Все совпадения случайны.— Проходи, что стоишь как не родной?
Кто не спрятался, я не виноват.
Сергей огляделся — в квартире своего учителя-профессора он еще не бывал. Обыкновенная московская, в старом доме — видимо, еще с тех времен, когда их выдавали… или не выдавали, черт его знает, он-то эти времена уже не застал. Бардак конечно, но рабочий — повсюду книги и распечатки каких-то статей. Похоже, профессор продолжает вести активную научную работу, несмотря на свой возраст…
...
— Что-то ты давно не звонил даже, на кафедру не заглядывал.
— Да, вы же знаете — жена, двое детей, весь в работе…
Сергей потупился. Несмотря на то, что он считал написание средних научных статей чем-то вроде порчи бумаги, к некоторым ученым, которых считал «настоящими», он относился с большим уважением. И сейчас перед ним находился представитель именно этого редкого вида.
— Иван Антонович, представляете, работал-работал программистом. Ну, налаживал процессы в меру возможностей, боролся с корпоративной идиотией. Даже в игрушки играл на заседаниях менеджеров — ну, чтобы продемонстрировать, насколько это все неважно и формально.
— Да, в институте ты тоже был таким… неформальным. — Профессор едва видно улыбнулся. — Талантливым и раздражающим других членов коллектива. Впрочем, мне нравилось. Студентов, пишущих по лекалам и не знающих, что сказать своего, всегда полно. А у тебя идеи всегда были свои, оригинальные.
— Да, тут вы правы. В общем, как-то я постепенно осознал, что в фирме проблемы те же самые. Придумываешь-придумываешь, делаешь-делаешь… а система остается той же самой. Неэффективной. В общем, в какой-то момент мне так обидно стало, что решил уволиться. Не поверите — вызвал меня наш собственник и спросил, можно ли что-то сделать, чтобы я остался. Ну, я и вывалил ему всё, что накопилось — что руководство в фирме ничего не делает, не меняет. Думал — всё — теперь точно уволит, кому охота о себе правду слышать? Нет — напротив, сказал, что даст мне право проводить изменения. Вот, так что теперь я этот, что-то вроде «директора по изменениям», не помню уже, как это у нас формально называется.
— Ну что же, рад за тебя. — Профессор поднялся с кресла. — Чаю будешь?
Чай был с лимоном.
...
— Иван Антонович, — Сергей смущенно покрутил чашку — а можно концептуальный вопрос про науку? Я тут недавно интервью давал, ну, внутреннее корпоративное. И меня там спросили — ну, а как же при изменениях, науку используем? На работы ссылаемся? Терминологию соблюдаем? Ну, и я вспылил что-то, говорю — вот один раз все сделал почти по научным стандартам, со ссылками на работы, методы. И не прочитал никто. И поэтому сейчас делаем без всей этой ерунды, потому что важен результат, не формальности.
Он чуть-чуть запнулся, но собрался с духом и все-таки продолжил.
— И науку я в каком-то смысле воспринимаю как игру во все эти статьи, ссылки и библиографии. Их все равно никто не читает… но это с одной стороны. С другой стороны, я хорошо понимаю, что именно науке обязан и компьютерам, и программированию, и всему тому техническому прогрессу, который я ценю и уважаю. И вот, не стыкуется это у меня. Как все-таки ученые что-то делают? Помню я свою аспирантуру, этот мрак с вылизыванием статей без особого смысла, чтением какой-то ерунды. Ведь это же не наука? Или это и есть она? Вы же знаете, я поэтому из науки-то и ушел в конце концов — практики там не хватает. А среди практиков мне теперь не хватает теории…
— Да-а… — Профессор строго посмотрел из-за очков; после чего вздохнул и продолжил — Ладно, попробую тебе объяснить. В аспирантуре ты был, курс философии науки проходил. Что такое критерий фальсификации по Попперу помнишь? Или всё выветрилось?
— М-м. Это то, что теория должна давать предсказания, которые можно опровергнуть? Кстати, я подобным в работе пользуюсь. В том смысле, что если вводишь изменения, то ты должен приблизительно предполагать результат и проверять его наличие. Если результата нет или он не тот, подход надо менять. Кстати, другие наши «менеджеры», — Сергей аж скривился — результаты после внедрения не проверяют. Типа, важен сам факт. Или подгоняют результаты, что якобы показатели увеличились.
