На каналах КЕДР Solutions вышел 7-й выпуск подкаста “Платы и байты”. Ниже представлена его текстовая версия. В этот раз директор КЕДР Solutions Егор Гуторов беседовал с Василием Воробушковым, директором по развитию компании “Трамплин Электроникс”. Говорили о состоянии и перспективах российской микроэлектроники. Если вы следите за импортозамещением и развитием наукоемких отраслей нашей страны, вы найдете материал полезным.
О бренде “Трамплин Электроникс”
– Егор Гуторов: Добрый день. Меня зовут Егор Гуторов, я директор КЕДР Solutions. Это очередной выпуск подкаста “Платы и байты”, в которых мы рассказываем о том, что происходит в российской электронике. Сегодня у нас интересный гость – Василий Воробушков, директор по развитию “Трамплин Электроникс”. Рад видеть, спасибо, что пришел. Давай начнем. Расскажи о бренде “Трамплин Электроникс” – не все о нем слышали. Насколько я понимаю, официально он появился только в этом году?
– Василий Воробушков: На самом деле бренд существует уже давно, он возник в Омске. Группа компаний “Трамплин” включает такие известные имена, как BITBLAZE (производитель СХД и серверных решений) и Optimizing Technologies (разработчик компиляторов и заказных микросхем). “Трамплин Электроникс” – действительно новое подразделение этой группы, оно создавалось специально для развития микроэлектроники. Все компании группы тесно взаимодействуют.
– ЕГ: То есть твоя задача – развивать все эти направления внутри группы? Ведь есть своя специфика: кто-то проектирует чипы и IP-блоки, другие работают с вычислительной техникой. Ты находишь точки соприкосновения между компаниями и двигаешь всю группу вперед?
– ВВ: Именно так. Микроэлектроника без остальных направлений бессмысленна. Никому не нужен процессор без программного обеспечения, средств разработки, и всей вычислительной инфраструктуры. Здесь важна экосистема, особенно если говорить о продажах. А если брать разработку, маршрут проектирования микросхемы включает в себя и логику, и верификацию, и физдизайн. Это достаточно многогранные вопросы. Мы прекрасно понимаем: микроэлектроника – это стратегическое направление, тесно связанное с государственным регулированием. Чтобы его развивать, нужно работать с государством – Минпромторгом, Минцифры, ФСТЭК, ФСБ, Министерством образования.
От инженера до директора по развитию
– ЕГ: Расскажи немного про себя и свой путь. Я знаю, что ты долго работал в МЦСТ, а теперь в “Трамплине”. Как проходил твой путь в МЦСТ и как ты оказался в новой компании?
– ВВ: В МЦСТ я вырос как специалист. Пришел туда, будучи студентом четвертого курса Физтеха. Там есть практика базовых кафедр, когда студенты со 2–3 курса приписываются к организациям для работы над реальными проектами. Это помогает к выпуску стать зрелым специалистом, готовым к работе. Я был приписан к МЦСТ – тогда ее называли кафедрой Бабаяна, – и начал работать инженером.
– ЕГ: Это фактически была практика?
– ВВ: Это больше, чем практика. Я работал: сначала два дня в неделю, потом больше, совмещая с учебой. Получал зарплату, хоть и небольшую. Мне было интересно участвовать в настоящих проектах, чувствовать себя причастным к чему-то значимому. Был 2007 год, про российскую микроэлектронику почти не говорили.
Я с детства увлекался радиотехникой, любил паять и мастерить, поэтому выбрал факультет радиотехники и кибернетики. Мне нравилось работать с “железом”, поэтому я стал инженером. Разрабатывал материнские платы и вычислительную технику на базе “Эльбруса”. Первая в истории материнская плата на “Эльбрусе” была моим дипломным проектом. Я пошел в МЦСТ в 2004, в 2007 защищал диплом, и тогда же шли государственные испытания платы – забавно совпало.
В какой-то момент на меня обратил внимание наш директор Александр Киирович. Сначала меня назначили руководить наладкой опытных образцов – изделий, которые только спаяли, но еще ни разу не включали (то, что по-английски называется bring-up). После наладки мы также готовили их к испытаниям.
