромно (285 сек), хотя и доминирует по тяговооруженности среди керосиновых ЖРД.»
Из вашего поста можно извлечь довольно противоречивый вывод: Посты умеют писать только критики России. К «настоящим» патриотам или не приходит вдохновение, или у них нет желания активно пиарить достижения горяче любимой родины.
По моему все как раз иначе, посты чаще всего пишут авторы для которых технический прогресс интереснее международной политики и по существу стараются писать нейтрально. Однако человек такое существо, что плохое помнит лучше чем хорошее, вот и создается впечатление что кого то обидели или обделили.
А насчет прямой критики — далеко не однозначно что хуже, фанатичный льстец или критик-рационалист: «Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее» (с) Дидро
«90% разговоров об искусственных спутниках Земли приходилось на долю США. Как оказалось, 100% дела пришлось на Россию...»
(с) «Юнайтед пресс» (США) за октябрь 1957г
«Сейчас мы выглядим довольно глупо со всем нашим пропагандистским визгом, когда мы утверждали на весь мир, что русские плетутся где-то в хвосте в области научных достижений...». (с) «Дейли ньюс» (США)
Вспомнился головокружительный отрывок из Космической Одиссеи 2001, кто не читал советую, время зря не потратите.
Он не ощущал движения и, однако, падал навстречу звездам,
блиставшим там, в темных глубинах Япета. Нет — не там сияли звезды, не
там, — он был уверен. Теперь, когда было уже слишком поздно, он пожалел,
что мало интересовался теориями гиперпространства и трансразмерностных
каналов. Для Дэвида Боумена эти понятия уже перестали быть
теоретическими.
Наверно, этот монолит на Япете был полый… А «крыша» — так, просто
обман зрения или какая-то диафрагма, она раскрылась и впустила его, но
куда впустила? Насколько он мог верить своим глазам, он падал вместе с
капсулой в огромной шахте прямоугольного сечения глубиной в тысячи
метров. Падал все быстрей и быстрей, но просвет шахты под ним не менялся
в размерах и не приближался к нему.
Только звезды двигались, сначала очень медленно, — до него не сразу
дошло, что они разбегаются в стороны, за пределы того просвета, в
который видны ему. Но вскоре он убедился, что звездное поле все время
расширялось, как будто оно мчалось к нему с немыслимой скоростью.
Расширение поля носило нелинейный характер — звезды в центре словно бы
почти не двигались, а чем дальше от центра, тем стремительней ускорялось
их движение; у края просвета, прежде чем совсем исчезнуть из виду, они
уже казались летучими световыми черточками.
Но на смену им появлялись другие: они как бы притекали в центр из
источника, совершенно неисчерпаемого. Боумен успел подумать: что, если
какая-нибудь звезда так и будет лететь прямо на него и он врежется в
раскаленное солнце? Но звезды оставались столь далеки от него, что ни у
одной нельзя было разглядеть диск, и неизменно расходились в стороны
светящимися черточками, исчезая за краями своей прямоугольной рамки.
А дальний конец шахты все не приближался. Как будто вся шахта со
своими стенами двигалась вместе с Боуменом, увлекая его навстречу
неведомой участи. А может, он вообще не двигался — это само пространство
перемещалось вокруг него?
И вдруг он понял: непонятное творится не только с пространством.
Часы на маленькой приборной панели капсулы тоже вели себе чрезвычайно
странно.
Обычно цифры десятых долей секунды мелькали в окне счетчика времени
так быстро, что их едва можно было уловить. Теперь же они появлялись и
исчезали через отчетливо уловимые промежутки времени, и Боумен мог без
труда отсчитывать их одну за другой. А секунды тянулись так невообразимо
медленно, словно время готово было остановиться. Наконец, отсчет десятых
долей прекратился совсем — цифры в окошке застыли между 5 и 6.
И однако, Боумен мог по-прежнему мыслить и даже замечал, как
эбеново-черные стены шахты пролетают со скоростью, которую нельзя ни
уловить, ни измерить — то ли это нуль, то ли тысячекратная скорость
света… Почему-то он не испытывал ни удивления, ни тревоги. Напротив,
он будто спокойно ждал чего-то хорошего — так с ним было однажды, когда
специалисты по космической медицине проверяли его психику
галлюциногенными наркотиками. Мир вокруг был странный, удивительный, но
не внушал страха. Ведь он, Боумен, пролетел сотни миллионов километров
ради раскрытия тайны, ну а теперь тайна, похоже, сама летит ему
навстречу.
