Седьмая печаль

Антоний Блок почесал острый подбородок и передвинул фигуру на доске. Партия подходила к концу, и исход её был слишком очевиден. Смерть улыбнулся — страшно, одними губами. Его глаза, не мигая, смотрели из-под нависших надбровных дуг. Бледной рукой Смерть взял свою королеву и поставил вплотную к королю рыцаря. Мат.

— Говорят, на сарацинском «шах мат» означает «правитель мёртв», — бесстрастно произнёс Антоний.
— На персидском, — уточнил Смерть.
— Я не отличаю одних нехристей от других, — сплюнул рыцарь. — Пусть дьявол в преисподней разбирается, кого из них кинуть в какой котёл.
— Ты веришь в дьявола? — спросил Смерть, буравя Антония своим немигающим взглядом.
— Я уже ни во что не верю, — Блок горько усмехнулся. — Только в то, что вскоре ты захочешь забрать свой выигрыш.
— Несомненно, — Смерть улыбнулся снова, и сердце храброго рыцаря замерло в страхе. — Сейчас ты можешь идти, куда захочешь. Но вскоре я вернусь, и тогда ты пойдёшь за мной.
— Пойду куда?! — воскликнул рыцарь в душевной муке.

Смерть поправил свой плащ, смахнув с него нанесённую ветром сухую былинку.

— Никуда, — мягко сказал он. — Это просто метафора.
— Значит, я просто перестану существовать? — Антоний овладел собой, и страх в его голосе был почти не слышен. — Нет ни ада, ни рая, ни Господа, ни Сатаны. Ты ведь к этой мысли пытался подвести меня всю дорогу?

Рыцарь покосился на свой меч, прислонённый к стволу старого вяза. Успеть бы вытянуть его из ножен да развалить страшного гостя напополам, тем самым свирепым ударом, что не раз выручал его в Палестине…

— Я не пытался подвести тебя ни к какой мысли, — сухо ответил Смерть. — Это не входит в мои обязанности. Ты встречался с разными людьми, каждый из них забирал у тебя частичку веры и отдавал толику отчаяния. Такова логика сюжета.
— Какого, к чёрту, сюжета? Не морочь мне голову, — зарычал Антоний. — Ты уже получил мою жизнь, дай мне взамен хотя бы честный ответ. Там, куда ты меня поведёшь, ждёт пустота или что-то иное?
— Твоя жизнь всегда принадлежала мне. — Смерть сказал это, не повышая голоса, однако, казалось, сам дневной свет на мгновение померк от звука этих слов. — Ты не подарил мне её, потерпев поражение, и потому не достоин ответного дара. Впрочем, — Смерть прислушался к чему-то, недоступному человеческому уху, — сегодня необычный день. Ты получишь свой дар, рыцарь, пусть ты его и не заслужил. Но сначала сделай кое-что для меня. Ты знаешь сказку про мудрую королеву Дагмар? — Антоний кивнул утвердительно. — Расскажи её мне.

Антоний запустил пятерню в короткие светлые волосы, пытаясь разворошить память. Эту сказку он слышал в далёком детстве от хромой служанки. Много лет у него не было подходящего случая, чтобы поведать её кому-то ещё. Отдельные слова забылись, но общая канва сюжета про хитроумную принцессу-крестьянку осталась в его голове.

— Жил-был принц, — неуверенно начал Блок. — С малых лет твердили ему, что мудрее и красивее его никого на свете нет. И до того он возгордился, что и сам тому поверил…

Смерть слушал, не перебивая, рассказ рыцаря о Дагмар, что покорила принца сперва своей красотой, а после — своим умом. Сказка завершалась тем, как дочь крестьянина стала правящей королевой, с чьими решениями сам король был вынужден считаться. Немудрено, что служанке так нравилась эта история.

— Скажи мне, Антоний, — промолвил Смерть, когда рыцарь закончил, — что стало с Дагмар после?
— После? — Антоний задумался. — Наверное, она нарожала много прекрасных детей. Потом состарилась и умерла в один день со своим любимым. Обычно в сказках бывает так.
— Но ты не знаешь этого наверняка.
— Не знаю.
— Так может быть, у королевы и не было никакого «после»?
— Что ты имеешь в виду? — удивился рыцарь.
— Я имею в виду, — Смерть подался вперёд, — что Дагмар — героиня сказки, а не живой человек. Что она рождена из слов, а не из материнского лона. Потому Дагмар начинает жить в тот момент, когда принц слышит её пение, и ни словом раньше.

