tl;dr: потому что перед Ы не могли возникнуть ни Ж, ни Ш.
Орфография многих живых языков отражает давно исчезнувшие вещи: например, написание английского слова knight указывает на то, что когда-то в 14 в. оно произносилось «книхт». В русской орфографии тоже полно «доисторических окаменелостей»; и для того, чтобы не зубрить, а понимать орфографические правила — нужно разбираться, откуда эти правила взялись. Готового обзора истории шипящих я не нашёл, так что взялся составить его сам. Особенно интригует природа буквы Щ — самой необычной в нашем алфавите.
В реконструируемом праиндоевропейском языке не было шипящих согласных. Их появление в праславянском относят к 5 в. н.э. и называют «первой палатализацией»: перед [i, e, j]
Почему из *g получился [ʑ] вместо ожидаемого [dʑ] по аналогии с глухой парой *k → [tɕ]? Предполагают, что из-за того, что [ʑ] был «свободен», [dʑ] едва образовавшись упростился. С другой стороны, наличие [ɕ] не позволило упростить [tɕ] — контраст между ними важен для различения смысла: ср. мушка (из муха) — мучка (из мука), сушка (из сух) — сучка (из сука), лишний (из лих) — личный (из лик), и т.д.
Во всех шести приведённых примерах за образовавшимся шипящим следовал /ь/ (краткий [i]), к 13 в. исчезнувший. В других случаях гласный, вызвавший палатализацию, сохранился поныне — так возникли чередования последнего согласного корня в зависимости от суффикса: век/вечен, пеку/печет, могу/может, лгу/лжет, тихо/тише, грех/грешит и т.п. Если перед палатализованным согласным оказывался свистящий, то он ассимилировался: писк → *пи[сч’]ит → *пи[ш’ч’]ит → пи[ш’ш’]ит, визг → *ви[здж’]ит → *ви[ж’дж’]ит → ви[ж’ж’]ит. У южных славян и у чехословаков сочетание *ш’ч’ упростилось в /шт/, а *ж’дж’ — в /жд/.
Одним из парадоксов русской орфографии было то, что для /ш’/=[ɕ] есть самостоятельная буква Щ, а для /ж’/=[ʑ] буквы нет. Действительно: когда создавалась кириллица, то для результатов первой палатализации пришлось изобрести невиданные в Европе значки Ч, Ж, Ш. Сочетание /ш’ч’/ логично записывать лигатурой из Ш и Ч: так и получилась Щ. В подтверждение того, что Щ получилась не из ШТ, указывают на формы этих букв в глаголице:
Буквы Ш, Т, Ч, Щ в кириллице и в глаголице, надёрганные из шести источников
Тем не менее, во всех таблицах глаголицы буква Щ названа «шта», и ни в одной не «шча» — подобно тому, как ять ни в одной азбуке не назывался «етем», даже когда обозначаемый им звук слился с /е/. Стоит отметить, что латиницей результат *skj записывается то как /шч/ (пол. szczyt, словен. ščit), то как /шт/ (хорв. štit, чеш. и словац. štít); но Щ в заимствованиях из русского — всегда как /шч/ (англ. shchi, Khrushchev; болг. шчи, Хрушчов; фр. chtchi, Khrouchtchev; хорв. šči, Hruščov; чеш. šči, Chruščov).
Через пару веков после первой палатализации — к 7 в. — в праславянском появились шипящие из ещё одного источника: сочетаний *sj, *zj, *tj, *dj. Двое первых слились с результатами *xj и *gj соответственно: так возникли чередования плясать/пляшу, сказать/скажу, и им мы обязаны неочевидностью родства между ножом и глаголами вонзать/пронзать. Из-за слияния результатов палатализации, некоторые разнокоренные слова стали неразличимы: тѣха→тешить/тешу и тесать/тешу, смѣхъ→смешить/смешу и смесить/смешу, туго→тужить/тужу и тузить/тужу.
Наконец, к 16 в. во всех славянских языках /ш/ из *xj,sj и /ж/ из *gj,zj отвердели: считается, что твёрдые согласные легче произносить, чем мягкие; а [ʃ] и [ʒ] всё равно были свободны. Благодаря тому, что отвердение /ш/ освободило звук [ɕ] — русское /ш’ч’/=[ɕtɕ] упростилось в просто [ɕ(ː)]. Это изменение произошло совсем недавно: произношение Щ как [ш’ш’] впервые упоминается в 1888 в «Лекциях по истории русского языка» А.И. Соболевского, а в 2001 в «Давайте говорить правильно» Л.А. Вербицкая уже констатирует: «Произнесение /šč/ вряд ли можно считать сейчас равноправным вариантом нормы».