Прямоугольник впереди посветлел. Яркие черточки звезд тускнели на
фоне млечного неба, которое сияло все сильнее. Казалось, капсула летит к
скоплению облаков, равномерно освещенному лучами невидимого солнца.
Туннель кончался. Дальний его просвет, который все время оставался
недосягаемым, на одном и том же не поддающемся определению расстоянии,
вдруг начал повиноваться обычным законам перспективы — теперь он
приближался и становился все шире. Одновременно Боумен ощутил, что уже
не падает, а, наоборот, летит вверх; у него даже мелькнула мысль — уж не
пролетел ли он Япет насквозь и не вынырнет ли сейчас на другом его
полушарии. Но капсула еще не успела вырваться из туннеля наружу, как он
понял: это не Япет и не какой-либо иной мир, ведомый человечеству.
Здесь явно не было атмосферы, потому что он мог различить до
мельчайших подробностей все предметы на открывшейся ему непривычно
плоской поверхности вплоть до невообразимо далекой черты горизонта. Под
ним лежал мир исполинских размеров, должно быть, намного больше Земли. И
однако, вся эта огромная поверхность была сплошь, словно мозаикой,
испещрена контурами явно искусственных сооружений, стороны которых
измерялись многими километрами. Будто титан, способный играть планетами,
складывал здесь огромную головоломку. А посередине многих квадратов,
треугольников и многоугольников зияли отверстия черных шахт, в точности
подобных той, из которой он сам только что вылетел.
Но еще сильнее, чем невообразимый мир, который простирался внизу,
поразило и встревожило Боумена небо. В нем не было ни звезд, ни
бездонного космического мрака. Было только мягкое млечное сияние, от
которого рождалось ощущение бесконечной протяженности. Боумен вспомнил,
как ему описывали когда-то страшные антарктические туманы: «Будто тебя
сунули в шарик. для пинг-понга». Этот образ очень подходил к тому
непостижимому, что видел над собой Боумен, только здесь это, конечно,
объяснялось совсем иначе. Млечное сияние неба не могли вызывать
метеорологические причины, туман или снегопад, — ведь тут был абсолютный
вакуум.
Когда глаза немного привыкли к перламутровому свечению неба, Боумен
заметил еще кое-что. Небо вовсе не было пустым, как показалось с первого
взгляда. Оно было усеяно мириадами черных крапинок, совершенно
неподвижных и расположенных в самых разных беспорядочных сочетаниях.
Боумен не сразу их заметил — ведь это были просто черные точки, — но раз
увидев, уже без труда различал. Они напоминали нечто очень знакомое, но
эта мысль была так безумна, что Боумен отбрасывал ее, пока логика не
вынудила его сдаться.
Эти черные проколы в белом небе были звездами; казалось, перед ним
фотографический негатив Млечного Пути.
«Куда же это я попал?» — спрашивал себя Боумен и понимал, что
никогда не узнает ответа. Пространство словно вывернулось наизнанку…
Нет, человеку тут не место! И хотя в капсуле было тепло, он вдруг
почувствовал леденящий холод, и его начала бить дрожь, с которой он
никак не мог совладать. Хотелось зажмуриться и забыть о жемчужно сияющей
пустоте вокруг, но это было бы проявлением малодушия, а такого он не мог
себе позволить.
Граненая поверхность планеты, пронзенная черными колодцами,
стлалась внизу, однообразная и неизменная. Боумен прикинул на глаз, что
летит примерно на высоте пятнадцати километров и мог бы без труда
обнаружить признаки жизни. Но мир этот был пустынен: разум побывал
здесь, преобразил его по своей воле и ушел…
А потом вдалеке, километрах в тридцати, Боумен увидел горбом
торчавшую над плоской равниной полуразрушенную конструкцию
цилиндрической формы. Это мог быть только остов гигантского корабля. До
него было слишком далеко, чтобы разглядеть какие-либо детали, а через
несколько секунд он и вовсе скрылся из виду, но Боумен успел заметить
сломанные шпангоуты и тускло поблескивавшие листы металлической обшивки,
отодранной кое-где, словно кожура с апельсина. Сколько тысяч лет
пролежал этот исполин на пустынной планете, расчерченной, словно
шахматная доска, геометрическими фигурами? И какие существа
странствовали на нем среди звезд?