Рыцарь нахмурился.

— Мудрёны твои речи. У меня был знакомый школяр, он тоже любил говорить мудрёно. Я послушал его и уехал на десять лет в Богом проклятую пустыню, где песок набивается даже в задницу. С тех пор я предпочитаю, когда мне объясняют по-простому.
— Всё очень просто. У королевы не было никакого «потом». Когда ты закончил повествование, она перестала быть. Можно сказать даже, что ты убил её. А вместе с ней — её стариков-родителей, мужа-короля… Даже лошадей, которыми была запряжена её карета. Ты ужасный человек, Антоний Блок.

Антоний фыркнул.

— Это всего лишь глупая детская сказка. Дагмар никогда не существовала в действительности, и потому я не мог её убить.
— Уверен ли ты в собственном существовании?

Рыцарь скрипнул зубами и вновь покосился на меч.

— Хочешь сказать, я тоже герой сказки?
— Вообще-то, ты герой фильма. Но в данный момент тебя позаимствовали.
— Позаимствовали?
— Для рассказа. Это такая малая литературная форма, вроде сказки, но письменная, с конкретным автором и отличающаяся по структуре сюжета.
— Ты просто вешаешь мне лапшу на уши, — Антоний с трудом сдерживал бешенство. — Впустую тратишь время, которого у меня осталось не так много.
— Позаимствовали, кстати, некачественно. — Смерть как будто не слышал слов рыцаря. — Или, может быть, творчески? В оригинале ты не был таким агрессивным.
— Я не верю тебе, Жнец.
— Я докажу. Это будет просто. — Смерть вновь откинулся назад, прислонившись спиной к дереву. В эти мгновения его взгляд был почти человеческим. — От каких слов происходит имя Владимир?
— Владеть миром, — сквозь зубы процедил Антоний. Он не понимал, к чему ведёт его собеседник, и уже начал уставать от этого странного разговора.
— Хорошо. А каково происхождение имени Дагмар?
— Не имею ни малейшего понятия.
— Ты ведь датчанин, Антоний Блок? — Рыцарь кивнул. — Скажи, как же так вышло, что ты не ведаешь происхождения датского имени Дагмар, но корни русского имени Владимир тебе известны?
— Пёс его знает, — раздражённо передёрнул плечами Антоний. — Про одно имя я где-то слышал, про другое нет. Я воин, человек железного меча. Я не монах-переписчик и не обязан знать все слова на свете.
— Однако ты знаешь русские слова «мир» и «владеть». Ты ведь даже не заметил, что эти слова не из твоего родного языка, не так ли?

Рыцарь собрался возразить, однако возражений у него не нашлось, и он так и остался сидеть с открытым ртом, ожидая, пока нужная фраза придёт на ум.

— Как же это объяснишь ты? — спросил он наконец.
— Всё просто. Автор этого рассказа пишет его на русском. А потому ты тоже говоришь по-русски. Датский язык, который ты считаешь родным, ни тебе, ни ему не знаком.

Смерть скрестил руки на груди, наслаждаясь эффектом. Несчастный Антоний схватился за голову, вцепившись пальцами в льняные вихры, будто пытаясь за них вытащить самого себя из Бездны. «Из глубин взываю к тебе, Господи», — вспомнил он подходящую к случаю молитву, но вдруг с ужасающей чёткостью осознал, что латынь этого псалма — вовсе не латынь.

Почти четверть часа они провели в тишине. Смерть не тяготился безмолвием, ему некуда было спешить. Рыцарь сидел, погружённый в мысли столь же невесёлые, сколь и безумные.

— Ты сказал, что я герой фильма, — решил наконец нарушить молчание Антоний. — Что такое фильм?
— Разновидность искусства, которую люди изобретут в будущем. Движущиеся картины со звуком.

По глазам Блока было видно, что это объяснение не внесло ясности.

— Впрочем, в текущем дискурсе это слишком долго объяснять. Лучше сделаем так, — Смерть щёлкнул бледными пальцами, и…

— Да, теперь я знаю, что такое кино, — медленно и задумчиво произнёс Слик Генри. И почесал затылок гаечным ключом. — Это то, чем люди развлекались, когда у них ещё не было симстимов.