Позже мне предложили возглавить отделение вычислительных комплексов – мой первый управленческий опыт. Раньше я взаимодействовал с партнерами из параллельных подразделений, и этот опыт очень помог. Мне приходилось работать со всеми подразделениями, потому что создать работоспособную вычислительную технику – это комплексная задача: разработчики процессоров, логики, физдизайна, материнских плат, BIOS, драйверов, операционной системы – все должны работать вместе. И моей задачей было собирать все эти компетенции в одном месте, чтобы устройство заработало.
Когда я стал начальником отделения, это было крупнейшее подразделение в МЦСТ – около 75–80 человек. Для меня, 30-летнего, это был серьезный вызов: среди подчиненных были отставные полковники и лауреаты Ленинских премий, и я был для них новичком. Нужно было завоевать авторитет. Я считаю, что справился – сумел заслужить доверие, старался слушать и учитывать мнение каждого. Эта работа научила меня отвечать за свои действия и своих подчиненных. Именно тогда я получил доверие коллектива.
Чуть ранее я защитил кандидатскую диссертацию. Это был важный этап в моей жизни. Хотя сам статус кандидата особо бенефитов не дает, процесс подготовки и защиты очень полезен для профессионального роста. Сейчас, к сожалению, у нас институт ученых степеней как бы забывается.
– ЕГ: Теряет поддержку?
– ВВ: Именно. Хотя для профессионального роста он очень важен. Уверен, без этого этапа моя карьера могла бы развиваться иначе.
Когда я занял должность начальника отделения, я одновременно стал главным конструктором на многих важных и ответственных проектах – в основном, так скажем, специального назначения. У нас тогда были две продуктовые линейки, которые успешно прошли испытания и были поставлены в эксплуатацию.
Потом наступил 2014 год, и в России впервые всерьез вспомнили о необходимости российской микроэлектроники. Появилось слово “импортозамещение”. Тогда люди, принимающие решения, начали осознавать уязвимость и критичность цифрового суверенитета.
К “Эльбрусу” возник живой интерес – не только профильных ведомств, финансировавших разработки, но и гражданского сектора. Мы начали активно сотрудничать с НИИ “Восход”, подведомственным Минцифры, МВД, Почтой России, банками и другими крупными владельцами цифровой инфраструктуры.
– ЕГ: То есть с потенциальными потребителями?
– ВВ: Да, начался реальный диалог, что положительно сказалось на развитии экосистемы “Эльбрус”. Ведь для экосистемы важно, сколько у нее пользователей, сколько существует прикладного софта и вообще экспертизы на базе этой платформы.
Важно, что возникший интерес потребовал развития новых бизнес-процессов на нашем предприятии. Раньше, когда заказчиков было мало, бизнес-процессы подстраивались под них. Мы брали на себя практически все – от производства процессора и изделия до программной интеграции этого изделия у заказчика. Но когда рынок расширился, пришлось выстраивать взаимодействие с более широким кругом партнеров – производителями вычислительной техники, разработчиками ПО, интеграторами. Нужно было научить их работать с “Эльбрусом”. Возникла необходимость создавать документацию: референс-дизайны, технические спецификации на процессоры, SDK для программного обеспечения.
Позже мне предложили должность заместителя директора по производству. Я отвечал за все производство МЦСТ, включая изготовление вычислительной техники на базе “Эльбруса” и самих микропроцессоров. Также в мои обязанности входила подготовка российской промышленности к массовому выпуску “Эльбруса”. Это был интересный этап – много поездил по стране, познакомился с ключевыми игроками рынка, мы тесно взаимодействовали в естественной кооперации.
В 2019 году Александр Киирович предложил мне стать исполнительным директором МЦСТ – вторым лицом в компании. На этой должности требовалось решать не только технические, но и организационные и операционные вопросы. Я понял, что инженерных знаний недостаточно, поэтому окончил MBA (управления бизнесом) и начал выполнять роль первого заместителя директора, но уже с бизнес-навыками и бухгалтерией.
Потом нагрянул 2022 год. С западными санкциями пришлось глубоко погрузиться в вопросы выживания “Эльбруса”. Это был неожиданный вызов для отрасли, с разными настроениями – от оптимизма до растерянности. Но никто не сидел сложа руки. Мы в МЦСТ успешно справились: первыми смогли поставить товарную партию микропроцессоров в Россию. Сейчас ситуация выровнялась, и все решают проблемы с производством микросхем на неподконтрольных предприятиях.