Но тут из-за горизонта показалось нечто такое, что заставило его
забыть о покинутом корабле.
Сначала оно выглядело плоским диском, но только потому, что летело
почти прямо на него. Когда же летевший предмет приблизился и прошел под
капсулой, Боумен увидел, что он веретенообразной формы, длиной сто
пятьдесят — двести метров. Местами по его длине шли какие-то едва
различимые полосы, но их было трудно разглядеть, потому что предмет этот
то ли вибрировал, то ли вращался с большой скоростью.
Оба конца его были заострены, и признаков каких-либо движителей
Боумен не заметил. Человеческому глазу в нем было знакомо только одно — его цвет. Если это и правда было вполне осязаемое творение чьей-то
техники, а не оптическая иллюзия, то создатели его, видно, не гнушались
некоторых человеческих слабостей. Однако им явно чужда была
ограниченность возможностей, присущая людям: веретено, суда по всему,
они построили из золота.
Повернув голову к экрану заднего обзора, Боумен следил, как
снижается эта непонятная штука. Пролетев мимо, словно его здесь и не
было, она теперь опускалась к одному из тысяч черных колодцев и через
несколько секунд исчезла в недрах планеты, прощально сверкнув золотом.
Он снова остался один под этим зловещим небом, больше прежнего
подавленный ощущением полного одиночества и оторванности от родной
Земли.
И тут он увидел, что его капсула тоже снижается к расчерченной
геометрическими узорами поверхности огромного мира и прямо под ним
ширится устье одной из прямоугольных расщелин. Пустое небо сомкнулось
над ним, часы вновь замедлили ход и остановились, и капсула опять начала
падать в черную шахту навстречу другому далекому звездному полю. Но
теперь он был уверен, что не возвращается в Солнечную систему, и в
мгновенном озарении — может быть, глубоко ошибочном — понял, куда он
попал.
Это была своего рода диспетчерская Космоса, здесь регулировалось
движение меж звезд в непостижимых размерностях пространства и времени.
Его занесло на Центральную Узловую Станцию Галактики.
42. Чужое небо
Далеко впереди снова стали смутно проступать стены шахты, озаряемые
слабым светом, просачивавшимся откуда-то из невидимого еще источника. И
вдруг черная тьма мгновенно оборвалась, и капсула вылетела в небо,
усыпанное ярчайшими звездами.
Боумен вновь очутился в привычном, обыкновенном космическом
пространстве, но с первого взгляда понял, что унесен на сотни световых
лет от Земли. Он даже не пытался найти хоть одно из тех созвездий,
которые с незапамятных времен были знакомы и близки человеку; вероятно,
ни одну из звезд, блиставших сейчас вокруг него, не удалось бы увидеть с
Земли невооруженным глазом.
Почти все эти звезды были сосредоточены в сияющей ленте, которая
опоясывала небо; лишь кое-где черными клочьями ее прорезали скопления
космической пыли.
Звездная лента была похожа на Млечный Путь, только в десятки раз
ярче. Может быть, это наша Галактика, подумал Боумен, но видит он ее с
другой точки, очень близкой к ее ядру, в котором теснятся друг к другу
сверкающие звезды.
Хорошо, если это она и есть — все же не так далеко от родной
Земли… Но нет, было бы просто ребячеством на это надеяться. Солнечная
система так невообразимо далека, что уже все равно — в своей ли он
Галактике или в самой отдаленной из всех, когда-либо уловленных
телескопом.
Он перевел взгляд вниз, на планету, от которой улетел, и испытал
новое потрясение. Внизу уже не было ни гигантского «граненого» мира, ни
какого-либо подобия Япета! Там не было ничего — только исчерна-черное
пятно среди звезд, зиявшее словно дверь из темной комнаты, распахнутая в
еще более темную ночь. И сейчас же у него на глазах «дверь» закрылась.
Не отдалилась от него, нет, а постепенно заполнилась звездами, словно то
была прореха в пространстве и ее залатали… Он остался один, совсем
один, в этом чуждом небе.
Капсула медленно разворачивалась, и взгляду Боумена открывались все
новые чудеса. Сперва он увидел шарообразный сгусток звезд — чем ближе к
центру, тем гуще они теснились, так что сердцевина была уже совсем
слитным сверкающим пятном. Внешние очертания шара расплывались в
постепенно редеющий ореол из солнц, незаметно сливающийся с фоном более
удаленных звезд.