— О! — профессор довольно усмехнулся — Это лишний раз подтверждает непопулярную в массах идею, что фундаментальное научное образование важно. И ты — яркий тому пример. Заметь, что на самом деле ты уже используешь научные принципы в управлении, и негативно отзываешься о тех, кто им не следует. И ты прав; именно наука и научный подход позволяет управлять реальностью, узнавать её настоящие, а не выдуманные законы. И именно поэтому твои действия дают результат, в отличие от действий твоих соперников.
...
— Ладно, чтобы продолжить объяснение, почему так устроена наука, надо вспомнить, как устроено научное сообщество. Из книги Томаса Куна «Структура научных революций» что-нибудь помнишь?
— М-м… — Надо сказать, эта тема отложилась в памяти Сергея значительно хуже. — А, там было что-то про то, что редко-редко ученые делают большие открытия и это называется «сменой парадигмы». Это всегда тяжело, потому что другие ученые не хотят принимать новую идею и парадигму и занимаются старой. А еще там было про то, что в обычное время большинство ученых занимаются «нормальными задачами» — небольшими задачками, которые можно более-менее с гарантией решить существующими методами.
— Ну, в целом, верно.
Профессор выжидающе посмотрел на Сергея.
— О! — На Сергея, неожиданно, как когда-то на экзамене снизошло озарение. — Это же тоже похоже на фирму и менеджеров! Они же тоже занимаются «нормальными задачами» — тут подкрутить, там побегать. Записку написать. Отчитаться о том, что написал записку. А изменений и открытий так и не делается…
— Рад, что ты это понял, правда, похоже, только сейчас.
Профессор встал и подошел к окну, закладывая руки за спину.
...
— Дальше у тебя появится вопрос о том, почему ученые, несмотря на то, что они ученые, не используют повсеместно принцип фальсификации и не отвергают то, что не работает. Тут придется обратиться к идеям Имре Лакатоса, еще одного философа науки, которого, если меня не подводит память, в аспирантуре не проходят.
Профессор вздохнул.
— Посему объяснять придется мне. Лакатос обратил внимание на то, что люди не просто так держатся за свои идеи. Смысл вот в чем — каждая теория, как правило, создается для описания определенного круга явлений. Там она очень хорошо прогнозирует результаты эксперимента; но вот в чем проблема — если мы даже немного выйдем за её границы применимости, окажется, что предсказания вовсе не так точны. Более того, теорий применимых условно «всегда и везде» в науке очень-очень мало, и все они проходятся еще в школе — силы, гравитация, электричество — что создает ощущение, что все научные теории хорошо описывают реальность. На самом деле это не так.
Иван Антонович перевел дух.
— Даже банальную силу трения помнишь? И известный факт — что коэффициент силы трения скольжения, когда что-то скользит, отличается от коэффициента трения качения, когда что-то катится? А теперь вопрос — когда одно сменяется другим? От чего это зависит? Этот, заметим, простой практический вопрос в школе уже не разбирается, потому что там все со-овсем не так просто.
Сергей кивнул, сигнализируя, мол, «студент не тупой, студент понимает».
— Другой общеизвестный пример — это то, что в свое время вместе существовали корпускулярная и волновая теория света. Интерференция лучше объяснялась волновой теорией, а, например, фотоэффект — корпускулярной. Но возвратимся к ученым. Понимаешь, ученых как правило, интересуют какие-то конкретные явления, которые их мотивируют и которые они изучают. Они тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо – более того, именно этот интерес и мотивирует их долгое время заниматься делом. Так что обычно ученый в самом начале карьеры подбирает себе теорию, которая неплохо объясняет факты из области их собственных интересов. Заметим, эта теория может не работать где-то еще — выражаясь сообразно Попперу, она может быть фальсифицирована, не объяснять какие-то факты — но для ученого очень важно, что она работает на его задачах. Выкидывать её нецелесообразно, потому что другой теории, которая так же хорошо решает эти задачи, просто нет.
Профессор внимательно посмотрел на Сергея.