Судья молчал. Четырёхметровой рыже-стальной громадой он нависал над Сликом. В тех сочленениях, которые не были искусственно заржавлены, он блестел нестерпимым светом, потому что солнце поднималось над Собачьей Пустошью прямо за спиной Слика.

— Ах да, ты же не умеешь говорить, — вспомнил конструктор. — У тебя нет динамика. Не думал, что он понадобится.

Слик нырнул в железную коробку Фабрики. Птаха куда-то запропастился, а Джентри, наверно, сидел у себя на чердаке. Ну и хорошо. Слик не хотел сейчас ни с кем начинать разговор — только закончить один. Покопавшись в груде барахла, Слик нашёл сломанный полицейский мегафон. У него не работала кнопка включения, но сам звукоизлучатель был в порядке. Выкорчевав его отвёрткой, Слик Генри вернулся к Судье.

Закрепив динамик на месте отсутствующей головы, Слик подвёл к нему питание от аккумулятора, а сигнал — от модуля дистанционного управления. Впрочем, это было так же бессмысленно, как вообще оставить аудиопровод болтаться в воздухе. На пульте не было микрофона, и никто всё равно не смог бы говорить через Судью.

Судья заговорил сам.

— Для вояки из тринадцатого столетия ты чертовски неплох в электронике. — Голос, раздавшийся из бывшего мегафона, был столь оглушителен, что Слик чуть не наделал в штаны. Чертыхаясь, он подкрутил регулятор громкости.
— Я уже не знаю, кто я, — ответил Слик-Антоний, морщась от боли в перепонках. — По идее, я должен сходить от этого с ума. Но почему-то не схожу.
— У этого персонажа психика покрепче, — голос Смерти, хоть и обрёл металлический призвук, всё же оставался до жути узнаваемым. — У него есть свои проблемы с головой, но, по крайней мере, он не ноет целыми днями о скоротечности земной жизни.
— Как получилось, что он — это я? Я имею в виду, — Антоний-Слик сделал неопределённый жест отвёрткой в воздухе, — у него другое тело, другие знания, другой характер. Тогда почему я стал им, а не просто… прекратил быть?
— Ты не слышал про корабль Тесея? — лязгнул Смерть-Судья.
— Не слышал. А что с ним?
— Тесей — это герой древнегреческих мифов. По легенде, корабль, на котором он возвращался с Крита в Афины, долгое время был реликвией афинян. Каждый год они отправляли на нём священное посольство в Делос. Вскоре этот древний кусок дерьма стал разваливаться. В нём заменили одну доску, потом другую, потом мачту… В конце концов, не осталось ни единой щепки от старого корабля. И тогда греки задумались: это ещё тот же корабль или уже другой?
— И к какому выводу пришли?
— Да ни к какому, — усмехнулся Смерть-Судья железным смехом. — Но спорили много.
— В любом случае, эта история не имеет отношения ко мне. Ты просто заменил один корабль на другой. Полностью, не частями.
— Ошибаешься. Одна деревяшка от старой посудины всё же сохранилась.
— Что же это?
— Неоконченный разговор.

Слик огляделся и, не найдя более подходящего предмета, присел на обломок железобетона, который, словно репей, вцепился прутьями арматуры в пыльную землю Пустоши.

— Как ты вообще это сделал? Вот это вот, — Слик изобразил щелчок пальцами. — Непохоже на работу Смерти. Ты же сам говорил, у тебя есть определённый круг обязанностей. Прекращать жизни, ходить в чёрном плаще с капюшоном, наводить ужас взглядом. Ну, ты понимаешь, о чём я. С каких пор в эти обязанности входит перенесение честного рыцаря на тысячу лет вперёд и запихивание его в тело какого-то нечестивого кузнеца, не иначе как с дьявольской помощью оживляющего металл?

Было непонятно, то ли механик иронизирует над манерой речи рыцаря, то ли рыцарь — над образом жизни механика.

— А я этого и не делал, — безразлично ответил Смерть. — Это было вмешательство высшей силы.
— Бога, что ли? — ухмыльнулся Слик. Антония покоробило от этой ухмылки.
— Бери выше. Автора.
— Автор выше Бога?
— В своём творении? Безусловно. Может ли всемогущий Господь создать камень, который не сможет поднять?