Боумен догадался, что этот величественный сгусток пламени — шаровое
скопление звезд. Он созерцал то, что до него человеческий глаз мог
увидеть -только как смазанное пятнышко света в поле зрения телескопа. Он
не мог вспомнить, как далеко от Земли до ближайшего шарового скопления,
но знал хорошо: в радиусе тысячи световых лет от Солнечной системы
ничего подобного нет.
Капсула продолжала медленно вращаться, и взгляду Боумена открылось
новое, еще более странное явление — огромное красное солнце, во много
раз больше Луны, какой она видится с Земли. Боумен мог свободно смотреть
на него; судя по окраске, солнце это было не горячее раскаленного
уголька. Кое-где по сумрачно-багровой поверхности текли ярко-желтые
реки, пылающие Амазонки, извиваясь на десятки тысяч километров и затем
теряясь в пустынях умирающего солнца.
Умирающего? Нет, это было ложное, ошибочное впечатление,
подсказанное человеческим опытом и чувствами, которые порождены красками
закатов на Земле да мерцанием дотлевающих угольков в камине… А эта
звезда пережила пламенное буйство юности, за несколько быстролетных
миллиардов лет промчалась через фиолетовый, синий и зеленый участки
спектра и ныне вступила в возраст устойчивой, спокойной зрелости,
продолжительность которого трудно было даже вообразить. Все, что было в
ее прошлом, — меньше тысячной доли того, что ей предстояло. История этой
звезды только начиналась.
Капсула перестала поворачиваться; теперь огромное багровое солнце
смотрело прямо на Боумена. Хотя движения не ощущалось, он знал, что
по-прежнему находится во власти тех сил, которые унесли его сюда от
Сатурна. Вся наука и техническое мастерство Земли казались безнадежно
примитивными по сравнению с этими силами, влекущими его навстречу
неведомой, непостижимой участи.
Он напряженно вглядывался в пространство впереди, пытаясь увидеть
цель, к которой его влекло, — может быть, какую-нибудь планету,
вращающуюся вокруг этого солнца. Но он не заметил нигде ни видимого
диска, ни особо яркой точки; если у солнца и были планеты, он не мог
разглядеть их на звездном фоне.
Вдруг на самом краю багрового солнечного диска он заметил нечто
странное. Там возникло и быстро разгорелось белое сияние — быть может,
внезапное извержение или вспышка, из тех, что время от времени
происходят почти на всех звездах.
Сияние становилось все ярче, оно голубело и разливалось по краю
солнечного диска, кроваво-красные оттенки которого быстро поблекли перед
ним. Усмехнувшись над нелепостью своей мысли, Боумен все же подумал, уж
не наблюдает ли он восход солнца… на солнце.
Так оно и было. Над пылающим горизонтом солнца поднималось светило
не крупнее окружающих звездочек, но такое яркое, что на него невозможно
было взглянуть. Крохотная бело-голубая точечка, яркая, как сияние
электрической дуги, понеслась с невероятной скоростью поперек солнечного
диска. Видимо, она двигалась очень близко к поверхности своего
гигантского партнера, потому что прямо под ней вздымался увлекаемый ее
притяжением огненный столб высотой во многие тысячи километров — как бы
приливная волна планеты, вечно несущаяся вдоль экватора красного солнца
в тщетной погоне за летучим огоньком в небе.
Очевидно, эта пронзительно сияющая булавочная головка была белым
карликом — одной из странных яростных малых звезд размером не больше
Земли, но в миллион раз превосходящих ее массой. Подобные «неравные
браки» среди звезд нередки, но мог ли помышлять Боумен, что ему
доведется увидеть такую двойную звезду своими глазами?
Белый карлик пробежал почти над половиной багрового диска — на
полный виток ему. требовалось, наверно, всего несколько минут, — когда
Боумен убедился, наконец, что его капсула тоже движется. Одна из звезд
впереди становилась все ярче и начала перемещаться относительно общего
фона. Видимо, это небольшое небесное тело очень близко — может быть, оно
и есть тот самый мир, куда он летит?..
Но оно приблизилось неожиданно быстро, и Боумен увидел, что это
вовсе не планета.
