Накануне я плотно поужинал шпикачками, и по склонности своей крепко спал, когда меня разбудил барабанящий в иллюминатор метеоритный дождик. В сводке вечером ничего подобного на моём маршруте не ожидалось, и я поспешно проследовал в рубку, чтобы свериться с метеорометром и уточнить курс. Метеоритная дробь быстро нарастала, по началу невинный дождик быстро стал настоящим ливнем. Я успел совершить рывок из тучи и выскочить, прежде чем влетел в самый её центр, но ракете успело достаться.
Самое досадное, что повреждения коснулись системы регулировки скорости, что-то более крупное я бы смог починить самостоятельно, а эта новомодная электроника была очень плохо приспособлена к ремонту. Я не раз себя ругал, за то что взял электронный автомат, но пойди найди в наше время ракету с ручным механическим управлением. Комфортно конечно, но уж если что-то начинает сбоить, то сбоит самым нелепым и непредсказуемым образом, а чинить такие вещи самостоятельно в открытом космосе практически невозможно. И гарантии лишаешься. Разумеется, читатель может возразить, что сервисные боты вдоль всех космических трасс расположены на каждом парсеке. Но, вырываясь из метеоритной тучи, я вылетел с трассы в пустынный уголок, где никакого сервиса не было на несколько световых недель, а ждать помощи так долго я позволить себе не мог. Шпикачки были съедены ещё вчера, и кроме пары банок с ромовыми бабами, у меня оставался лишь килограмм сублимированных кнедлей, на которых долго не протянешь.
Из-за повреждений скоростной коробки один из двигателей работал ровно одну минуту и то, с интервалами увеличивающимися в последовательности Фибоначчи. Второй просто не запускался. Не оставалось ничего, кроме как совершить посадку на ближайшей планете для ремонта. В этой части галактики мне бывать ещё не доводилось, и вообще я про неё слышал мало. Пара экспедиций здесь когда-то пропала, привлекающих внимание объектов для изучения известно не было, и осваивать её никто не торопился.
С орбиты она выглядела как обычная планета земного типа — для моих земных читателей, скажу что со стороны она больше всего напоминала Марс. И как я узнал позднее – не зря. Бог войны, кроваво-красная планета… Некоторые совпадения невозможно объяснить с точки зрения науки, но они встречаются нам в бесконечном разнообразии Вселенной и благодаря безграничной фантазии людей их создающих.
Посадка оставляла желать лучшего, но я и моя ракета её выдержали, не без некоторых потерь. Ракета лишилась части хвоста, я же остался без одного из клыков. К счастью, планета обещала быть разумной, снижаясь, я разглядел симметричные объекты явно искусственной природы, возможно города. Это давало мне надежду найти если не ремонтную станцию, то хотя бы какие-то ресурсы для самостоятельного ремонта или выживания, и дождаться сервисного бота в цивилизованном месте. Никаких искусственных спутников подлетая я не заметил – похоже местные обитатели не вышли ещё в космос, и не освоили ракетостроение на должном уровне. Но раз у них были города, то был и шанс, что стоматология на каком-то уровне существует. Конечно если у аборигенов есть зубы. После посадки я отправил сигнал для вызова сервисного бота и привёл в порядок насколько возможно ракету после жёсткого приземления и отправился исследовать местность.
Местная флора, мягко говоря, не поражала воображение. Такого неутомимого исследователя как я, конечно сложно удивить, но здесь всё было совсем скудно. Засушливый климат не располагал к обилию растительной жизни, и насколько я мог судить, один вид почти исключительно заполнял унылую степь, посреди которой я оказался. Приглядевшись я заметил странную особенность у местного растения-монополиста. Росло оно не сплошным покровом, а большими, если позволите, «коврами», разделёнными вкраплениями нескольких других видов и просто пустынных проплешин.