– ЕГ: А как же ты оказался в “Трамплин Электроникс”?
– ВВ: Год назад, в октябре 2024 года, в МЦСТ по приказу Минпромторга ввели внешнее управление. Это связано с невыполнением одного контракта – по объективным причинам. Управляющей компанией стала ОАО НПЦ “ЭЛВИС”. Я плотно работал с новым руководством, но понял, что не могу быть в полной мере полезен им. Мы договорились, что я займусь развитием еще какой-то микроэлектроники в стране.
После ухода из МЦСТ я оценил варианты и встретился с акционерами “Трамплина”. Их планы совпали с моими представлениями о том, как нужно развивать бизнес, а мой опыт оказался релевантен. И в августе 2025 года мы начали работать вместе. Надеюсь, скоро бренд “Трамплин Электроникс” будет громыхать по всей стране.
– ЕГ: Получается, ты прошел путь от инженера через управленца к коммерческой роли: позиция директора по развитию подразумевает также продажи и внешние связи?
– ВВ: Да, я считаю, что микроэлектроника должна быть коммерчески оправдана. Исследования важны, но бизнес-основа нужна обязательно. Мне интересно развиваться в этом направлении.
Российская микроэлектроника тогда и сейчас
– ЕГ: Можешь сравнить состояние микроэлектроники тогда, когда ты начинал работать, и сейчас? Много событий произошло, но можешь ли ты соотнести эти моменты?
– ВВ: Попробовать можно, но сложно. Когда я пришел в МЦСТ, часть коллектива вместе с ее лидером Борисом Арташесовичем Бабаяном ушла в Intel. Это было немного непонятно.
– ЕГ: В российское подразделение Intel?
– ВВ: В основном да, хотя многие почти сразу уехали за границу. Тогда микроэлектронику воспринимали как часть глобальной истории – идти в Intel было классно. Были разговоры, что и мы – тогда еще студенты – тоже пойдем в Intel, я был не против. Важность собственных разработок для обороноспособности страны мы тогда понимали размыто. Часто отечественные изделия ставились просто потому, что удобно. Сейчас к импорту относятся гораздо строже. Политическая обстановка изменила мышление разработчиков: они стали больше думать о стране и о суверенитете. Я двадцать лет проработал в МЦСТ и могу сказать, что многие там не ради зарплаты, а из-за значимости работы.
Раньше этот нарратив был слабее. Сегодня ситуация изменилась.
Технологии тоже сделали шаг вперед – тогда был DDR1, сейчас DDR5, скоро DDR6. Первый “Эльбрус” был на 90 нанометрах, сейчас меньше.
Очень выросла сложность разработки. Раньше порог входа в проект был около миллиона долларов, сейчас – 100–200 миллионов, если речь о серьезном проекте. Это приводит к монополизации рынка микроэлектроники – не только в России, но и в мире.
Политические трения также мешают странам взаимодействовать в области технологий. Если рынок России мал и его можно выкинуть без серьезных потерь, то с Китаем, который сейчас вошел в острую политическую борьбу, этого не сделать. Пока связь Китая и технологических компаний США держится, но на грани.
Вырос порог входа, усилилось разделение труда. Стало меньше компаний, занимающихся полным циклом разработки.
– ЕГ: Возникает специализация?
– ВВ: Да. Гиганты вроде Synopsys и Cadence монополизируют рынок. Небольшие китайские компании пытаются конкурировать, но подвинуть их очень сложно. Монополизация и разделение отрасли становятся все более яркими. Раньше был “голубой океан” возможностей, а теперь он становится…
– ЕГ: “Кроваво-красным”?
– ВВ: Да, гигантам проще поглотить конкурентов, чем бороться с ними.
Какую нишу занимает “Трамплин Электроникс”
– ЕГ: Какую нишу занимает или хочет занять “Трамплин Электроникс” на рынке микроэлектроники? Куда вы движетесь сейчас и куда нацелены в будущем?
– ВВ: Хочется говорить о технике, но в итоге все возвращается к политике. “Трамплин” хочет развивать свои продукты. Чуть позже мы представим их, но рынок России очень мал для возврата инвестиций, особенно с высоким порогом входа. Сейчас нам нужно работать в двух направлениях: снизить порог входа, используя существующие наработки и экосистемы, и расширять рынок. При этом экспортировать из России сложно: многие страны опасаются работать с нами – порой даже когда на то нет каких-то объективных обстоятельств.