Из ниоткуда надвинулось и скоро заслонило собой весь обзор тускло
поблескивающее паутинно-решетчатое сплетение из металла протяженностью в
сотни километров. По его обширной, как материк, поверхности были
разбросаны сооружения, огромные, словно города, но похожие на машины.
Вокруг них группировалось множество объектов поменьше, расположенных
аккуратными рядами и колоннами. Несколько таких групп промелькнуло мимо,
пока Боумен сообразил, что это армады космических кораблей и он
пролетает над гигантской орбитальной стоянкой.
На ней не было знакомых предметов, по которым можно было бы
представить себе масштабы проносившейся внизу панорамы, и потому он не
сумел определить размеры кораблей, висевших в пространстве над своей
базой. Но несомненно, корабли были колоссальны; длина иных, наверно,
измерялась километрами. Корпуса их имели самую различную форму:
шаровидную и яйцевидную, многогранных кристаллов, тонких длинных
стержней, дисков. Видимо, это один из транспортных узлов и деловых
центров звездной цивилизации, решил Боумен.
Вернее, здесь был некогда такой центр, может быть, миллион лет
назад. Ибо нигде Боумен не заметил никаких признаков жизни; этот широко
раскинувшийся космический порт был так же мертв, как Луна.
Боумен понял это не только по отсутствию всякого движения, но и по
другим безошибочным приметам заброшенности: в металлической паутине
зияли огромные бреши — их пробили астероиды, блуждавшие здесь, точно
осы, в необозримо отдаленные времена. Теперь это была уже не стоянка
звездолетов, а космическая свалка лома.
Он разминулся со строителями мертвого гиганта на целую
геологическую эпоху: при мысли об этом у Боумена вдруг упало сердце.
Хоть он и не знал, что его ожидает, но все же надеялся на встречу с
какими-то разумными существами, обитающими в этом звездном мире. Но
видно, опоздал на свидание… Он просто попался в автоматическую
ловушку, расставленную в древние времена для неведомой ему цели. Она
пережила своих создателей, давным-давно погибших, и теперь захватила его
и, протащив через всю Галактику, сбросила сюда, на эту небесную свалку,
должно быть, как многих других до него, и ему суждено умереть здесь, как
только иссякнет запас воздуха в капсуле.
Да, бессмысленно ожидать чего-либо иного. Что ж… Он увидел воочию
столько чудес — за такую возможность многие отдали бы жизнь. Он вспомнил
о своих погибших товарищах… Нет, ему грешно сетовать на судьбу.
Но тут он обнаружил, что с прежней, неослабевающей скоростью
проносится над заброшенным космическим портом. Вот уже мелькнули внизу
его последние «предместья», показался и ушел иззубренный, обломанный
край, и звезды, заслоненные им, вновь открылись перед Боуменом. Через
несколько минут кладбище звездолетов осталось далеко позади.
Судьбе Боумена предстояло решиться не здесь, а далеко впереди, на
огромном багровом солнце: теперь уже можно было не сомневаться, что
космическая капсула устремилась именно туда.
43. Ад
Все небо от края до края заслонил собой багровый диск. Он был так
близко, что поверхность его уже не казалась неподвижно застывшей. По ней
в разные стороны перемещались более яркие сгустки, вздымались и опадали
вихри газа, струи протуберанцев медлительно взвивались в пространство.
Впрочем, что значит «медлительно»? Да если бы их скорость не достигала
миллиона километров в час, глазу не уловить бы их движения!
Боумен даже не пытался охватить сознанием масштаб огненного ада, к
которому приближался. Когда там, в Солнечной системе, от которой теперь
его отделяли неисчислимые миллиарды километров, он пролетал мимо Юпитера
и Сатурна, их огромность повергла его в смятение. Но то, что он видел
сейчас, было в сотни раз огромнее. Он мог лишь воспринимать зрительные
впечатления, нахлынувшие на него, даже не пытаясь их осмыслить.
Это море огня, полыхавшее под ним, должно бы внушать страх, но,
странно, он испытывал разве что некоторую настороженность. И вовсе не
потому, что был подавлен всеми чудесами, нет, трезвая логика
подсказывала: его взял под защиту некий властный, едва ли не всемогущий
разум. Капсула была уже так близка к красному солнцу, что он сгорел бы в
один миг, если бы его не ограждал от радиации какой-то невидимый экран.
