Генная инженерия перестала быть инструментом лечения — сегодня она переписывает правила игры. Мы выбираем эмбрионы, воскрешаем вымерших животных и всерьёз обсуждаем, кто должен контролировать новые формы жизни. Разбираемся, как технологии редактирования ДНК меняют не только биологию, но и саму суть человеческого выбора.

Всё, что ещё десять лет назад звучало как научная фантастика, теперь постепенно становится частью реальности – прогресс тоже принимает участие в бешеном темпе жизни текущих дней. Сегодня родители могут не просто надеяться на здоровье будущего ребёнка, а буквально выбирать: «этот эмбрион меньше рискует заболеть диабетом», «у этого — выше шансы получить высокий интеллект». И это не сказки из будущего, а сервисы, которые уже рекламируют стартапы вроде Nucleus Genomics и Orchid.

А в это же самое время другие учёные не мучаются вопросами на кого будет похож сын или дочь, они играют по‑крупному: берут и собирают по кусочкам генетический код давно вымерших зверей. Вот совсем недавно стартап Colossal Biosciences пообещал вернуть миру гигантских волков ледникового периода — практически Парк Юрского Периода, только на серьёзных биотехнологиях .

За всем этим прячется один и тот же вопрос: если технологии позволяют создать что-то, должны ли мы идти до конца этого пути? Где граница между естественным ходом вещей и тем моментом, когда человек решает, что он сам — новый эволюционный архитектор?

Грань стирается

Сегодня кажется, будто вопрос где проходит граница между лечением и вмешательством уже потерял чёткие очертания. Генетика, которую ещё двадцать лет назад представляли чем-то вроде закулисной алхимии, сейчас уверенно шагает в сферу массовых услуг. Уже не редкость, когда пары, решившиеся на ЭКО, получают в руки не просто шанс родить здорового ребёнка, а почти безграничный выбор.

Описанные ранее компании обещают родителям самых совершенных эмбрионов: у одного, возможно, меньше риск диабета, у другого — чуть выше шансы поступить в университет. И подход больше не ограничивается поиском тяжёлых наследственных заболеваний, как это делала генетика буквально 5 лет назад — теперь под микроскопом оказываются предрасположенности к росту, спортивным успехам, даже интеллектуальным способностям.

Это вызывает настоящий культурный сдвиг. Одним кажется, что перед ними — революция, которая навсегда избавит человечество от болезней. Другие чувствуют тревогу: ведь пока учёные спорят о точности подобных прогнозов, компании продолжают продавать родителям мечту, используя те же алгоритмы, которые стоят за подбором фильмов на Netflix. Ряд исследований показывает, что на самом деле предсказать интеллект или успех в жизни по одному генетическому профилю почти невозможно: вклад каждого гена слишком мал, а влияние среды пока никто не отменял.

Параллельно идёт развитие другой ветви генной инженерии — редактирования ДНК с помощью технологии CRISPR.

CRISPR — это что-то вроде генетических ножниц. С их помощью можно вырезать, заменять или вставлять фрагменты ДНК в нужном месте.

Инструмент открыл невиданные возможности: уже есть документированные случаи, когда благодаря CRISPR удалось устранить мутации, вызывающие, например, серповидноклеточную анемию (довольно страшного тромбозного заболевания). Но стоит признать, что, несмотря на успехи, точность технологии всё ещё оставляет желать лучшего. В научных публикациях описаны гипотезы, где вместе с нужными изменениями могут появляться и неожиданные мутации, потенциальные последствия которых могут проявиться лишь через много лет или даже несколько поколений.

Самым громким примером стал эксперимент китайского учёного Хэ Цзянькуя, изменил геном эмбрионов, чтобы сделать будущих детей устойчивыми к ВИЧ, не дождавшись ни международного консенсуса, ни долгосрочных исследований последствий. Но в результате получил не только научное осуждение, но и срок в три года — эксперименты признали преждевременными и опасными.

Что особенно важно: рынок генетических услуг сегодня развивается быстрее, чем появляется общественный консенсус о том, что этично, а что — нет. Пока одни эксперты выступают за жёсткое регулирование, другие считают, что родители должны сами принимать решения, если технологии позволяют. В этом споре едва ли возможно провести однозначную черту. По сути, сегодня мы наблюдаем за тем, как старая идея улучшить человека — от античных утопий до ранней евгеники — получила абсолютно новые инструменты, а значит, и новые риски.