Если результаты палатализации заднеязычных и свистящих (кроме сочетаний одних с другими, т.е. *skj и *zgj) одинаковы во всех славянских языках, то из *tj и *dj получились гораздо более разнообразные результаты:
Как видно на схеме, результаты *tj и *dj у всех, кроме югославов, слились с какими-то звуками иного происхождения. (Фонетика литературного русского, унаследовавшая и древнерусские, и церковнославянские слияния — самая запутанная и непредсказуемая.) Напрашивается вывод, что югославские /ć/ и /đ/ — это сохранившиеся результаты общеславянской палатализации, тогда как у остальных славян эти два звука в дальнейшем слились с какими-то другими. Ю.В. Шевелёв в своей книге «A Prehistory of Slavic» (1965) приводит дополнительный аргумент в пользу этой версии: сочетания *stj,zdj во всех языках дали тот же результат, что и *skj,zgj. Например, польское świstać/świszczę «свистеть/свищу» не могло возникнуть в результате *świstję → *świscę: отчего бы после этого [s] и [ts] оба заменились шипящими? Более вероятная цепочка — *świstję → *świsćę → *świśćę → świszczę: сначала *tj заменяется шипящим, затем [s] ассимилирует; и в результате двойной шипящий сохраняется, когда одинарные превращались в [ts]. Аналогично, jeździć/jeżdżę «ездить/езжу» не могло возникнуть в результате *jezdję → *jezdzę; более вероятная цепочка — *jezdję → *jezdźę → *jeźdźę → jeżdżę. У южных славян опростити/опроштен «простить/прощён» могло получиться по аналогичной цепочке *опростjен → *опросћен → *опрошћен → *опрошчен → *опроштен: там, наоборот, одинарные шипящие сохранялись, тогда как двойные упрощались в одинарные. У болгар *шћ → /щ/ и *жђ → /жд/ во всех случаях, но югославы иногда останавливались на середине цепочки: угостити/угошћен, чистити/чишћен vs. крстити/крштен, пустити/пуштен. Цепочки Шевелёва объясняют, каким образом палатализация *tj и *dj, ликвидировавшая эти сочетания к 7 в., могла дать столь разные результаты в разных языках, хотя распад общеславянского языка относят лишь к 10 в.: на первом этапе получились *tj → *ć и *dj → *đ, и лишь после распада на независимо развивающиеся языки в каждом из них *ć и *đ реализовались по-своему. Судя по тому, что общеславянский *ć не слился с тогда ещё не отвердевшим [tɕ] из *kj — произносился он как [c] (как и в современном македонском), и превратился в сербскохорватский [tɕ] лишь тогда, когда отвердение результатов первой палатализации освободило этот звук.
Сочетание *ж’дж’, получившееся из *zgj и *zdj, в русской орфографии сменилось (произвольно) на ЗЖ или ЖЖ; но триграф сохранился в польском и частично в украинском и белорусском: drożdże «дрожжи», móżdżek «мозжечок», вышеупомянутое jeżdżę «езжу», ср. укр. дріжджі, їжджу. Произношение этого сочетания всё упрощалось и упрощалось: [ʑdʑ] → [ʑː] → [ʒː] — и в итоге слилось с обычным /ж/. В «Истории русского литературного произношения XVIII–XX вв.» (1990) М.В. Панов с явным неудовольствием признавал произношение ви[жж]ит ставшим равноправным с ви[ж’ж’]ит; в наши дни ви[жж]ит уже считается единственно нормативным. (В отличие от ЗЖ из *zgj/zdj, ЗЖ и СЖ на стыке морфем всегда читались твёрдо: [жж]ечь, ра[жж]ечь.) Любопытный контрпример — слово дождь, дожди: в 20 в. «московской нормой» считалось закономерное для русского языка произношение [дош’ш’, даж’ж’и], теперь же вдобавок к заимствованному церковнославянскому написанию единственной нормой стало церковнославянское произношение [дошт’, дажд’и].