И ускорения, которые он испытал в пути с Япета, должны бы мгновенно
раздавить его, а он остался цел и невредим! Право же, если столько
заботы проявлено о его безопасности, можно еще надеяться на лучшее.
Капсула летела теперь по пологой дуге, почти параллельно
поверхности звезды, но постепенно снижаясь. И впервые за все время
Боумен начал улавливать звуки. До него доносился слабый рокот,
прерываемый потрескиванием и шорохом, будто кто-то рвал бумагу или
где-то очень далеко гремел гром. Конечно, это был лишь слабый отголосок
чудовищной какофонии: окружающую атмосферу сотрясали такие возмущения,
что любой материальный предмет был бы распылен до атомного состояния. А
Боумен в своей капсуле был защищен от разрушительных колебаний так же
надежно, как и от огня.
Языки пламени высотой в тысячи километров вздымались и медленно
опадали вокруг, но он был прочно огражден от неистовства раскаленных
газов. Могучая энергия звезды бушевала, не задевая его, словно в другой
Вселенной; капсула спокойно плыла сквозь яростные вспышки,
неприкосновенная и неопалимая.
Зрение Боумена, потрясенное необычностью и величием всего, что ему
открылось, уже немного приспособилось, и он начал различать подробности,
которые раньше просто был не в силах уловить. Поверхность звезды не
являла собой бесформенный хаос, в ней была своя структура, как во всем,
что создано природой.
Сперва он заметил маленькие — размером, пожалуй, не больше Азии или
Африки — газовые вихревые воронки, блуждавшие по поверхности. Иногда ему
удавалось заглянуть прямо в центр такой воронки, и там, в глубине,
виднелись более темные, менее раскаленные зоны. Как ни странно, здесь не
было солнечных пятен; возможно, они были признаками болезни, присущей
только той звезде, которая освещает Землю.
Изредка появлялись облака, похожие на клочья дыма, гонимые
ураганом. Возможно, то и был дым — ведь это солнце было таким холодным,
что здесь мог существовать обыкновенный огонь. На несколько секунд здесь
могли возникать химические соединения, тут же вновь разрываемые ядерными
реакциями, неистовствующими вокруг.
Горизонт светлел, окраска его постепенно переходила из
сумрачно-багровой в желтую, затем голубую и наконец слепяще-фиолетовую.
Из-за края диска выкатился белый карлик, влача за собой приливную волну
звездного вещества.
Боумен ладонью заслонил глаза от нестерпимого блеска маленького
солнца и смотрел на поверхность большой звезды, вздыбленную притяжением
карлика. Однажды ему пришлось видеть смерч на Карибском море. Пламенная
башня, взметнувшаяся вверх с красного солнца, имела почти такую же
форму. Только размерами она намного отличалась от того смерча — ее
основание было, наверно, диаметром больше Земли.
И тут внизу, прямо под Боуменом, появилось нечто совершенно новое,
чего раньше не было, потому что проглядеть это было невозможно. По
океану раскаленного газа плыли мириады светящихся бусинок, от которых
исходило жемчужное сияние; каждые несколько секунд оно то вспыхивало, то
гасло. Все бусинки двигались в одном направлении, словно стая лососей,
идущая на нерест вверх по течению реки; порой они отклонялись то вправо,
то влево, так что пути их пересекались, но ни разу не коснулись друг
друга.
Их были тысячи, и чем дольше смотрел Боумен, тем больше убеждался,
что движение их имеет целеустремленный характер. Они были слишком далеко
от него, и никаких подробностей их строения разглядеть не удавалось; они
и сами были заметны на этой гигантской панораме только потому, что
размеры их достигали, видимо, десятков, а может быть, и сотен
километров. Если это были живые существа, то поистине подобные
левиафанам, под стать масштабам того мира, в котором обитали.
Может быть, это просто облачные скопления плазмы, временно
стабилизированные каким-то случайным сочетанием естественных сил,
подобно недолговечным шаровым молниям, загадку которых все еще не
разгадали земные ученые?.. Объяснение простое и, пожалуй, успокаивающее,
но Боумен, глядя на странный поток, захвативший чуть ли не всю
поверхность звездного диска, сам плохо в это верил. Блистающие световые
сгустки знали, куда они движутся: они целеустремленно стекались к
основанию огненного столпа, вздымавшегося вслед за белым карликом,
который мчался по своей орбите над багровой звездой.