Тем не менее мы планируем выходить сначала на страны СНГ, затем на дружественные – Вьетнам, Индию, Китай. С Китаем сложнее из-за большого внутреннего рынка и конкуренции.
– ЕГ: На рынке Вьетнама, вероятно, особенной конкуренции нет, а в Китае приходится соперничать с сильными местными компаниями.
– ВВ: Да, но в России сильно развита цифровизация, много интересного прикладного программного обеспечения, которого может не быть в Китае. Гипотетически мы могли бы зайти в Китай с конечными изделиями – с программно-аппаратными комплексами и другими готовыми решениями, которые решают задачи пользователей в комплексе. Но не напрямую – нужно создавать собственное присутствие, например в формате OEM. Потому что просто из России тяжело экспортировать. А вот в формате франшизы или лицензии – это нормальный вариант.
Но надо работать честно друг с другом, чтобы получалась история “win-win”. Не пытаться съесть весь пирог, а сделать его больше – это полезно. Нашей стране еще предстоит экспортоориентироваться. В МЦСТ была попытка экспорта “Эльбрусов”. Ее удалось реализовать, но это был очень сложный процесс.
– ЕГ: Куда экспортировали, если не секрет?
– ВВ: Не знаю, могу ли я говорить. Скажем так, в одну из дружеских стран. Было реально сложно. Если сравнивать с экспортом из Китая, то там все просто и быстро. Возможно, у нас недостаточно опыта экспорта высокотехнологичной продукции.
ФСТЭК, который регулирует экспорт, очень боится, что за рубежом наши технологии воспроизведут. Мне кажется, эти страхи надо подавлять и станови��ься более открытыми к рынку.
Помню, когда с будущим замом по производству раздавали бесплатно референс-дизайны, юристы переживали, что их украдут, требовали лицензионные договоры, NDA и так далее.
– ЕГ: Но ведь референс-дизайны для этого и нужны.
– ВВ: Да, и конструкторскую документацию на платы мы отдавали на завод на оценку, а они боялись, что украдут. А я говорил, если наступит момент, когда начнут воровать дизайны на “Эльбрусе”, это будет победа платформы. Значит, технологии настолько востребованы, что их хотят украсть.
Нужно быть более открытыми, не бояться делиться технологиями. Конечно, не надо впадать в крайности и забывать о безопасности, но нужно как-то разделять эти вещи. Это мое пожелание к отрасли. Впрочем, в целом отрасль положительно смотрит на это, но хотелось бы, чтобы регулирующие органы относились спокойнее к тому, что кто-то может подсмотреть и сделать так же. Это не страшно – мы тоже можем подсмотреть у них и сделать так же.
– ЕГ: То есть цель “Трамплин Электроникс” – выпуск собственных продуктов и экспансия на доступные рынки?
– ВВ: Да, именно так.
Производство микроэлектроники
– ЕГ: Мы поговорили о разработке, а что ты можешь рассказать о производстве микроэлектроники? Как сейчас выглядит рынок после 2022 года? Что делают компании, что возможно, а что нет?
– ВВ: Сложный вопрос. Хотелось бы сказать, что все хорошо, что мы уверенно шагаем вперед, но в реальности все очень сложно. Мы упустили время. Надо было начинать еще в 2014 году или даже раньше. Тогда были деньги и возможности создавать высокотехнологичное производство. Сейчас и денег меньше, и сложностей в разы больше.
Я с интересом слежу за тем, что происходит в этом направлении – как проектируют новые средства производства для полупроводников, но там все взаимосвязано еще сильнее, чем в проектировании микросхем. Например, у “Микрон” было отлаженное производство, 90 нанометров. Но из-за санкций возникли проблемы с поставками материалов из Европы. Их пришлось заменять китайскими и параллельно развивать отечественные, но замена даже одного материала требует перенастройки всей линии, новых испытаний. А их сотни! А когда у тебя меняется сто реактивов, это просто новое производство.
– ЕГ: Это как аппарат с сотней регуляторов, и все нужно заново подкрутить.
– ВВ: Точно. Одно дело заменить один материал, провести тесты и запустить. Другое – когда меняется все сразу, что очень сложно. И ведь это было уже существующее производство. А создавать новое – еще сложнее.