Там где ковры соприкасались, с растения сплетались в каком-то странном процессе — стволы из одной колонии стремились оплести встретившихся представителей другой. Наблюдая этот процесс на разных этапах, я пришёл к выводу что это не симбиоз, а скорее борьба и поглощение, идущие между колониями вида с попеременным успехом. Каждая старалась поглотить «чужих» каким-то образом употребляя в свою пользу «поглощаемых». Похоже, что в каждом случае победа зависела от относительной развитости встретившихся организмов, и победитель усиливался за счёт побеждённого. Это открытие несколько подняло мой дух, так как я не припоминал ни о чём подобном во вселенской флоре, и как любому первооткрывателю, мне было радостно привнести в науку что-то принципиально новое.
К вечеру я добрел до стен города. На воротах был изображён силуэт лица, весьма похожего на человеческое, красным по черному. Он был выполнен прямыми линиями, с резкими углами. Единственное заметное отличие от homo sapiens, заключалось в «саблезубости» – торчащие сверху клыки выглядели странно, но это могла быть как геральдическая стилизация, так и просто некая видовая особенность, к которым я, как и любой бывалый путешественник, отнёсся со спокойным любопытством. В любом случае, с гуманоидами можно найти общий язык, чего не скажешь, при всём моём уважении, о вечно философствующем студенистом желе из пятой беты Туманности Андромеды, или склонным к сверх-рефлексии и комплексу вины червям-паразитам из окрестностей Бетельгейзе. Местные аборигены наверняка следят за своими зубами, раз те нашли отражение в символике.
Я изнемогал от жажды и голода, выбитый собственный зуб напоминал о себе ноющей болью, и данная особенность скорее вдохновляла меня, давая надежду, что стоматология здесь не может отсутствовать при таком внимании к упомянутой детали на гербе. Я постучал в ворота висевшим на цепочке молотком.
Ждать пришлось несколько минут, после чего ворота со скрипом открылись и на меня уставился человек в черно-красном балахоне, с капюшоном накинутом на голову, так что в сумерках я не смог хорошенько разглядеть его лица. Посмотрев на меня он замешкался и начал кланяться, суетиться, распахивая одновременно ворота пошире и приглашая войти. Такое гостеприимство обрадовало и я последовал его жестам. За воротами мы оказались в некоем подобии поста, где при искусственном свете мне уже удалось вглядеться в его лицо. Он также вглядывался в мое и его выражение на глазах менялось. Я обратил внимание, что избегая смотреть мне прямо в глаза, он всё переводит взгляд куда-то в область моего подбородка или рта. Какие-то сомнения читались в его взгляде, будто страх сменялся подозрением.
Я непроизвольно потёр ладонью то место куда он поглядывал, и почувствовал странную шершавость. Странно, ведь ещё утром я брился лазерным депилятором, и щетина не могла так быстро нарасти, даже в невесомости, которая, как известно всем космонавтам, очень тому способствует… И тут же, коснувшись губы я поморщился от боли в лунке под ней и вспомнил про выбитый при аварийной посадке зуб! От уголка рта часть щеки и весь подбородок были в запекшейся крови, которую я сплевывал несколько часов к ряду, пока не догадался по старинному рецепту залепить лунку хлебом с паутиной. Благо я всегда с терпением относился к маленьким восьминогим пассажирам в реакторном отсеке. Нет ничего хуже мухи или комара залетевших в ракету и оказавшихся в невесомости. Это на Земле можно дождаться момента когда они сядут рядом, и славно прихлопнуть со всей дури. А в невесомости любое резкое движение приводит к непредсказуемой эквилибристике. Главное не забывать держать уровень радиации в реакторном отсеке, чтобы маленькие друзья не начали пугать вас своим мутировавшим потомством.