Кто решает, каким будет будущее: родители, учёные или корпорации?

Когда технологии предлагают тебе выбор, важно понимать, кто именно этот выбор формирует. С одной стороны, на передовой — родители, которым дают в руки новый инструмент. На словах им просто предлагают повысить шансы на здоровую и успешную жизнь ребёнка, но на деле всё чаще речь идёт о кастинге ещё нерождённых. У этого эмбриона — низкий риск сердечно-сосудистых заболеваний, у другого — потенциально выше когнитивные способности, у третьего — чуть лучше прогноз по успеваемости. Решение принимается так же, как мы выбираем телефон: по набору опций и вероятностной статистике. Только теперь в роли гаджета — будущий человек.

Но реальные рычаги находятся вовсе не у родителей. Главные игроки в этой истории — стартапы, инвесторы, частные клиники и учёные, которые задают рамки возможного. Компания Orchid, например, не скрывает, что её бизнес-модель строится на формировании генетически оптимальных будущих поколений. Их анализ включает десятки параметров — от депрессии и шизофрении до предполагаемой склонности к получению высшего образования. А в рекламных материалах проскальзывает месседж: Хотите лучшего для своего ребёнка — выбирайте умнее. Вопрос лишь в том, кто и по каким критериям определяет, что значит «лучше».

Ситуация усугубляется тем, что этот рынок пока почти не регулируется. В США и Европе генетическое редактирование эмбрионов для имплантации запрещено, но скрининг — то есть отбор эмбрионов по определённым признакам — разрешён. При этом компании не обязаны раскрывать, какие именно алгоритмы они используют, насколько надёжны их прогнозы и кто именно строил модели, по которым родителям предлагается делать выбор. На деле это означает, что родители доверяют чьей-то формуле, не понимая, как она устроена.

Генетика и животный мир: почему воскрешение древних видов не так далеко от редактирования людей

Сейчас, когда привлечение технологий к формированию будущего человека вызывает жаркие споры, параллельно развивается ещё одно направление — восстановление вымерших видов, или «де-экстинкция». Центральный кейс последнего года — попытка Colossal Biosciences вернуть к жизни так называемого гигантского волка ледникового периода, Dire Wolf.

Да-да, именно в Игре Престолов сделали их визуализацию

В апреле 2025 года компания объявила, что получила трёх щенков — Ромула, Рема и Халеси — используя комбинацию клонирования и редактирования генов. Для этого пришлось взять геном обычного волка и внести около 20 изменений в 14 генов, ориентируясь на окаменелости возрастом 13–72 тысяч лет.

Щенков родили собаки-суррогаты: были созданы 360 эмбрионов, из которых лишь 45 дошли до имплантации, и в итоге появились трое живых щенков. Сейчас их держат в охраняемом заповеднике площадью около 800 гектаров в США, за ними круглосуточно наблюдают ветеринары.

Звучит впечатляюще, но это далеко не возрождение вымершего вида в чистом виде. Международный союз охраны природы (IUCN) заявил, что эти волки — скорее гибриды, нежели возвращённые виды: они получились из современных серых волков, пусть и с изменениями . Специалисты сходятся, что между генетическим кодом истинного dire wolf, который угас 10 000–12 000 лет назад, и этими щенками — миллионы эволюционных лет и сотни тысяч генетических различий. Реконструкция базируется не на восстановлении, а на симуляции — копировании черт, а не генома целиком .

К тому же передача живых существ в мир вызывает массу вопросов: какое у них будет место? Сколько волков необходимо, чтобы создать жизнеспособную популяцию? У трёх особей — нулевые шансы на выживание без человеческого вмешательства и отбора. У многих учёных возникает явный скепсис: стоит ли тратить сотни миллионов долларов и миллионы научных часов на клонирование призрачных волков, если на Земле уже гибнут реальные виды, нуждающиеся в защите и внимании ? Более того, есть опасения, что под авансом таких достижений могут уходить подальше реальные усилия по спасению существующих экосистем.