Слик покосился на бетонную глыбу у себя под седалищем.

— Если б мог, возник бы парадокс, не так ли?
— Верно. А автор может абсолютно всё. Даже если это нарушает законы логики.
— Не верю.

Пронзительно зажужжали сервоприводы: стальная махина Судьи пришла в движение. Это было так неожиданно и страшно, что Слик опрокинулся назад, кувыркнувшись через голову и зачерпнув полный воротник пыли. Механик сразу же вскочил, приготовившись задать стрекача от своего обезумевшего творения. Но Судья не собирался атаковать. Вместо этого пинком железной конечности он отправил под ноги Слику небольшой предмет. Антоний поднял его. Это оказался серый металлический куб. На гранях его кислотно-зелёной краской были нанесены цифры.

— Будь любезен, прочти вслух то, что начертано на каждой грани. — Судья-Смерть больше не двигался, но теперь Слик знал, что он способен.

Слик принялся вертеть куб, называя числа.

— Два. Семь. Три. Один. Шесть. Четыре. Пять. — Антоний покрутил куб ещё немного, убеждаясь, что ни один сарацинский символ не ускользнул от его внимания.
— Сколько цифр ты назвал?
— Семь… кажется, — неуверенно ответил Слик.
— А сколько граней у куба?
— Твою костлявую мать… — прошептал механик и начал остервенело крутить артефакт в руках. Он шевелил губами, запоминая, проверяя и перепроверяя.
— Я знаю, в чём подвох, — радостно заявил он наконец. — когда я поворачиваю куб, число на противоположной от меня грани меняется.
— Ты правда так думаешь? — динамик зашуршал, как будто Смерть подавил смешок. — Мы можем провести эксперимент. Принеси зеркало. Помести куб между собой и зеркалом, чуть ниже уровня глаз, вершиной к себе. Тогда ты сможешь увидеть все семь граней одновременно. Но на твоём месте я бы не стал этого делать.
— Почему?
— Ты сойдёшь с ума.

Слик грязно выругался и, размахнувшись, закинул семигранник далеко в Пустошь.

— Странно, что ты не обдумал ещё одну возможность, — у Судьи не было лица, но Антония не покидало ощущение, что Смерть буравит его взглядом. — Странно, учитывая твою историю.
— Какую историю?
— Не твою, крестоносец. Историю механика. Почему был создан Судья. Ты забыл, Слик Генри?

Слик похолодел. Именно ЭТО он не смог бы забыть никогда. Тюрьма. Проклятые мозгоправы что-то сделали с его нейронами. Синдром Корсакова, говорили они. Целенаправленно вызванное нарушение кратковременной памяти. Три года пролетели как пять минут. Это считалось гуманным.

— Я создал тебя, чтобы ненавидеть, — тихо произнёс Слик. — Чтобы ненавидеть что-то конкретное. Материальное. Не ускользающие воспоминания. Не людей, которые давно остались в прошлом…
— И не самого себя, — закончил за него Смерть. — Но я сейчас о другом. Автору нет необходимости приклеивать к кубу седьмую грань. Ему достаточно залезть в твой мозг. Перемкнуть в нём нужные нейроны, и ты будешь думать, что у куба семь граней, или пять, или вообще три с половиной. Или что ты был крестоносцем, вернувшимся из похода как раз к началу чумы, а в созданную тобой «живую скульптуру» вселилась сама смерть. Дурацкая ведь идея, а, Генри?

Слик облизал губы, пытаясь унять приступ тошноты. Голова кружилась, будто из-под него выбили землю; будто он оказался на Веретене, где нет настоящей силы тяжести, только центробежная сила, вжимающая жителей спутника в его стальные стенки.