Чтобы преодолеть эти трудности, нам надо заново развивать инженерную школу, связанную с машиностроением и технологиями. Зеленоградский институт обладает ключевыми компетенциями, но много времени упущено. К тому же, это придется делать, так скажем, в отрыве от мирового контекста.
– ЕГ: Сколько времени, по-твоему, нам понадоится?
– ВВ: Не знаю. 20, 30 или 40 лет.
– ЕГ: Нашей жизни хватит?
– ВВ: Очень хочется верить. Если посмотреть на Китай, он прошел путь от аграрной к технологической стране за 40–50 лет. Мы, правда, стартуем не с нуля: до 1991 года мы были великой космической и ядерной державой, у нас была своя микроэлектроника, своя школа. Школа еще какая-то осталась, но все равно это длительный процесс.
И главное, что в этом длительном процессе должно быть четкое целеполагание со стороны нашего государства. Потому что долгое время это будет чисто дотационная история.
– ЕГ: Этот вектор не должен меняться, да? Надо бить-бить-бить в одну сторону?
– ВВ: Да. И нужны серьезные инвестиции в образование и науку. Без них промышленность не развивается. К сожалению, наука у нас обделена, а развитие микроэлектроники требует именно хорошего образования, научных степеней. Вариант, что мы привезем что-то, изготовим, поставим – по этому пути тоже, конечно, нужно идти, и по нему идут, но пока без особых результатов. Я очень надеюсь и верю, что у нас появится хотя бы 28 нанометров – пусть даже на чужом оборудовании. Потому что на 28 нанометрах можно сделать много полезного для страны.
– ЕГ: Как в “Трамплине” подходят или планируют подходить к вопросу производства микроэлектроники?
– ВВ: Сейчас мы как раз это обсуждаем. Главное – чтобы был экономический смысл. Самая тонкая серийная технология (180 нанометров) сейчас есть у “Микрона”. На ней делают разные вещи, но на 180 нанометрах, условно, нельзя создать “Эльбрус” или “Байкал”. Можно делать контроллеры, это будет экономически оправдано. Но мы пока контроллерами не занимаемся.
Сейчас с точки зрения локализации технологических операций интереснее технологии корпусирования. В нашей стране есть несколько предприятий, которые уже более-менее преуспели в этом направлении. Давай поясним для зрителей: в микросхемах есть кристаллы, и есть так называемая подложка, а процесс корпусирования – это когда ты этот кристалл паяешь на подложку. Кажется простым, но это очень сложная технология.
– ЕГ: Казалось бы, просто засунуть в корпус, а на самом деле это не так просто.
– ВВ: Да, нужно, чтобы микросхема не отваливалась и внутрь не попадала грязь. Для больших микросхем это сложный процесс. Подложка – очень специфичное радиоэлектронное изделие, похожее на печатную плату, но по технологии производства очень сильно отличается. И там совсем другие технологические нормы: проводник/зазор вплоть до 10 микрон, тогда как на платах обычно 75–100 микрон. Пока таких технологий у нас нет, хотя есть попытки к ним приблизиться. Это направление тоже нужно развивать.
Мы как-то привыкли говорить только о кристаллах, забывая про остальные технологические процессы. Если ты сделал кристалл, на него еще нужно нанести пады, бампы, смонтировать – это много процессов, которые тоже важно локализовать. Я поддерживаю локализацию любых технологических процессов. Даже не кажущиеся ключевыми могут стать узким горлышком. Нужно развивать эти компетенции и уметь делать все самостоятельно.
Я так много говорю о корпусировании, потому что это пример того, куда мы планируем двигаться. Конечно, все должно быть экономически обосновано, включая импортозамещение. Я в принципе считаю, что импортозамещение – это не столько про суверенитет, сколько про снижение себестоимости.
– ЕГ: Там еще и эффект масштаба проявится.
– ВВ: Естественно. Пока получается иначе, но я считаю, что это временно. Если освоить технологии и локализовать производство, будет дешевле. Импортозамещение идет на пользу экономике страны.
– ЕГ: Но пока в стране нет всех технологических процессов, приходится идти по пути кооперации – что-то делается за рубежом, что-то у нас.
