— Единственный сын, и тот эсби1, — пилила Эвана жена, — а все ты, со своим маниакальным эгоизмом. Если бы ты не был настолько влюблён в свои гены, он бы уже творил.
Эван молча убирал посуду и остатки трапезы в стол. Стол терпеливо ждал, пока хозяин закончит — стол был старого поколения, а значит у него не было других дел, кроме как мыть тарелки и нагружать туда новую, свежую еду.
Таких столов осталось совсем мало, но Эвану не хотелось менять его на полную кухню — возможно из-за того, что стол был собран на старой теплой еще кремниевой электронике, а возможно — и это более вероятно — потому-что жена постоянно упрекала его в том, что соседи уже давно поменяли.
Соседи. Питер и Верден — если их назвать альтернативной семьей или альтернативными мужчинами — серьёзного штрафа и публичных извинений не избежать. Нет, они не подадут в суд — с принудительным введением амерцев2 в подобной рутине отпала необходимость. «В современном обществе подобные выходки недопустимы» — скажет Судья. «Правительство заботится о культурном равновесии граждан» — скажет Пристав. И Судья и Пристав — роботы, которые следуют высшему закону, сформировавшемуся за века. На них нельзя повлиять, нельзя им объяснить. Впрочем, если назвать их бесчувственными машинами, штрафа не избежать.
— Ты меня вообще слушаешь? Если бы мы использовали гены Чайковского или Меркури, как наши соседи, Сэн уже устроился бы в институт музыки! — ну вот, она опять вспомнила соседей — этих Питера и Вердена с их «чрезвычайно одарёнными» сыновьями. — Но из-за твоей упертости он теперь будет простым эсби, как миллионы других людей.
Эвану не хотелось слышать ее, но он не мог не признать — она была права. Их сын был абсолютно бездарен — он не обладал способностями писателя, художника или парфюмера — он не обладал способностями никого, кто мог бы ему обеспечить работу и славу, а, значит, ему придется прожить всю жизнь в бездельи на обеспечении государства.
— Его зовут не Сэн, перестань коверкать красивое ханаанское имя. Завтра мы пройдем еще раз тест, может быть в этот раз шар покажет хоть одну способность.
***
В этот раз они шли молча — первый раз дорога казалось такой длинной. Вспоминалось, как они шли туда первый раз — отец рассказывал про времена, когда были и другие профессии, кроме творческих. Люди водили кабы, выращивали мясо, строили дома, были даже такие люди, которые убирали за другими людьми.
— Это были жуткие времена, — говорил отец, — тогда один человек мог посадить другого к себе в каб, а потом убить его за то, что тот полез к себе в рюкзак. Это были времена, когда полицейского могли заставить лезть под перевёрнутый горящий автомобиль для того, чтоб он спасал другого человека.
Отец был хореографом — он ничего не понимал в истории, но он любил смотреть старинные фильмы — он вообще считал себя ценителем древнего искусства. По фильмам он формировал своё мнение о мире прошлого и было непонятно, что из его рассказов правда, а что — домыслы, но иногда казалось, что он неправ. Большинство фильмов, которые он смотрел, были отвратительными, но этот — о котором он говорил больше всего — казался таким настоящим…
— Сейчас всё по-другому, — продолжал он, — сейчас человек избавлен от необходимости делать черную работу. Если у тебя есть талант — ты можешь творить для общества. Если у человека таланта нет — ему не повезло, он станет эсби и будет только потреблять. Знаешь, эсби — не паразиты, они тоже нужны, иначе некому будет потреблять то, что производим мы, — кажется Эван не сомневался, что его сын обязательно будет одарённым.
В мире, где роботы делают всё, начиная от управления государством и заканчивая стиркой одежды, человеку остаётся использовать своё последнее преимущество над ними — дар творить.
***
— … способность к кулинарии — 0.43, способность к кинематографии — 0.21…
Семён стоял рядом с отцом перед специализатором — большим круглым шаром серого цвета, мерно произносящим коэффициенты способностей. Ему казалось, что этот прибор сделан специально таким обтекаемым, чтоб людским эмоциям не было за что зацепиться. Нет, если бы у шара был бы хоть один глаз, он бы видел и счастье, и радость, и облегчение, но капли этих эмоций растворились бы в морях горя, печали и обреченности.
— … способность к дизайну — 0.38…
Оставалась последняя проверка — на способности архитектора — если коэффициент будет больше девяти десятых — это спасение. Нет, он не хотел быть архитектором, но это лучше, чем трата жизни ни на что на попечении у государства. Семён заметил полный надежды взгляд отца и ему захотелось прижать щупы специализатора сильнее к своей голове, так, чтоб если там осталось хоть немного незамеченных способностей — они были детектированны…
— … способность к архитектуре — 0.11.