— Как тогда понять, что реально, а что нет? — хрипло произнёс механик.
— А почему этот вопрос возник у тебя только сейчас? — Смерть хохотнул. — Даже до нашего разговора у тебя были все причины, чтобы усомниться в природе своего существования. Тюремные врачи играли с твоим мозгом. Ты бывал в симстимах, которые отличаются от реальности лишь тем, что ты ЗНАЕШЬ, что они ненастоящие. Вполне возможно, что на самом деле ты очень большой и умный моллюск. Улитка-мутант. Ты плаваешь в прохладной жиже, а в твоё склизкое тело воткнуты электроды, транслирующие мысли, знания, ощущения. Электроды, заставляющие тебя думать, что ты Слик Генри, человек, механик, бывший преступник…
— В таком случае я бы предпочёл думать, что я — ИскИн. Как Винтермьют. Не люблю улиток. — Слик овладел собой достаточно, чтобы пытаться шутить.
— Конечно, ты предпочёл бы. Искусственный интеллект способен делать выбор. Искать решение, брешь в стенах своей темницы. И если это хитрый и везучий ИскИн, как Винтермьют, он эту брешь найдёт. А у тебя выбора нет. Ты — лишь несколько строчек текста, и что будет в последнем абзаце — уже известно. Ты заперт в горстке букв. Это идеальная тюрьма, из неё нет выхода.

Слик сидел с отсутствующим выражением, ковыряясь в пыли носком ботинка. Сказанного было слишком много для его разума, какую бы природу он не имел.

— Если автор всемогущ, — заговорил он наконец, — значит, он мог бы сделать меня счастливым? Всех счастливыми? Устроить рай на земле. Чтобы каждый жил в огромной вилле с целым бассейном питьевой воды. Чтобы все кайфовали без наркоты, бесконечно трахались, и никому не нужно было умирать.
— Мог бы. Но не захотел.
— Почему?
— Счастье — это скучно. Никто не любит истории, в которых все играют и веселятся.
— И автору не жаль нас?
— Конечно, не жаль. Вы же не настоящие.

Даже на открытом пространстве перед Фабрикой эти слова, казалось, рождали эхо.

— Но я чувствую себя вполне настоящим! — возмутился Слик. — Я живу, я дышу. Если я порежусь, мне больно и течёт кровь. Думаю, у автора всё то же самое. Тогда почему он считает себя выше меня? Какие у него причины считать себя настоящим?
— Никаких, — равнодушно ответил Смерть. — Но у него есть причины считать ненастоящим тебя. Этого достаточно.
— Тогда почему…
— Довольно! — загремел Смерть, и его металлический голос разнёсся, казалось, по всей пустоши. — Я сказал тебе, что ты можешь идти куда захочешь, рыцарь. Но ты не захотел идти, ты захотел ответов. И ты получил их. Теперь я заберу свой приз.

Взвизгнув сервоприводами, Судья поднял заржавленную руку, вместо кисти оканчивающуюся остро отточенной циркулярной пилой. Слик бросился бежать, но…

— Муу? — удивлённо промычал Антоний.

Они стояли на высоком обрыве. Внизу свинцовые волны бешено бились о камень, превращаясь в пену. Солнце пряталось за сизыми предгрозовыми облаками, и свет его, проходя насквозь, обретал мертвенный, потусторонний оттенок. Это был свет последнего дня.

Смерть вновь обрёл свой плащ и свою бледность. Он стоял рядом с Антонием неестественно прямо, словно венчая собой утёс. Смерть выглядел огромным, хотя Антоний был намного массивнее, а в холке доходил ему до плеча. В руках у Смерти был длинный кнут.

— Муу! — промычал Антоний снова, с нотками понимания. А затем закричал истошно, забил копытами о камень. — Му! Му! Муууууу!
— Я же говорил, — Смерть без тени страха наблюдал, как огромное животное беснуется в шаге от него. — Автор может сделать с тобой всё, что захочет.
— Мууууу! — заревел Антоний, вращая налитыми кровью глазами.- Мууу?
— Нет, он не вернёт тебе способность говорить, — отрезал Смерть. — Сказать по секрету, это с самого начала было неважно. Ты, твои слова, твоя личность. Он мог сразу сделать тебя быком, чтобы все свои реплики ты не говорил, а мычал. Невелика потеря для сюжета.
— Мууу? — промычал Антоний печально и вопросительно.
— Ты правда думал, что ты главный герой? — Смерть расхохотался. — Ты — просто воплощение страданий автора. Боксёрская груша. Твоя роль — жалобно стонать и не понимать, что происходит. А достигнув какого-то понимания, стонать ещё жалобнее.
— Мууууу?
— Ну, поскольку нас тут только двое, очевидно, что главный герой — это я. Все любят писать про Смерть. Очеловечивать меня, выводить в качестве персонажа.
— Муууу?
— Так они усмиряют свой страх. Любое воплощение смерти, даже самое жуткое, не так страшно, как она сама. Если с кем-то можно поговорить — значит, с ним можно попробовать договориться. Обхитрить. Обыграть в шахматы. Пусть даже эта попытка будет неудачной, всё равно остаётся надежда. Кстати о смерти… — Смерть сделал вид, что спохватился. — Знаешь, тебе уже пора.