– ВВ: Конечно. Есть такое отношение – если мы что-то не можем сделать, значит, на это надо плюнуть, нам это и не нужно. Это, конечно, неправильно. Очень важны компетенции по разработке продукта. Технология важна. Если покупаешь ее за рубежом – это хорошо, это помогает и учит, но в критической ситуации ты не сможешь ее повторить. То есть еще важнее ее суметь разработать.
Если обобщать, то я за любую локализацию любой лицензии. Я считаю, что любые процессы, которые создают добавочную стоимость в нашей стране и развивают нашу экономику – все это идет нам на пользу.
Подготовка кадров
– ЕГ: Раз ты упомянул о важности образования и подготовки кадров для индустрии, расскажи, как “Трамплин Электроникс” вкладывается в это направление? Есть ли у вас свои кафедры, контакты с вузами, работа со студентами?
– ВВ: Мы очень серьезно относимся к этому. Здесь два момента: первое – растить разработческие кадры для себя; второе и не менее важное – готовить тех специалистов, которые будут работать с нашей продукцией. Нужно, чтобы со студенческой скамьи они умели с этим работать и понимали суть.
У нас есть стратегия взаимодействия с вузами. У нас нет базовых кафедр, но есть точки влияния, через которые мы взаимодействуем со студентами, чтобы они, с одной стороны, делали что-то полезное для нас, а с другой стороны, чтобы формировался некий промоушен нашего присутствия.
Поскольку мы еще на начальном пути, возможны трансформации. Возможно, создадим собственные учебные программы и базовые кафедры с использованием ресурсов вузов.
– ЕГ: Вы работаете только со столичными вузами?
– ВВ: Лично я не сильно плотно занимаюсь этим сейчас, но помню, что у нас есть столичные вузы, точно есть Омск, ведь группа из Омска. Кажется, есть Нижний Новгород.
– ЕГ: Здорово, что у вас есть присутствие по всей стране, а не только в Москве.
– ВВ: Да, конечно, надо стараться везде.
Рынок в целом сегодня
– ЕГ: Давай поговорим про рынок в целом. Как ты его видишь сейчас? Появляются ли новые компании, есть ли интерес инвесторов – частных или государственных? Насколько все активно?
– ВВ: У меня, возможно, профессиональная деформация, так как я непосредственно имею отношение к вопросу, но я вижу сильную активность инвесторов. Есть инвесторы, которые готовы вкладывать в российскую микроэлектронику крупные средства, потому что понимают ее ключевую роль и видят поддержку отрасли со стороны государства. Это привлекает тех, кто играет в долгую.
Во-вторых, российским инвесторам стало сложнее вкладывать за рубеж, а высокотехнологичные российские компании нуждаются в инвестициях и могут обеспечить возврат. Так что интерес живой и серьезный.
– ЕГ: Видишь ли ты появление новых компаний?
– ВВ: Конечно. Я сам в одной из них. Идут процессы слияний, поглощений, создаются новые команды и стартапы. Регулярно вижу и слышу о новых проектах – интересно наблюдать.
– ЕГ: Какие направления и тренды ты считаешь перспективными? Например, RISC-V и другие?
– ВВ: Главный тренд сегодня – и не только в России — это искусственный интеллект. О нем не говорит только ленивый. И этот тренд с нами всерьез и надолго. Серьезные игроки рынка уже инвестируют большие средства в ИИ. Думаю, скоро услышим много интересных историй.
Что касается RISC-V, это отличная архитектура. Но несколько лет назад тема была сильно перегрета. Обещали уже в 2023 или 2024 году серверный процессор на RISC-V, не хуже ARM Neoverse, но, насколько я знаю, пока этого нет. В любом случае, для меня не очевиден смысл его появления, так как тот же самый ARM Neoverse, как мне кажется, занимает какую-то исчезающе малую долю на рынке серверных процессоров в мире. И даже тут речь о чисто проприетарных решениях, когда какой-то поставщик услуг под себя разработал какой-то специализированный чип – компании вроде Alibaba или Amazon.
– ЕГ: Да, они активно инвестируют в это направление.
– ВВ: В контроллерах RISC-V прижился отлично: открытая, простая архитектура с большим набором средств разработки. “Байкал” недавно анонсировал микроконтроллеры на RISC-V. Но в серверах – посмотрим. Пока я особого смысла в этом не вижу, но возможно, появится.
– ЕГ: По поводу RISC-V в свое время был хайп, но потом он нашел свою оптимальную нишу. Многие технологии проходят такой путь.