И даже с точки зрения этики: эмбрионы подвергались мутациям и частичному уничтожению, использовались собаки-суррогаты — и никто заранее не знал, выживут ли они без страданий. Для де‑экстинкции создали сотни эмбрионов, а родились только три — высокий уровень рисков и жертв. А ещё остаётся вопрос: кто будет владеть этими существами? Западные критики задаются вопросом о коммерческом статусе живых организмов, клонированных и изменённых по желанию корпораций .

Что говорит общество: между страхом, надеждой и равнодушием

Каждый раз, когда в новостях появляется слово гены, реакция общественности оказывается раздвоенной. С одной стороны — восторг: вот оно, будущее, которое обещали фантасты. Мы избавим человечество от болезней, научимся жить дольше, создадим устойчивые экосистемы. С другой — тревога: что если мы открываем ящик Пандоры?

Микроскопическое изображение эмбриона, подготовленного к редактированию

Когда в 2023 году та же Orchid начала предлагать генетический скрининг эмбрионов не только по риску заболеваний, но и по уровню предполагаемого IQ, СМИ запестрели заголовками о новом расслоении и «генетической кастовой системе». Людей волновало не столько само наличие такой технологии, сколько то, к чему она может привести. Уже сегодня она доступна далеко не всем: цена процедуры составляет от нескольких тысяч до десятков тысяч долларов, а значит, воспользоваться ею могут лишь те, у кого есть деньги и доступ к продвинутым клиникам. Возникает справедливый вопрос: если лучшие дети будут рождаться в семьях, которые и без того обладают преимуществами, не приведёт ли это к биологически закреплённому неравенству?

Опрос, опубликованный в журнале Nature Medicine, показал, что около 77% респондентов поддерживают генетический отбор эмбрионов для предотвращения тяжёлых заболеваний. Но когда речь заходит о выборе немедицинских характеристик — уровня интеллекта, внешности, спортивных способностей — уровень поддержки резко падает: всего треть готовы одобрить такие вмешательства. Причём чем выше уровень образования опрошенных, тем сдержаннее они относились к перспективе улучшения человека. Люди боятся того, чего не понимают, но ещё больше — того, что понимают слишком хорошо: за выбором идеального эмбриона часто скрывается идея, что кто-то один может определить, что такое идеальный человек.

Общество, по сути, оказалось в положении наблюдателя, не имеющего доступа ни к технологиям, ни к инструментам принятия решений. Мнения разделены, но тренд очевиден: чем сложнее и потенциально опаснее вмешательство, тем ниже доверие. И это уже не вопрос фантастики или морали — это политическая и социальная реальность, с которой вскоре придется иметь дело не только учёным, но и каждому из нас.

Вместо финала: когда технология опережает человека

Если на всё это смотреть со стороны — на скрининг эмбрионов, воскрешённых волков, на лаборатории, в которых решают, кто достоин жизни, — становится ясно одно: мы уже не стоим на пороге новой эры, мы в ней живём. Человек научился вмешиваться в геном так же уверенно, как когда-то научился строить города или запускать ракеты. Но если у ракеты всегда есть траектория, то у технологии, которая меняет само определение жизни, её пока нет.

Каждая из этих историй — от детей по генетическому выбору до гибридов давно исчезнувших животных — строится на одном и том же инстинкте: стремлении взять контроль. Мы больше не хотим зависеть от случайности, мы боимся хаоса природы и пытаемся её переписать. В этом нет ни добра, ни зла — есть только факт. Но за этим фактом стоят вполне конкретные риски. Мы создаём механизмы, последствия которых не всегда способны предсказать. Мы начинаем эксперименты, не договорившись о том, кто будет нести за них ответственность. И, возможно, впервые в истории, у нас нет на это времени — потому что технологии развиваются быстрее, чем мы успеваем задать себе нужные вопросы.

Именно поэтому разговор о генетике сегодня — это не про биологию и не про науку. Это разговор о власти. О том, кто решает, каким будет человек. О том, кто даст разрешение на новую форму жизни. И о том, успеем ли мы, как вид, выработать правила, прежде чем останемся с этим могучим инструментом один на один.

И к слову, я веду блог о технологичных компаниях, которые привносят в мир инновации, и успешно реализуют себя на бирже, на pre-IPO и IPO-стадиях и рассказываю где их можно купить.

Как генная инженерия начала модифицировать людей и воскрешать виды, и куда мы движемся?