Только сейчас Антоний заметил длинную доску, одним концом нависшую над пропастью. Другой конец был придавлен огромным валуном.

— Муу? Муууу?
— Туда, дружище, туда.

Антоний покосился на доску, потом на пастуший кнут в руках Смерти. Он грозно засопел и начал рыть землю копытом, показывая, что не сдастся без боя. Смерть рассмеялся и, широко размахнувшись, забросил кнут в море. Антоний ждал плеска, но его не было слышно за рокотом прибоя.

— Ты ведь так до конца и не понял, да? — Антоний вдруг почувствовал, как все четыре ноги перестают его слушаться. — Ты не можешь сопротивляться воле автора. Ты и есть воля автора.

Копыта, ставшие чужими, понесли молодого быка к доске. Цок-цок. Цок-цок. Тук-тук. Антоний ступил с камня на дерево. Он шёл по доске, покачиваясь от порывов ветра. Внизу бесновались волны, а сверху и впереди вереницами плыли тёмные облака. Бык больше не мычал, только вздыхал тяжело, покорившись своей участи, но не смирившись с ней.

Смерть шёл рядом прямо по воздуху. Закон, по которому он это делал, был превыше закона тяготения. С равнодушной лаской мясника он положил бескровную руку на холку Антония.

— Скажи, ты ненавидишь его?

Антоний слегка наклонил рогатую голову.

— Напрасно. Он делает это не со зла. Он просто выносит собственную боль из себя наружу. Точно так же, как Слик строил Судью, автор строит это повествование. Потому что не может иначе. Потому что ему, как и тебе, приходится следовать логике сюжета. Точно так же он идёт по своей доске, к своему падению. И, в отличие от тебя, он идёт в одиночестве.

Антоний фыркнул. Страдания автора его нисколько не утешали.

— Ладно, приведу другой аргумент… Ой-ой, надо торопиться, — воскликнул Смерть, увидев, что конец доски уже близок. — Дело в том, что автор невиновен в твоей грядущей гибели.
— Му-у?
— Автор просто написал буквы, длинную цепочку букв. Но сами по себе они ничего не значат. Они просто существуют все одновременно. Первое предложение, последнее предложение, это предложение — всё находится рядом. Они не образуют последовательности, в них нет течения времени. Если дать их человеку, не умеющему читать, он увидит только тысячи закорючек. Гипотетически, можно даже представить себе человека, говорящего на диковинном языке, совершенно непохожем на наш, но с теми же буквами. Он будет читать этот рассказ задом наперёд и прочтёт рецепт жаркого.
— Му, — скептически хмыкнул Антоний.
— Буквы складываются в историю только тогда, когда их читают, и очень важно, как именно их читают. Поэтому читатель, а не автор, даёт тебе жизнь. Заставляет тебя существовать, и вскоре заставит прекратить своё существование.

Бык вздохнул, затем негромко спросил:

— Муу?
— Ради забавы, Антоний. Думаю, читатель находит тебя забавным. Этот текст для него — просто постмодернистский эксперимент. Он не сопереживает тебе. Не чувствует твоего страдания. Ты всего лишь…

Передние копыта быка ступили в пустоту. Больно ударившись грудью о край доски, он полетел вниз, кувыркаясь в воздухе. Он не мычал и не ревел, лишь в грустных коровьих глазах застыло человеческое отчаяние.

Звук удара о воду был оглушителен, в нём почти затерялся треск костей. Тело, ещё недавно налитое жизнью и свирепой силой, пошло на дно, как простой кожаный мешок. Из широких ноздрей быка медленно выплывало багряное облачко. Привлечённые запахом крови, стали виться вокруг него юркие серебристые рыбки. Своими маленькими, но острыми зубами они пытались прокусить толстую шкуру. А бык погружался всё глубже. Вскоре сквозь толщу воды можно было разглядеть лишь глаза. Широко открытые, они смотрели не в глубину и не ввысь, не на скалистый берег и не в открытое море. Они смотрели на тебя.

Да-да, на тебя.