– ВВ: Возможно, да. А возможно, это была чисто экономическая история. Хайп был не только у нас, а по всему миру. Были крупные инвестиционные проекты, люди заработали деньги – молодцы. Вроде, даже сделали какие-то чипы. Я, правда, вживую их не видел. И не видел людей, которые их видели, но они, наверняка, есть.
– ЕГ: Но ходят слухи, да?
– ВВ: Да.
Перспективы России
– ЕГ: Это что касается текущих трендов. А как ты видишь будущее микроэлектроники в России, например, на горизонте 3–5 лет – с технологической и бизнесовой точек зрения?
– ВВ: Картина будет достаточно разнородной. Если говорить о небольших, простых изделиях, у которых цикл окупаемости около 3–5 лет, то таких проектов много. Это уже операционный процесс, в котором участвуют как крупные, так и небольшие компании.
Для крупных разработок жизненный цикл и окупаемость значительно больше – минимум 10 лет. Раньше в такие высокорискованные и долгосрочные проекты инвестировало только государство. Сейчас присоединились и крупные частные инвесторы, что существенно меняет ситуацию.
Хотелось бы верить, что за 3–5 лет у нас появятся какие-то крупные достижения, но скорее мы будем постепенно улучшать то, что есть, развивать компетенции. Даже не очень успешные проекты полезны для опыта.
Чтобы была окупаемость у крупных технологических инвестпроектов – например, у строительства фабрики, – нужно каким-то плановым образом разработать необходимый объем продукции, чтобы выпускать на этой фабрике приборы, которые будут использовать эту продукцию. Это должны быть долгосрочные программы, похожие на советские пятилетки или десятилетки. Постановка производства – очень трудоемкий процесс, но заниматься этим нужно обязательно.
В таких крупных проектах государственная поддержка необходима. Возможно, есть и частные инвесторы с достаточными ресурсами, но это задачи в первую очередь государственные.
Перспективы “Трамплин Электроникс”
– ЕГ: Это в целом про рынок. А где ты видишь компанию “Трамплин Электроникс” через 3–5 лет?
– ВВ: Через 3–5 лет мы должны занять существенную долю в том сегменте, где планируем работать.
– ЕГ: В каком?
– ВВ: Пусть это пока останется интригой. Но я как ответственный за развитие могу сказать, что рост будет стремительным. Через 3–5 лет, а может, и раньше встретимся и обсудим успех.
– ЕГ: Значит, есть стратегия, планы, сроки, roadmap?
– ВВ: Конечно. Есть roadmap с несколькими этапами, построенными на принципе быстрого успеха и последующего долгого удержания. На горизонте 5–6 лет планируем существенно увеличить наше присутствие и компетенции.
– ЕГ: Какие наибольшие препятствия вы видите на этом пути? Ключевые риски и сложности?
– ВВ: Интересный вопрос. Основной риск – смена политического вектора. Мы верим, что этого не случится и что текущее положение – это всерьез и надолго. Но для развития отечественной микроэлектроники очень важна ее востребованность на нашем рынке. Поддержка нужна для продвижения и сбыта продукции. И конечно, есть еще обычные коммерческие риски.
– ЕГ: Но они решаемы, да? Главное – чтобы политический вектор не менялся?
– ВВ: Любое начинание сталкивается с коммерческими рисками – не вписаться по конкурентным характеристикам или цене. Эти риски понятны, и с ними нужно работать.
– ЕГ: А что насчет производства?
– ВВ: Те риски, которые мы видим в этом направлении, мы пытаемся минимизировать, но есть вещи, которые от нас не зависят. Вот сейчас мы сотрудничаем с Китаем и надеемся развивать сотрудничество, но случится может что угодно.
– ЕГ: Это тоже политические риски.
– ВВ: Да, в нашем непростом мире такие риски существенны. Многое зависит от них, и управлять ими сложно. Но мы работаем.
– ЕГ: Что ж, давай заканчивать. Большое спасибо, что согласился на сегодняшнюю беседу. Очень интересный взгляд изнутри на микроэлектронику, на текущее положение и будущее. Желаю больших успехов компании “Трамплин Электроникс”. Рад, что ты к нам заглянул.
– ВВ: Спасибо большое, Егор. Было приятно посмотреть на камеры с другой стороны. Рад, что смог высказаться.