Конечно, с таким видом как у меня – пыльный, с кровью вокруг рта, уставший и измождённый, я мог и напугать и произвести невесть какое впечатление на местного жителя, тем более, что я понятия не имел о принятом здесь этикете. Мне стало неловко, и я начал объяснять ему, что я путешественник, который сбился с дороги, потерпел бедствие и всё в таком роде. По прежнему полагая, что местная цивилизация не освоила космос, упоминать про ракету я предостерёгся. Я прекрасно помнил из истории, что подобные заявления и просто рассуждения на космологические темы, в традиционных обществах, когда те находись, к примеру под влиянием разных славных и миролюбивых религий, приводили к сжиганию и другим неприятностям.
Кажется мой рассказ и учтивый тон успокоили его, и он пришёл к какому-то выводу.
– Что же, путешественник Ийон Тихий младший, пройдёмте со мной, считаю своим долгом предложить вам таинство вражеедской трапезы.
Чтобы не показаться невеждой, я не стал уточнять, почему трапеза считается таинством, и в чем гастрономические особенности вражеедения. Может это что-то среднее между варанами и ежами. В конце концов я был страшно измучен и голоден и в моём положении было не до капризов. Надо было наладить контакт и попробовать получить помощь для ремонта. И узнать про достижения местной стоматологии в части имплантации и протезирования — существовать до прибытия домой без одного из клыков мне совершенно не улыбалось, во всех смыслах.
Я последовал за своим новым знакомым по коридору, пока мы не оказались в трапезной. Там заканчивали ужин несколько аборигенов, в похожих одеяниях. Мой проводник подошёл к ним, они о чём пошептались, после чего меня усадили за стол.
Передо мной стали выставлять различные блюда. Тут были и различные мясные закуски – колбаса по типу моей любимой кровянки, какие-то паштеты; и салаты из местной скудной флоры, которую я сразу признал, всего около дюжины блюд. Когда поднесение закончилось, все уселись за стол и стали выжидающе на меня смотреть. Я это расценил как приглашению к началу ужина, ведь они уже поели, а я был гостем. Поэтому, не став мешкать, с присущим мне аппетитом, я принялся пробовать всё подряд, старясь не обделить вниманием и не обидеть ни один деликатес. Попробовав всё без исключения, я с благодарной улыбкой поднял глаза на моих хозяев и был поражён тем как они на меня смотрели. Это было похоже на взгляд настройщика роялей, который попросил принять его работу, а вы бы начали, простите, мягким местом елозить по всей клавиатуре. Ни больше, ни меньше.
Быстро прокручивая в голове все своим познания об этикете из всех посещённых уголков вселенной, я старался понять их замешательство, и продолжал по инерции глупо улыбаться, пока они отходя от шока начинали переглядываться.
Я что-то начал мямлить про развитый с детства у всех Тихих аппетит, когда они вскочили и повалили меня лицом на стол в один из салатов, заломили руки и накинули на голову мешок, после чего, я уже ничего не мог видеть. И слышать – наблюдательным чутьём опытного путешественника и первопроходца, я отметил про себя, что материал мешка полностью изолировал не только от света – но и от звука…
Проснувшись, обнаружил я себя в камере — уже без мешка. По всей видимости я пробыл какое-то время без сознания от удушья вызванного им, или же задремал после сытного разнообразного ужина, что со мной бывало чаще, пока меня долго и убаюкивающе несли за руки и за ноги. В камере помимо меня находился ещё один обитатель. Заметив моё пробуждение, он клацнул зубами и спросил:
– Что, брат, нанедоедал дел?
Я только пожал плечами.
– Или напереедал? Тут-то уже чего стеснятся, говори как есть. В тюрьме не до церемоний.
Я понял, что он интересуется ужином, который видимо был не просто таинством, но и каким-то тестом, который я не прошёл. Я решил, что в моём положении, не стоит строить из себя гурмана, и отвергать возможность понять своё положение и местные порядки.