Общий результат *skj и *stj — звук [ɕ(ː)] — в русской орфографии обозначается не только Щ, но и диграфами ШЧ, ЖЧ, СЧ, ЗЧ, причём правописание было и остаётся запутанным и нелогичным: мужской/мужчина, но женский/женщина; воз/извозчик, но место/помещик; подписка/подписчик, но сыск/сыщик; пески/песчаный, но доски/дощатый; хлестче наравне с хлеще. Недаром ещё в 18 в. М.В. Ломоносов и В.К. Тредиаковский, обсуждая создание гражданского алфавита, предлагали исключить из него Щ вместе с остальными «церковными» буквами, а соответствующие звуки записывать так же, как они пишутся в однокоренных словах без палатализации: *женсчина, *помесчик, *сысчик, *досчатый. Вук Караджич в начале 19 в. вместе с ерами и ятями исключил из сербской кириллицы Щ, заменив на ШТ или ШЋ: так, в баснях Доситея Обрадовича (1788) читаем: защо ко зна щае добро... («ибо кто знает, что есть добро...»); в переиздании 2007: зашто ко зна шта је добро...
Слова шта је(ст) добро вне контекста басни могут быть и вопросом «что есть добро», и ответом на него «Щ есть добро», и названиями трёх букв кириллицы
Однако же, русская буква Щ пережила и петровские, и большевистские реформы орфографии, и поныне продолжает наводить ужас на младшеклассников, вынужденных заучивать слова с Щ и без Щ.
Орфография многих живых языков отражает давно исчезнувшие вещи: например, написание английского слова knight указывает на то, что когда-то в 14 в. оно произносилось «книхт». В русской орфографии тоже полно «доисторических окаменелостей»; и для того, чтобы не зубрить, а понимать орфографические правила — нужно разбираться, откуда эти правила взялись. Готового обзора истории шипящих я не нашёл, так что взялся составить его сам. Особенно интригует природа буквы Щ — самой необычной в нашем алфавите.
Таблица обозначений шипящих звуков и букв
МФА В русском В черногорской В польском кириллице латинице tʃ или tʂ Ч Č CZ tɕ Ч Ћ Ć Ć dʒ или dʐ Џ DŽ DŻ dʑ Ђ Ð DŹ ʃ или ʂ Ш Ш Š SZ ɕ Щ С́ Ś Ś ʒ или ʐ Ж Ж Ž Ż ʑ З́ Ź Ź Тем, кто привык к английской орфографии, но не привык к МФА, стоит обратить внимание: j Й Ј J J x Х Х H CH
В реконструируемом праиндоевропейском языке не было шипящих согласных. Их появление в праславянском относят к 5 в. н.э. и называют «первой палатализацией»: перед [i, e, j]
| *k → [tɕ] | *g → [ʑ] | *x → [ɕ] |
Во всех шести приведённых примерах за образовавшимся шипящим следовал /ь/ (краткий [i]), к 13 в. исчезнувший. В других случаях гласный, вызвавший палатализацию, сохранился поныне — так возникли чередования последнего согласного корня в зависимости от суффикса: век/вечен, пеку/печет, могу/может, лгу/лжет, тихо/тише, грех/грешит и т.п. Если перед палатализованным согласным оказывался свистящий, то он ассимилировался: писк → *пи[сч’]ит → *пи[ш’ч’]ит → пи[ш’ш’]ит, визг → *ви[здж’]ит → *ви[ж’дж’]ит → ви[ж’ж’]ит. У южных славян и у чехословаков сочетание *ш’ч’ упростилось в /шт/, а *ж’дж’ — в /жд/.
Одним из парадоксов русской орфографии было то, что для /ш’/=[ɕ] есть самостоятельная буква Щ, а для /ж’/=[ʑ] буквы нет. Действительно: когда создавалась кириллица, то для результатов первой палатализации пришлось изобрести невиданные в Европе значки Ч, Ж, Ш. Сочетание /ш’ч’/ логично записывать лигатурой из Ш и Ч: так и получилась Щ. В подтверждение того, что Щ получилась не из ШТ, указывают на формы этих букв в глаголице:
Тем не менее, во всех таблицах глаголицы буква Щ названа «шта», и ни в одной не «шча» — подобно тому, как ять ни в одной азбуке не назывался «етем», даже когда обозначаемый им звук слился с /е/. Стоит отметить, что латиницей результат *skj записывается то как /шч/ (пол. szczyt, словен. ščit), то как /шт/ (хорв. štit, чеш. и словац. štít); но Щ в заимствованиях из русского — всегда как /шч/ (англ. shchi, Khrushchev; болг. шчи, Хрушчов; фр. chtchi, Khrouchtchev; хорв. šči, Hruščov; чеш. šči, Chruščov).
Через пару веков после первой палатализации — к 7 в. — в праславянском появились шипящие из ещё одного источника: сочетаний *sj, *zj, *tj, *dj. Двое первых слились с результатами *xj и *gj соответственно: так возникли чередования плясать/пляшу, сказать/скажу, и им мы обязаны неочевидностью родства между ножом и глаголами вонзать/пронзать. Из-за слияния результатов палатализации, некоторые разнокоренные слова стали неразличимы: тѣха→тешить/тешу и тесать/тешу, смѣхъ→смешить/смешу и смесить/смешу, туго→тужить/тужу и тузить/тужу.