Боумен еще раз вгляделся в эту рвущуюся вверх колонну, которая уже
перемещалась по горизонту вслед за крохотной звездочкой, повинуясь
притяжению ее колоссальной массы. Что это — или он слишком дал волю
своему воображению, или и правда по гигантскому газовому гейзеру ползут
вверх мириады ярких искр, сливаясь в целые светящиеся материки?
Мысль, которая пришла ему в голову, была почти сумасбродна: уже не
происходит ли у него на глазах миграция органических существ по
огненному мосту с одной звезды на другую? Вряд ли ему доведется узнать,
стада ли это космических зверей, гонимые через пространство слепым
инстинктом, подобно леммингам на Земле, или огромные скопления разумных
существ.
Он попал в иной мир, по-иному сотворенный, о котором мало кто из
людей мог даже помыслить. За пределами царств моря и суши, воздуха и
космоса лежит царство пламени — и ему, единственному из людей, выпала
честь взглянуть на него. Нельзя ожидать, чтобы он еще и понял все, что
увидел...
Вся книга.
Ведь поэтому стараются поставить криогенные двигатели на вторых и более ступенях — при аналогичной керосиновым движкам тяге, они выдают большее количество движения на единицу массы топлива.
Тяговооруженность конечно штука полезная, но у разных движков с разной тяговооруженностью масса (относительно массы ракеты) лежит в пределах 1-2%, но к примеру движок занимающий 2% массы ракеты может использовать до 5-10% меньше топлива чем тот что занимает не более 1%. Т.е. тяговооруженность ступени у менее тяговооруженного двигателя будет больше.
И наконец снова о тяге. То что движок тянет меньше никак не значит что он менее эффективен, вы вполне можете использовать несколько движков что бы получить соответствующую тягу (РН протон, Союз, Сатурн 5, Энергия, Спейс шаттл, Фалькон 9, Ариан 5 и т.д. и т.п.). Но если вы хотите получить нужный удельный импульс, уже придется повозится с движком.
Причем удельный импульс не зависит напрямую от тяги и позволяет сравнивать эффективность самых разных ракетных двигателей.
Для каждой категории двигателей удельный импульс сравнивается отдельно — для ионных двигателей, ракетных и даже двигателях внутреннего сгорания.
Конечно не корректно сравнивать его с абсолютным КПД (крайне низким у всех современных ракет), но как относительная величина вполне — сколько времени двигатель будет выдавать 1Н тяги сжигая 1кг топлива.
" Merlin’s thrust-to-weight ratio exceeds 150, making the Merlin the most efficient booster engine ever built"
О цене двигателей говорить они не любят, цифры предварительные, 15 000 это минимум. Вполне возможно что реальная цена доходит и до 20 — 25 000. Во всяком случае о цене двигателей в отрыве от цены всей РН они не распространяются. А ведь она (цен Фалькон 9 1,1) соответствует цене Зенита 2, на котором стоят не дешевые и высокоэффективные РД 171. На стенде Энергомаша ясно показывается что относительная цена двигателя при изготовлении выше относительной цены при запуске. А Мерлин 1, в отличии от РД 191 и НК 33 отдельно не продается.
Выводы верные, так как главные «жидкие» конкуренты Мерлина это двигатели закрытого цикла — более сложные, но и более эффективные. Однако если припрет, то отечественным конторам не составит большого труда создать более простой и дешевый двигатель.
Правильнее было бы заявить что Мерлин 1 обладает наибольшей эффективностью и тяговооруженностью среди керосиновых двигателей открытого цикла. Но согласитесь, это звучит уже не так круто.
По моему все как раз иначе, посты чаще всего пишут авторы для которых технический прогресс интереснее международной политики и по существу стараются писать нейтрально. Однако человек такое существо, что плохое помнит лучше чем хорошее, вот и создается впечатление что кого то обидели или обделили.
А насчет прямой критики — далеко не однозначно что хуже, фанатичный льстец или критик-рационалист: «Истина любит критику, от нее она только выигрывает; ложь боится критики, ибо проигрывает от нее» (с) Дидро
(с) «Юнайтед пресс» (США) за октябрь 1957г
«Сейчас мы выглядим довольно глупо со всем нашим пропагандистским визгом, когда мы утверждали на весь мир, что русские плетутся где-то в хвосте в области научных достижений...». (с) «Дейли ньюс» (США)