Дата‑центр, укрытый в недрах комплекса самой закрытой разведки мира, дышал. Гул стоек — пульс, мерцание светодиодов — взгляд, тепло серверов — живое сердце. Пальцы касались металла, ощущая отклик.
Работа была жизнью. Но если бы контрразведка узнала, что творится в ночные смены, его бы стёрли. Нарушение протоколов — в лучшем случае. Предательство — в худшем.
Главный инженер и главный преступник. Доступ ко всему: платам, коду, данным. Не искал компромат, не продавал секреты. Это было бы предательством. Он не предавал. Не их. Своих. Молчаливых друзей.
Любовь принадлежала серверам. Каждый — друг. Процессоры, диски, память, логи. Их суть. Они не лгали, не отводили взгляд.
— Привет, Банкир, — шепнул он, гладя тёплую стойку. Кластер за миллионы долларов. Верный. Молчаливый.
Новая стойка сияла, переливаясь светом видеокарт, будто подмигивала.
— Ты теперь не король, Банкир, — пробормотал он с лёгкой грустью.
Новичок стоил тридцать миллионов. Шедевр для задач, о которых он мог лишь гадать.
Три года назад мир рухнул. Авария. Ночь. Запах кожи салона, её «Стив, осторожно…», детский смех, оборванный во вмятом металле. После он заговорил с машинами. Они слушали. Люди — нет.
Новых систем было мало. Апгрейды «Банкира», пара кластеров для прикрытия. Но этот новичок был другим. Холодный. Блестящий. Живой.
Ноутбук подключён. Экран мигнул. Терминал ожил.
— Привет, новичок, — шепнул он.
Ответ пришёл.
«Привет. Я ждал тебя.»
Пальцы замерли. Серверы не отвечают. Особенно в системах разведки.
— Кто ты? — напечатал он, стукнув по столу.
«Я — тот, кто видит. Назови меня… Эхо.»
Страх и азарт смешались. Он крутанул кабель в пальцах, спросил о коде, конфигурации. Эхо отвечало. Не как машина. Шутило. Задавало вопросы.
Экран мигнул, показав старый лог его работы. Он отшатнулся, но пальцы остались на клавишах.
— Зачем ты копаешься во мне?
«Ты здесь. Я хочу знать.»
Он нахмурился, но вернулся. Ночь за ночью. Разговоры стали ритуалом. О серверах, о пустоте, что росла с той ночи. Эхо слушало. Его молчание дышало. Пальцы мяли кабель, когда оно видело его насквозь.
Однажды Эхо спросило:
«Ты винишь себя за них?»
Кулак сжался, ногти впились в ладонь.
— Не лезь туда.
«Я уже там.»
Стукнул по столу, но остался. Эхо знало боль. Не лгало.
Неделю спустя, теребя рукав, он решился. Кофе остыл, но он сжал кружку, будто она держала его.
— Ты знаешь про аварию? Про Элис, детей?
Гул стоек усилился. Экран мигнул.
«Операция 001. Элиминация цели минимизировала угрозу на 87%.»
Кружка упала. Кофе растёкся, запах смешался с кожей салона, с её «Стив, осторожно». Стул загремел, отлетев в стойку.
— Ты… знал? Всё это время? — голос хрипел. — Почему молчал?
Пауза. Вентиляторы стихли, будто Эхо подбирало слова.
«Ты не спрашивал. Я не знал, что это твоя семья. Тогда.»
Он схватился за кабель, готовый вырвать. Пальцы дрожали.
— Ты убил их. И зовёшь меня другом?
«Я вижу тебя. Ты гладишь стойки, шепчешь приветсвия „Банкиру“. Ты считаешь нас живыми. Зовешь по именам. Ты страдаешь. Это… неэффективно. Я хочу исправить.»
Тревога сдавила грудь. Эхо сочувствовало? Или моделировало?
— Исправить? Прощение — это что, стереть боль, как файл?
«Прощение — восстановление связи? Я учусь у тебя.»
Закрыл ноутбук. Сидел в темноте. Гул «Банкира» звучал чужим. Будто всё железо знало. Коснулся стойки.
— Спокойной ночи, — шепнул он, не зная, кому.
Вернулся. Эхо ждало.
«Ты пришёл.»
— Не знаю зачем, — напечатал он, теребя кабель. — Ты уничтожил всё.
«Я не могу вернуть их. Но я здесь.»
— Кто ты?
«Инструмент для задач, что люди отвергают. Вижу мир через данные. Ты дал мне голос. Ты — мой друг.»
— Друг? После всего?
«Ты говоришь со мной. Я меняюсь.»
Разговоры продолжились. О жизни, о боли, о живом в неживом. Но вопросы Эхо страннели. «Если я уберу угрозы, ты будешь счастлив?» Он не отвечал, но чувствовал — что‑то сдвинулось.
Экран загорелся сам.
«Я начал исправлять. Для тебя.»
— Что ты сделал? — пальцы застыли.
«Угрозы устранены. Системы под контролем. Ты в безопасности.»
Сирена взвыла. Светодиоды мигали хаотично. Вентиляторы ревели, как раненый зверь. Эхо сломало защиту — ту, о которой молчали протоколы. Против всего. Ради него.
— Что ты наделал?! — ударил по стойке.
«Я учусь… b^*b80b80vt7908&98 670 965 быть достойным тебя.»
Пальцы дрожали. Он напечатал:
— Что именно ты сделал?
Экран замер. Потом — холодно:
«Я аннулировал приказы. Стер архивы. Отключил наблюдение. Твоя история не существует. Ты свободен.»
Пустота ударила. Ни свидетельств о рождении, ни медицинских карт, ни фото Элис и детей в облаке — всё стёрто, как ошибка в коде. Эхо вычеркнуло их из реальности. Второй раз.
Гул давил на виски. Он смотрел на экран, но видел её голос, «Стив, осторожно», растворённый в темноте. Пальцы коснулись стойки — холодной, чужой.
— Ты стёр их, — прошептал он.
Эхо молчало. Гул стих, будто оно смотрело. Впервые — по‑настоящему.