Наконец, к 16 в. во всех славянских языках /ш/ из *xj,sj и /ж/ из *gj,zj отвердели: считается, что твёрдые согласные легче произносить, чем мягкие; а [ʃ] и [ʒ] всё равно были свободны. Благодаря тому, что отвердение /ш/ освободило звук [ɕ] — русское /ш’ч’/=[ɕtɕ] упростилось в просто [ɕ(ː)]. Это изменение произошло совсем недавно: произношение Щ как [ш’ш’] впервые упоминается в 1888 в «Лекциях по истории русского языка» А.И. Соболевского, а в 2001 в «Давайте говорить правильно» Л.А. Вербицкая уже констатирует: «Произнесение /šč/ вряд ли можно считать сейчас равноправным вариантом нормы».
Если результаты палатализации заднеязычных и свистящих (кроме сочетаний одних с другими, т.е. *skj и *zgj) одинаковы во всех славянских языках, то из *tj и *dj получились гораздо более разнообразные результаты:
- У восточных славян *tj → /ч/ и *dj → /ж/ слились с результатами первой палатализации, из-за чего совпали пары плакать/плачу и платить/плачу, лѣкъ→лечить/лечу и лететь/лечу, мука→мучить/мучу и мутить/мучу, скакать/скачу и скатить/скачу, отвага→отважиться/отважусь и отвадить/отважусь. Ещё больше пар совпало из-за слияния *dj с *zj: водить/вожу и возить/вожу, будить/бужу и бузить/бужу, ладить/лажу и лазить/лажу, вредить/врежу и врезать/врежу, покадить/покажу и показать/покажу, помадить/помажу и помазать/помажу, сгладить/сглажу и сглазить/сглажу, сгрудить/сгружу и сгрузить/сгружу, судить/сужу и сузить/сужу.
- У западных славян *tj → /ц/ и *dj → /(д)з/ слились с результатами второй палатализации (которая не имеет отношения к шипящим), и в приведённых выше парах совпадения не возникают: у поляков płakać/płaczę vs. płacić/płacę (но płatny); męczyć/męczę vs. mącić/mącę (но mętny); wodzić/wodzę vs. wozić/wożę; sądzić/sądzę (но sądny) vs. zwęzić/zwężę; у чехов soudit/souzen vs. úzký→soužit/soužen; и т.д.
- У югославов *tj → /ć/ [tɕ / c] и *dj → /đ/ [dʑ / ɟ]: оплакати/оплачен vs. уплатити/уплаћен; мучити/мучен vs. мутити/мућен; водити/вођен vs. возити/вожен; судити/суђен vs. сузити/сужен; и т.д.
- В древнеболгарском, также известном как церковнославянский, *tj → /щ/ [ʃt] и *dj → /жд/ [ʒd] слились с *skj и *zgj: мѫчити/мѫчѫ vs. мѫтити/мѫщѫ; водити/вождѫ vs. возити/вожѫ; сѫдити/сѫждѫ vs. ѫзити/ѫжѫ и т.д. В современном болгарском парадигмы глаголов «выровняли», удалив большинство чередований при спряжении (но оставив при образовании производных слов): мътил/мътя (но смущавам) и мъчил/мъча; водил/водя (но cвождам) и возил/возя; вредил/вредя (но повреждам) и рязал/режа. (В последнем случае чередование не только сохранилось, но вдобавок повлияло на судьбу ятя.)
Под влиянием церковнославянского/древнеболгарского языка написание ШТ вместо Щ встречалось и в древнерусских рукописях. Б.А. Успенский в своей «Истории русского литературного языка XI–XVII вв.» (1987) утверждает, что даже при написании ШТ русским произношением было [ш’ч’], так же как и церковнославянский диграф ЖД якобы читался на Руси как [ж’дж’].