Все. Третий раз тест проходить уже нельзя, а это значит, что специализатор только что произнёс приговор своим беспристрастно металлический голосом. Они могли бы сделать его похожим на человека. Или на машину — последней тенденцией дизайна является придание интерфейсу большей функциональности, с принесением в жертву аналогий с предметами из старого мира. Могли бы. Но они специально сделали его таким — без интонаций и вежливых слов. Несколько десятков сухих коэффициентов и все. Если бы специализатор обладал хоть одним глазом, он бы видел эмоции гнева. Уже другие роботы видели бы депрессию, принятие, а этот видел бы только агрессию. Если бы обладал хоть одним глазом. Гнев — это было бы последнее, что он увидел бы. Возможно, предыдущие модели обладали глазами…
— Пап, я хочу прогуляться пешком. Один.
Эван не ответил.
***
Диван был мягкий и настолько удобный, насколько может быть удобным старинный диван прошлого века, без механизмов адаптации.
— Вы знаете, зачем мы вас сюда привезли?
Привезли — приехали посреди ночи, одели маску вроде тех, что выдают во время экскурсий в индустриальные райноны, только без глаз и затащили в каб. А потом уже привезли сюда.
— Вы удивляетесь, что мне без разницы?
Вообще вся комната была обставлена странно — роботов было полно, но все они были либо совсем старыми, либо вообще какими-то новейшими прототипами.
— На самом деле нет — все наши посетители находятся примерно в таком же состоянии, как и вы. К нам не попадают те, кому машина показала достаточный коэффициент.
— Но от обреченных я не слышал об организациях подобных вашей.
У Семёна был друг — генетический потомок Маяковского — это он придумал называть эсби обречёнными.
— Они сами себя обрекают, — говорил он. Творить может каждый — главное только захотеть и не будет иметь значения, чьи гены ты носишь. Они — лентяи, для которых приговор специализатора — всего лишь повод. Свиньи в клетке — их кормят и убирают за ними, они счастливы жить такой жизнью. Потребители — обречённые. Когда мне позволят писать, я напишу о том, что люди должны испытывать страдания и лишения, для того, чтоб творить. Все великие произведения были написаны в наихудшие времена 3.
Иногда они подключались к сети и часами бродили в псевдореальностях.
— Сеть намного ближе к реальности, чем сама реальность. Тут ты чувствуешь жизнь, — говорил он. Жизнь — это когда тебя хотят убить и съесть. Когда ты ешь других, чтоб не съели тебя. Посмотри на этих людей, которые называют себя творцами. Посмотри на этих людей, чьи родители пожертвовали продолжением своего рода ради будущего своих детей в роли потомков всевозможных пушкиных. Эти чернокожие потомки — они не производят ничего, кроме говна. Причем их говно слишком говняное.
Провал первого теста для него был ударом, но по его виду это тяжело было заметить.
— Птицы. Они всю жизнь сидят в клетках — их правила просты. Если ты имитируешь красивое пение — ты будешь сидеть в клетке лучше. Если ты не умеешь петь — ты будешь сидеть в самых нижних грязных клетках. Ты будешь мечтать о том, чтоб переместиться в клетку повыше. Ты не имеешь права напасть на другую птицу, иначе ты будешь наказан хозяином клетки. Если ты сильный — ты должен это скрывать. Ты можешь есть только то, что тебе дают. Ты не можешь по-настоящему творить, ты же не живёшь, ты существуешь. Симбиоз птицы и растения. И да, ты можешь не бояться за свои перья — о твоей безопасности уже позаботились.
В его доме не осталось ни одного робота, не считая старинного кухонного комбайна — покупать настоящий нож было слишком рискованно.
— Если я провалю все три попытки, я буду только рад. Писать я могу и без лицензии. Без загрузки обучающих материалов тоже смогу. Я уже писал, — признавался он, -если я провалю все тесты, я смогу этим заниматься втайне от общества. Обществу срать на обреченных — после третьей попытки о них забывают навсегда. Не вспоминают даже когда надо освобождать квартиры от трупов. Роботы это делают автоматически. Твоё собственное кресло услужливо отнесёт твой труп в утилизатор, а твои стены в мгновение ока удалят следы твоего присутствия. Если ты эсби — у тебя нет жены и детей — в твою квартиру уже завтра поселят нового эсби. После третьего провала люди больше не приходят…
***
— Мы не нужны людям после третьего провала, — повторил Семён слова Грега сидящему перед ним парню в белой футболке. Мы: Грег провалил тесты год назад, Семён — сегодня утром. Обреченные.
— Нам надо, чтоб ты прошел еще один тест. На этот раз бумажный. Компьютер кое-что заметил, мы хотим это проверить.
На столе лежали сложенные листы и карандаш.
— Ты раньше никогда не решал подобные задачи — можешь отказаться и сейчас, но если ты постараешься максимально сконцентрироваться на решении, я тебе расскажу, зачем ты это делаешь.