— Какой бы пример привести, чтобы тебе было поближе… А, представим, что у тебя есть старый код… кажется, вы называете его словом «легаси». К тебе когда-нибудь приходили новички с желанием взять и весь его переделать?
— Приходили, конечно. Ну да, дай такому деятелю доступ, так он тут же все сделает на новомодном фреймворке, повыкидывает мелкие детали, которые долго отлаживались, и без которых начнутся ошибки в работе…
— А теперь скажи — если подобную систему надо обновить и перевести на новую кодовую базу, то как это правильно делать?
— Ну, надо стараться сохранять обе системы параллельно, развивая более новую и перенося туда части функциональности. Как только станет возможным, отключить старую систему. Постараться компенсировать те возможности, которые перенести не удалось, или поддерживать старую систему для этих целей… Вы что, хотите сказать, в науке происходит то же самое?
— В общем, да. И, Сергей, — профессор внимательно посмотрел на него — Люди — не машины. Они меняются медленно. Можно поменять код, и он заработает сразу. Мышление меняется медленно — поэтому медленно меняются парадигмы. Поэтому наука делается медленно. Это, увы, нормально. И, несмотря на это, знаешь, где она делается быстрее всего?
— Где?
Иван Антонович улыбнулся.
— Там, где она связана с реальностью и дает практические результаты. Иногда говорят, что программирование — это прикладная математика. Я бы сказал, что это прикладное управление. Ты можешь взять и проверить, работает ли твоя идея, автоматизировав её. Если работает — увидишь. Кстати, поэтому так много управленческих теорий работают исключительно словесно — они не выдерживают проверки практикой. Или применимы в узкой области — как «шесть сигм» работают для стандартизированных процессов автоматического производства, где применимо нормальное распределение ошибок…
«Легаси, кодовая база, шесть сигм… откуда он-то все это знает?» — подумал Сергей.
— В гуманитарных науках, кстати, бешено развивается психология, впитывая идеи других направлений — по тем же самым причинам. Психологу надо на практике выдерживать большие эмоциональные нагрузки и излечивать пациентов — поэтому абстрактные гуманитарные работы в духе «Старорусский прототип образа старухи в сказке Пушкина „О рыбаке и рыбке“» ему не интересны. А вот впитать саму идею мифологизма или влияния на пациента с помощью сказок — это существует и развивается. Впрочем… думаю, мы оба устали, лекцию пора заканчивать.
Профессор взял со стола кружку и отпил еще чаю.
— Не понял. — Сергей посмотрел немного жалобно. — Понял только, что действую правильно, по научному методу. А наука-то как делается?
— Ты так и не понял. Сергей, то, что ты делаешь — и есть наука. Выдвижение гипотез, проверка их экспериментом. Просто твоя область исследования очень локальна, она ограничена твоим программированием, твоей компанией. Но там не применимы другие теории, а даже если применимы, то какая разница? Ты же не собираешься публиковать результаты в мировом масштабе.
— А как же все эти цитирования и библиографии? Они тогда зачем нужны?
— А, это…
Как показалась Сергею, профессор стал немного грустным.
— Видишь ли, считается, что до защиты кандидатской аспирант не занимается наукой как таковой. Считается, что он осваивает научный метод — ищет аналоги, учится их анализировать, выделять новое, спорить с оппонентами… Все эти списки литературы нужны, чтобы отсеять тех, кто не способен к критическому самовосприятию и анализу. Хотя талантливую молодежь, типа тебя, они тоже отталкивают своим формализмом. В результате те, кто и так готов заниматься наукой, перегорают, пытаясь соблюсти формальные требования, а вот те, кто их все-таки вымучивает, часто не готовы вносить что-то содержательное. Система работает против самой себя… Мне, честно говоря, жаль, что с тобой так все сложилось, и ты ушел из науки.
...
— С другой стороны, как я уже сказал, ты продолжаешь ей заниматься. И это меня радует. Наука, Сергей, это живой поиск истины. И он был и будет всегда; но в зависимости от времени и ситуации, место, где живет развивается наука, будет разным.
— А теперь иди — тебя жена и дети ждут.
— Э-э… да, уже одиннадцатый час? Спасибо, Иван Антонович! Я зайду ещё!