Как видно на схеме, результаты *tj и *dj у всех, кроме югославов, слились с какими-то звуками иного происхождения. (Фонетика литературного русского, унаследовавшая и древнерусские, и церковнославянские слияния — самая запутанная и непредсказуемая.) Напрашивается вывод, что югославские /ć/ и /đ/ — это сохранившиеся результаты общеславянской палатализации, тогда как у остальных славян эти два звука в дальнейшем слились с какими-то другими. Ю.В. Шевелёв в своей книге «A Prehistory of Slavic» (1965) приводит дополнительный аргумент в пользу этой версии: сочетания *stj,zdj во всех языках дали тот же результат, что и *skj,zgj. Например, польское świstać/świszczę «свистеть/свищу» не могло возникнуть в результате *świstję → *świscę: отчего бы после этого [s] и [ts] оба заменились шипящими? Более вероятная цепочка — *świstję → *świsćę → *świśćę → świszczę: сначала *tj заменяется шипящим, затем [s] ассимилирует; и в результате двойной шипящий сохраняется, когда одинарные превращались в [ts]. Аналогично, jeździć/jeżdżę «ездить/езжу» не могло возникнуть в результате *jezdję → *jezdzę; более вероятная цепочка — *jezdję → *jezdźę → *jeźdźę → jeżdżę. У южных славян опростити/опроштен «простить/прощён» могло получиться по аналогичной цепочке *опростjен → *опросћен → *опрошћен → *опрошчен → *опроштен: там, наоборот, одинарные шипящие сохранялись, тогда как двойные упрощались в одинарные. У болгар *шћ → /щ/ и *жђ → /жд/ во всех случаях, но югославы иногда останавливались на середине цепочки: угостити/угошћен, чистити/чишћен vs. крстити/крштен, пустити/пуштен. Цепочки Шевелёва объясняют, каким образом палатализация *tj и *dj, ликвидировавшая эти сочетания к 7 в., могла дать столь разные результаты в разных языках, хотя распад общеславянского языка относят лишь к 10 в.: на первом этапе получились *tj → *ć и *dj → *đ, и лишь после распада на независимо развивающиеся языки в каждом из них *ć и *đ реализовались по-своему. Судя по тому, что общеславянский *ć не слился с тогда ещё не отвердевшим [tɕ] из *kj — произносился он как [c] (как и в современном македонском), и превратился в сербскохорватский [tɕ] лишь тогда, когда отвердение результатов первой палатализации освободило этот звук.
Сочетание *ж’дж’, получившееся из *zgj и *zdj, в русской орфографии сменилось (произвольно) на ЗЖ или ЖЖ; но триграф сохранился в польском и частично в украинском и белорусском: drożdże «дрожжи», móżdżek «мозжечок», вышеупомянутое jeżdżę «езжу», ср. укр. дріжджі, їжджу. Произношение этого сочетания всё упрощалось и упрощалось: [ʑdʑ] → [ʑː] → [ʒː] — и в итоге слилось с обычным /ж/. В «Истории русского литературного произношения XVIII–XX вв.» (1990) М.В. Панов с явным неудовольствием признавал произношение ви[жж]ит ставшим равноправным с ви[ж’ж’]ит; в наши дни ви[жж]ит уже считается единственно нормативным. (В отличие от ЗЖ из *zgj/zdj, ЗЖ и СЖ на стыке морфем всегда читались твёрдо: [жж]ечь, ра[жж]ечь.) Любопытный контрпример — слово дождь, дожди: в 20 в. «московской нормой» считалось закономерное для русского языка произношение [дош’ш’, даж’ж’и], теперь же вдобавок к заимствованному церковнославянскому написанию единственной нормой стало церковнославянское произношение [дошт’, дажд’и].
Общий результат *skj и *stj — звук [ɕ(ː)] — в русской орфографии обозначается не только Щ, но и диграфами ШЧ, ЖЧ, СЧ, ЗЧ, причём правописание было и остаётся запутанным и нелогичным: мужской/мужчина, но женский/женщина; воз/извозчик, но место/помещик; подписка/подписчик, но сыск/сыщик; пески/песчаный, но доски/дощатый; хлестче наравне с хлеще. Недаром ещё в 18 в. М.В. Ломоносов и В.К. Тредиаковский, обсуждая создание гражданского алфавита, предлагали исключить из него Щ вместе с остальными «церковными» буквами, а соответствующие звуки записывать так же, как они пишутся в однокоренных словах без палатализации: *женсчина, *помесчик, *сысчик, *досчатый. Вук Караджич в начале 19 в. вместе с ерами и ятями исключил из сербской кириллицы Щ, заменив на ШТ или ШЋ: так, в баснях Доситея Обрадовича (1788) читаем: защо ко зна щае добро... («ибо кто знает, что есть добро...»); в переиздании 2007: зашто ко зна шта је добро...
Однако же, русская буква Щ пережила и петровские, и большевистские реформы орфографии, и поныне продолжает наводить ужас на младшеклассников, вынужденных заучивать слова с Щ и без Щ.