Тесты не были сложными, сложно было переваривать то, что говорил этот парень. Говорил он долго и многое было непонятно, но суть казалась достаточно логичной. В мире, где всю работу делают роботы, в мире, где человек в первую очередь потребитель и, возможно, уже потом создатель, в этом мире должен быть кто-то, кто пишет программы для роботов. Роботы не могут делать это сами. Людей, способных на это — единицы. Если ты способный — компьютер заметит это и не даст тебе стать кулинаром. Компьютер сообщит сюда и тебя пригласят пройти тест. Если ты пройдешь тест, тебя обучат писать программы, ты сможешь разрабатывать новых роботов, или модифицировать существующих. Ты будешь модифицировать алгоритмы работы правительства. Ты будешь важнее, чем самый лучший художник. Тест. Програмисты управляют автономными роботами. Ты будешь управлять миром, если пройдешь тест.
Если ты провалишь тест, тебе дадут талон и ты опять попробуешь стать писателем или музыкантом. В этот раз все получится, ведь результаты были ложными прошлый раз. Вряд-ли ты будешь жалеть о том, что не случилось, ведь бумажный тест показывает, хочешь ли ты быть программистом.
***
Талоном оказался маленький плоский брелок. Его надо приложить к шару. Сейчас Семён приложит талон к шару и узнает, кем он станет на самом деле. Четвертая попытка — не много людей получали ее. Это как заклинившая гильотина — второй шанс на жизнь. Человек, которого отпускали с гильотины начинал жить так, как он захочет. Теперь у него было точное представление, как прожить жизнь, какой выбор сделать. Глядя в глаза смерти ты понимаешь чего ты действительно хотел всю жизнь, а получив еще одну попытку, ты можешь это реализовать.
Семён тоже знал чего он хотел, но реализовать он это не мог. Он станет тем, кого сейчас назовет шар. Композитором, наверное. Без выбора. После прохождения теста в четвертый раз, он сможет творить. Он никогда не сможет программировать.
— К черту, — сказал Семён и пошел прочь от шара.
— Кто проверяет бумажные тесты? — неожиданно возник перед ним странный бородатый человек. Своим вопросом он застал Семёна врасплох. Откуда он знает? Может быть они знакомы?
— Вы следили за мной? — достаточно глупый в данном контексте вопрос.
— Компьютер, — бородач как будто не услышав вопрос продолжал следовать намеченному плану диалога, — А знаешь кто пишет программы для компьютера?
— Программисты? Они не хотели, чтоб я стал одним из них? — Он все это время был уверен, что не допустил ни одной ошибки в бумажном тесте.
— Они хотели. Они очень хотели. Но они не могут опротестовать мнение компьютера. И мы этим воспользовались. Мы изменили результаты твоего теста.
Этот человек — парень в растянутом свитере — он испортил мечту Семена. Мечту не из тех, которые живут с людьми всю жизнь, попеременно вспоминая и забываясь вновь. Мечту из тех, что возникает сейчас и уже не исчезает никогда. Мечта была растоптана этим парнем в синих джинсах. Но на месте слизких остатков мечты стал появляться росток надежды — маленькое, странного цвета растение со множеством лампочек на тоненьких хрупких стебельках. Со множеством догадок.
— Подожди, — закричал он вслед этому парню с красным рюкзаком, — ответь еще на один вопрос.
***
Существуют постройки, которые возводились несколькими поколениями. Прадед закладывал фундамент, правнук устанавливал мигающий огонек на верхушке. Правнук видел ошибки прадеда, но все, что он мог — изменить интерьер верхних этажей.
У нас есть шанс развалить это здание и построить новое, без кривого фундамента и шатающихся стен.
В мире, где все роботизировано, фундаментом является низкоуровневый код.
У нас есть шанс создать фундамент с правильными принципами.
Код теперь управляет социологическими процессами, одна ошибка век назад приводит к огромной несправедливости сейчас.
Те, кто возводит первый этаж не всегда понимают идеи того, кто построил фундамент. Искаженная идея превращается в косое окно.
У нас есть шанс разрушить сложившейся порядок вещей. Мы — программисты низкого уровня, мы можем все. Твой бумажный тест был слишком хорош, чтоб мы позволили им забрать тебя.
Мягкая константа сейчас приведет к либерастии в будущем.
У твоих детей будет шанс строить правильные верхние этажи, с правильными ценностями.
Начать нужно сейчас. Команда почти готова: когда мы закончим новый фундамент, мы уничтожим весь этот гнилой мир. Ты с нами?
И да, прости за столь устаревшую аналогию, наш будущий идеолог — Грэг — он пока еще растет, скоро он к нам присоединится. Скоро к нам присоединятся сотни будущих настоящих специалистов своих профессий.
Нам суждено стать первыми, нам суждено стать великими. Ты с нами?
***
1. Эсби — Sturdy Beggar.
2. Амерец — автономная машина регуляции цензуры
3. Автор не преследовал цель подражать уникальному стилю Маяковского.
