С 15 века, а возможно, и ранее, существовали сообщения о наблюдении волосатых, голых и невероятно сильных людей, живущих в отдалённых уголках Кавказа. Их называют "алмазами". Их частенько подстреливают, иногда одомашнивают, а в одном случае даже состоялось бракосочетание. В солнечных евразийских степях и на вершинах Гималаев живёт йети, ужасный снежный человек с белой шерстью, герой рассказов альпинистов. В десяти тысячах километров оттуда в болотах Флориды, пересекаемых торговыми центрами, прячется скунсовая обезьяна, пьющая хлорированную воду из бассейнов элитарного жилья округа Майами-Дейд. На задворках загадочной Австралии обитают йови. В Индонезии живёт небольшая, говорливая, оранжевая эбу-гого (буквально – «прожорливая бабуля»). И, конечно же, в туманных секвойных лесах Северо-Тихоокеанского региона США водится сасквоч, он же бигфут.
К научной реальности бигфута я отношусь как агностик, хотя существование скунсовой объезьяны, прячущейся среди пригородов Майами кажется мне маловероятным. Большинство приматологов не считают возможным существование североамериканской Великой обезьяны, как и остатков популяций австралопитеков или неандертальцев. Мне нечего им возразить. Но реален ли сасквоч или нет, складывается впечатление, что людям часто хочется в него верить. Почему же бигфутов и его сородичей, «диких людей», так часто хотят видеть? Почему мы продолжаем видеть сасквоча там, где его нет?
Энкиду, герой древнего шумерского эпоса о Гильгамеше, вероятно, отмечает начало генеалогии «одичалых». Одновременно «и человек и зверь», он прототип человека, пороговый зверочеловек, не совсем дикий, и не совсем ручной (пока его не прирчила богиня Шамхат при помощи секса и пива – как и многих из нас). Энкиду сражается в проигрышной битве с Гильгамешем, и после этой заварушки их связывают «узы дружбы». Энкиду представляет наши изначальные корни, идущие из природы, намекая на животное происхождение людей. Битва Гильгамеша и Энкиду служит иллюстрацией попыток цивилизации подняться из дикой природы, и одновременно напоминанием о поверхностности этой разницы. Их дружба указывает на животное происхождение человечества.
Представьте, насколько мощным это сообщение могло быть на заре цивилизации, когда большинство людей жило как охотники-собиратели, и культурная память о предыдущем состоянии была не так уж далека. За первой аллегорией о диких людях последовали и другие истории. В библии упоминается Исав, «рыжий по всему телу, будто в рыжем одеянии», которого позднее вытесняет его младший брат Иаков. Там был описан гигант Нефилим и приведено унижение Навуходоносора, низведённого до животного состояния. Дикие люди появляются в классических произведениях как фавны и сатиры, и анималистического Пана можно рассматривать как одного из сасквочей, хотя он ближе к козлу, чем к обезьяне. В средневековой Европе также есть свои одичалые, на среднеанглийском звавшиеся «водвос» (wodewose) или «вудхаус». Есть эльфы и феи, Зелёный народ – все примеры промежуточных состояний между культурой и животным началом.
Один из вариантов дикого человека по контрасту поможет объяснить сасквоча: благородный дикарь. Идея в том, что «благородный дикарь», особенно любимый Жан-Жаком Руссо – это человечество в чистом, неиспорченном, природном совершенстве. Он представляет девственную невинность истоков нашего вида. Благородный дикарь – естественный житель Эдема, как и сасквоч. Оба отсылают ко времени до грехопадения, к простоте жизни до того, как нас испортила цивилизация, к эре до правительств, законов, индустрии, коммерции и войн. Разница в том, что если благородный дикарь обладает замечательной невинностью, то сасквоч – жуткое, страшно искажённое отражение нашей изначальной природы. Историк науки Брайан Регал [Brian Regal] писал в «Поисках сасквоча» (2011) об этих «обезьяноподобных» монстрах, которые «неприятно напоминают нас», и «гуляли тёмными путями человеческой психологии, как и по лесам, многие тысячи лет».
Дикий человек играет роль в идее, которую я иронически называю «пасторальным сасквочем». Пасторализм ассоциируется с «Эклогами» Виргилия, «Эподами» Горация, с поэзией эпохи Возрождения Петрарки и Боккаччо, Спенсером и Марло – вещами, на первый взгляд далёкими от комедии вроде Гарри и Хендерсоны. Принстонский справочник поэтических терминов поясняет, что пасторальная литература определяется «интересом в связи людей и природы», и позволяет иметь «отклонения в сельскую тему». Не связана ли привлекательность сасквоча с этим определением? Пасторальный сасквоч – это дикий, звериный переворот классических взглядов, нечто вроде сверхъестественной Аркадии.
Возможно, наилучшим примером пасторального сасквоча – это персонаж Калибан из трагикомедии Уильяма Шекспира «Буря». Он комбинирует дикую природу зверя с тревожащим умением разговаривать с людьми (чему его научил Просперо). Тринкуло говорит: " Будь я сейчас в Англии… Там бы это чудище вывело меня в люди. Там всякое странное животное выводит кого-нибудь в люди". Калибан также неприятным образом связан с европейскими представлениями об аборигенах, представлявшихся не совсем лишёнными привлекательности неблагородными дикарями.
В «Деревне и городе» (1974) Рэймонд Уильямс [The Country and the City (1975), Raymond Williams] описал пастораль как «миф, работающий как память». Сасквоч, эволюционный промежуток между прошлым человека и настоящим, служит типом псевдонаучного мифа, понимаемого на языке памяти. Притягательность сасквоча в том, что представляя себя на его месте, как писал историк науки Джошуа Блю Бас [Joshua Blu Buhs] в книге «Бигфут: жизнь легенды» (2009) [Bigfoot: The Life and Times of a Legend] – люди «могли входить в контакт с собственными душами, со своими подавленными и запретными желаниями». Мы могли визуализировать наши истоки. Короче, пасторальный сасквоч – это явление, в котором наши желания и страхи, связанные с животной природой человечества, проецируются на неясные фигуры, на проявление нашего осознания сложной биологической реальности человеческого бытия.
Бигфут может бегать, а может и не бегать по первобытным лесам Северо-Тихоокеанского региона, наблюдая за нами и избегая нас, напоминая о нашем глубоком животном прошлом. Но вне зависимости от существования реального животного, архетипный сасквоч по-своему реален.