– Ну, я признаться неплохо поужинал. Не объелся, но попробовал всё что было предложено…
Глаза у сидельца полезли на лоб, он оскалился в брезгливой улыбке и я увидел острые клыки, не такие длинные как у привратника и его коллег, но по человеческим меркам выдающиеся. Теперь у меня уже не осталось сомнений, что образ саблезубого человека на гербе – отражение особенности аборигенов, а не художественный приём.
– А как стоило? Понимаете, я совсем не из этих мест, можно сказать путешественник из очень отдалённых мест, и совсем не в курсе ваших порядков. В моих краях всё совсем не так.
Тут мой собеседник просто прыснул, фыркнул и закатил глаза, намекая, что я сумасшедший, либо разыгрываю его. Он потерял интерес к моей персоне и перестал смотреть в мою сторону.
– Послушайте, помогите мне разобраться. Я не шучу, правда я прилетел из далека, и ничего о вашем мире не знаю, – приходилось идти в ва-банк – я не так ел, или что-то следовало в другом порядке употребить? Откуда эта традиция и что она означает? Я уважаю любую культуру, и прошу вас помочь мне в моём невежестве.
– Будет суд там, и узнаешь, на что ты употреблял, дегустатор.
В его тоне сквозило достаточно агрессивное презрение, он клацнул ещё пару раз, и я решил прекратить беседу.
Однако суд, на который я был доставлен на следующий день, мне не помог в понимании своего преступления. По всему процессу было видно, что судье мало дела до меня, как и адвокату с прокурором. Они явно делали рутинную работу, судопроизводство было поставлено на поток, и на рассмотрение дела ушло минут пять от силы. Я пытался оспаривать те пункты, которые были мне хоть немного понятны, чтобы не усугубить своего положения. И одновременно не наговорить лишнего. Хотя и в этим моменты адвокат на меня клацал. У него клыки были совсем небольшие, можно сказать, почти человеческие.
Так, я отметил, что меня зовут Ийон Тихий, а не Бульон Тухлый, как меня записали в деле. Что я прибыл из Солнечной Системы, а не Сплетения. Ссылался на конвенцию ГОГОТ (Галактическая Организация Гурманов Осуждающих Тошноту), билль о правах постящихся в межгалактических путешествиях, и первую поправку к кодексу гостеприимного угощение.
Едва я успел упомянуть о прецедентном праве, изложив похожие прецеденты, в части которых был замешан и ранее, и хотел уже попросить о запросе рекомендации и поруки от профессора Тарантоги, как данная мне на последнее слово минута иссякла, и я услышал приговор. Из него следовало, если переводить с местной канцелярщины, на вульгарный язык, что я совсем зажрался, краёв не вижу, и буду за это употреблён в пищевой промышленности на колбасу и купаты, как враг единого вражеедного народа планеты и переед всеядный. «Переед всеядный» – это кстати уже официальный статус из приговора, без перевода.
Что же, по крайней мере мне стало понятно, что на планете живёт моноцивилизация, не успевшая достигнуть осознания обитаемости прочей вселенной, поэтому мой статус путешественника не знакомого с их культурой произвёл впечатление не больше, чем бредни юродивого на инквизиторов. Другой, не менее важный и касающийся, к сожалению лично меня в ближайшей перспективе – какое-то странное подобие каннибализма здесь являлось не только культурной особенностью, но и основной мерой наказания любого провинившегося. Казалось бы – такие оригинальные открытия, на моём пути первооткрывателя! Но, увы, меня они уже совсем не радовали.
После суда, я в тоске сидел в углу своей камеры и старался не глядеть на своего сокамерника. Общаться со мной он больше не желал, и только клацал зубами. Потом он начал клевать носом, и, подозрительно поглядев на меня, отвернулся, провёл какие-то манипуляции около рта, украдкой положил что-то под койку, и уснул.
Заняться было решительно не чем. И не будь я Ийон Тихий младший, достойный потом своего известного предка, исследователь со внушительным послужным списком, путешественник не раз выходивший с честью и достоинством из разных приключений и передряг, я решил посмотреть, что спрятал под койкой мой сосед.
Моё любопытство было вознаграждено — там оказались, не много не мало, вставные челюсти. Да ещё и механизированные – эдакие кусачки на шарнирах. Зубы в них были использованы похоже настоящие. Это навело меня на мысли. Как знает любой мало-мальски сведущий в антропологии и зоологии, зубы – крайне прочная конструкция. Зуб — это микромеханическое устройство. Эмаль имеет модуль эластичности около 85 ГПа, устойчивость к раскалыванию 10 МПа, прочность на сжатие 400 МПа; дентин имеет модуль эластичности около 15 ГПа, устойчивость к раскалыванию 50 МПа, прочность на сжатие 300 МПа. В общем, попрочнее многим металлов. Я понял, что держу в руках не просто вставную челюсть своего невоспитанного сокамерника, а инструмент! Который может стать ключом к свободе!
Дальше дело было за малым. Я перекусил прутья решетки и под покровом ночи, в мерцании двух далёких и чуждых лун этой людоедской планеты, бежал.
Находиться в бегах, в чужом городе, было не просто. Питался я плохо, в основном травой, которая была безвкусная, мало питательная и сухая. Я часто терзался сомнениями, что входило в ту злополучную трапезу? Если так быстро работает судопроизводство, и так легко выносятся приговоры к употреблению в пищевую промышленность, а попасть на скамью подсудимых можно просто ошибившись в этикете за столом, каковы шансы что часть из тех восхитительных колбасок и паштетов не была частью вчерашнего узника, или «врага единого народа», как тут говорили? Неужели я, по невежеству, невольно оказался каннибалом?
Я долго могу описывать, те душевные муки, что я переживал в те страшные дни скитаний. Сомнение, уныние, отчаяние за свою настоящие и будущее здесь. Страх и отвращение при виде местных жителей, подозрительно глядящих на меня, когда я, мучимый голодом был вынужден днём передвигаться по городу в поисках хоть чего-то съестного и достоверно не мясного. Их подозрительность и презрительность, казалась мне прямо очень типичной. С другой стороны, в таком состоянии духа, это не мудрено, ощущая себя жертвой в среде хищников, наделять их соответствующими чертами. Но были среди них и женщины, и дети, и старики, и я не мог до конца поверить в тотальный каннибализм, мой пытливый ум по кругу искал лазейку для оправдания людоедства. И не будь я Тихим, открывателем 9002 миров, если бы дал сломить себя и не нашёл выход из положения.
Я замечал так же, особенно, если удавалось разжиться достаточным количеством растительных объедков (которые мне приходилось долго и утомительно перемалывать одолженными у бывшего сокамерника челюстями — жевать самому столько сена я бы не осилил, особенно в моём плачевном стоматологическом положении — приходилось изготовлять такую кашицу), и почувствовав какое-то подобие сытости, что не так уж взгляды окружающих враждебны. Порой некоторые казались мне сочувственными. Я видел в них и страх, и сомнения, и голод – те же эмоции что преследовали меня. В бедных районах, я не часто встречал запахи чего-либо мясного. Вообще социальная ситуация была плачевна. Народ в массе своей явно бедствовал. Я видел шикарные виллы, откуда доносился запах шашлыка, что было мучительно одновременно и физически и нравственно. И тонкостенные домишки, где в небольших каменных мешках жили простые люди. Я старался держать последних районов, чтобы не привлекать внимание своей худобой и износившимся костюмом.
В конце концов, я стал иногда осторожно заговаривать с некоторыми местными. Один старик, который часто мне попадался, похоже приметил меня. Он не вызывал у меня опасений, я его встречал с мальчиком лет десяти, которого он, похоже воспитывал. Однажды я решился заговорить с ним на отвлечённые темы, вроде погоды. По итогу беседы я получил приглашение зайти к нему на чай, чем и воспользовался в тот же вечер.
Старик оказался бывшим школьным учителем истории, воспитывал же он сироту, мать которого, какая-то его родственница, была отправлена в пищевую промышленность. Старик любил свой предмет, что было мне только на руку. Другое его ценное качество – он не задавал много вопросов, и мало уделял внимания моему столовому этикету. Таким образом я каждый вечер мог часами слушать лекции по истории местной цивилизации, и не компрометировать себя.
От него я узнал что на планете, в силу климатических особенностей слабо развито видовое разнообразие. Две луны регулярно сводили его на нет, толкая не многие выживающие виды на самопоглощение в кризисные периоды. Таким образом, сама природа на этой несчастной планете толкала всё и вся на путь каннибализма, как единственный путь выживания. Периоды упадка становились всё реже, но заполнение экосистемы уже состоялось, и традиции механизмов выживания плотно укоренились как в физиологии, так и культуре. Культурно, у единственного разумного вида это приобрело замысловатую форму, эволюционировавшую вместе с обществом. Первоначально, поедание себе подобных было привилегией вождей. На уровне физиологии это давало силу, агрессию, но сокращало срок жизни, и в целом, как я понял, не было полезно для здоровья в долгосрочной перспективе. То есть в первобытных общинах сложился такой консенсус – есть людей мог только вождь, и только вождей вражеских племён. Поскольку на примитивных уровнях развития общества, как мы знаем, идёт война всех со всеми, это было вполне рабочим механизмом — свои получали защиту, конкурентные вожаки уничтожались прибавляя славу и силу, племена поглощались по принципу кто кого уел. Рядовые члены племени не стремились участвовать во всём этом, и для них каннибализм был табу.
На этой части лекций у меня просто камень с души упал. Получалось, всё эти людоедские замашки — какой-то страшный атавизм, присущий лишь правящей верхушке? Значит не всё так страшно и потеряно?
По мере консолидации и роста племён, естественно усложнялись и социальные механизмы внутри них, и во вне. Чтобы уесть большое племя, требовалось больше сил и едоков, но и приз как правило был пожирнее. Так вожди стали вербовать вокруг себя слои элит, с которой частично снималось табу, с разными затейливыми условностями. Например питаться преимущественно человечиной мог только сам вождь. Его дружина могла употреблять не все части своих «трофеев», следующих круг, не воюющих, но участвующих в управлении имел доступ к ещё менее ценным гастрономически частям добычи, и так далее.
Как я уже упомянул, сила получаемая при поглощении добычи, давала тактическое преимущество, но пагубно отражалась на здоровье победителя стратегически. Естественно с ростом общества и прогресс не стоял на месте, климатическая ситуация стабилизировалась и популяция росла. Просто сожрать сырого противника в поле уже не было инструментом ведения современной войны. Чтобы решать долгосрочные политические задачи, хотелось и пожить подольше, и личная сила не играла роли, когда в распоряжении сильных мира сего были целые классы воинов, чиновников, с которыми можно было и поделиться. Таким образом, естественный, если так можно выразиться, отбор, толкал всех к поиску баланса, некоего равновесия. Вожди уже больше только делали вид что объедаются врагами, на деле всё чаще делегировали каннибализм вместе у управлением, в конце средних веков вошёл в культурно-религиозную форму. При этом стоит отметить, что войны не были особо массовыми – международные вопросы решались определёнными кастами, поедающими друг друга.
Следующий качественный переход произошёл когда на планете оказалась одна популяция, консолидировавшая все остальные. По мере иссякания врагов внешних, всё чаще стали находиться враги внутренние. И в сложившейся системе традиционных ценностей, это привело к образованию «единого народа», который питался внутренними врагами — статус власти надо было как-то поддерживать, а альтернативных институтов управления за историю не наросло. Поскольку статусность на протяжении всей истории определялась «плотоядностью», а желание народных масс тоже иметь привилегии естественно, вся культура и аналоги религии развивались вокруг культа силы даваемой потреблением, изначальные табу со временем распались на сложную систему гастрономического этикета, в которой граждане хищно смотрят на де-юре врагов, пусть и внутренних, а де-факто друг на друга.
Внутренние враги делились по нескольким, казалось бы парадоксально взаимоисключающим, для стороннего наблюдателя, параграфам.
Во первых осуждалось убийство с целью съесть. Тут я впервые вздохнул с облегчением. Не стоило значит мне боятся так каждого встречного. Такие случаи к сожалению бывали, но это считалось совершенно маргинальным делом, и случалось как правило из-за голода, редко, либо с террористическими целями — получить те самые качества, непременные для узурпации власти.
Осуждалось несанкционированное потребление — когда социальный статус накладывал ограничение на количество и качество потребляемого. Потребление всего и вся жёстко контролировалось сверху по понятным причинам — откровенно говоря, популяция балансировала на грани голода. Социальный статус определял право на конкретный рацион. Тут я осознал, что провалился по полной во время таинства. Но откуда мне тогда было это знать…
Осуждался публичный отказ от каннибализма, и любые формы его осуждения, или избегания. Например от таинства причастия, которое было чем-то средним между религиозным действом и гуманитарной помощью голодающим слоям населения. Окажись я вегетарианцем, и не притронься к мясному на том злосчастном ужине — меня ждал бы аналогичный исход.
На этот курс лекций, конспект которых я изложил выше в очень сжатом виде, дабы не шокировать несчастного читателя подробностями, у нас ушла неделя. За это время, проводя долгие часы за чаем, я ни разу не встретил ничего мясного за столом у моего гостеприимного хозяина. Правда один раз он ходил на причастие паштетом, но он дал мне понять, что это обязательная формальность, которая никак не выделяется из его аскетичного вегетарианского распорядка. И тогда я отважился спросить его в лоб, о том что он думает о поедании себе подобных. Его ответом было:
– Молодой человек, вы же понимаете что это суррогаты и сплошная фикция. В этом паштете нет ни капли животного белка, даже ароматизатор искусственный. Кроме изжоги, никакого сакрального эффекта это производить не может.
В этот момент, я не сдержался, и спонтанно открылся ему, рассказав скомкано о своих злоключениях и сомнениях. Мне показалось, что он не был даже удивлён, будто давно догадался о моём происхождении.
– Не переживайте, ну кто в здравом уме будет тратить на неизвестного бродягу дефицитные продукты? Это всё сплошная фикция, в которую верить могут только дураки. Да, вид делать надо, выживать как-то надо, гвардию кормить надо, а преступников содержать не выгодно…
– То есть, вы хотите сказать, что я не… ну, не того?
– Нет.
– И люди здесь не едят друг друга?
– Ну как вам объяснить. Едят конечно, но чаще в переносном смысле. Есть конечно гвардейцы, живут красиво, но не долго. Им нужно в форме быть, преступников ловить и всё такое, с террористами быть готовыми столкнуться. И просто фанатичные личности, которые верят в то во что верили их предки. Но вы же атеист? Вот и я, на свой лад тоже. И таких в современном обществе большинство, даже если они это скрывают. Или делают вид что верят, но не в прикладном, а больше культурном смысле.
К концу третьей недели, я дождался сервисного бота. Он имплантировал мне новый зуб и починил ракету, после чего я покинул эту злосчастную планету. Хорошо, что я не поскупился на страховку, и стоматология входила в купленный перед экспедицией пакет. Можно было бы радоваться, что я выбрался целым из всей передряги, и фактически не употребил в пищу никого из местных, хоть и была такая вероятность. Но ощущения от прибывания здесь остались гнетущие, как будто символическое, «номинальное» людоедство тоже наносит тебе травму, даже если ты и не причастен к нему. И как будто ты должен был стараться исправить это безумие, но не смог ничего сделать и от того невольно остался им инфицирован.
