В январе 2015 года Дэвид Брукман, на тот момент кандидат в доктора политологических наук, студент Калифорнийского университета в Беркли, обнаружил что-то странное в исследовании, которое он и его однокурсник Джошуа Калла пытались повторить. Согласно данным эксперимента, полученным аспирантом UCLA Майклом Лакором и опубликованным в Science в декабре прошлого года, геи-агитаторы, работавшие во время предвыборной компании напрямую с жителями различных районов Калифорнии, уже после непродолжительного рассказала о равных правах различных типов брака, в ходе которого они раскрывали собственную сексуальную ориентацию, завоевывали расположение избирателей по данному вопросу.
Букман и Калла выяснили, что исследование проходило с некоторыми «нарушениями». Во-первых, полученная информация не вызвала особого интереса у публики, как это обычно бывает с экспериментами. Более того, Букману и Калла не удалось даже отчасти достичь результатов, описанных Лакором. Обратившись в компанию, при поддержке которой Лакор проводил свое исследование, они узнали, что подобного рода анализ не проводился. Казалось, эксперимента и вовсе не было.
В мае Брукман, Калла и их знакомый ученый Петр Аранов озвучили свои подозрения о несостоятельности доклада в 27 страниц. Девять дней спустя в Science появилась статья с опровержением, слегка озадачившая научные круги и заставившая краснеть тех публичных фигур, которые любят щеголять данными о новых открытиях, не утруждая себя критическими рассуждениями.
Не исключением был и радиоведущий Ира Гласс. Он упомянул об исследовании в одном из выпусков популярной программы «Эта американская жизнь». В посте, появившемся чуть позже на странице блога передачи Гласс пояснил «Мы готовили сюжет с учетом серьезных научных данных… которые подтверждали, что агитаторы действительно оказывали влияние… Наш сюжет был основан на информации, которая на тот момент была актуальной. Очевидно, факты изменились».
А точнее эти факты просто таковыми никогда не были.
Заявление Гласса в очередной раз указывает на нескольких общих слабостей журналистики: во-первых, склонность полагаться на результаты одного исследования и постоянно акцентировать на них внимание; во-вторых, отсутствие скептицизма перед лицом так называемых «серьезных научных данных». Причем это свойственно на только журналистике. Даже некоторые социологи, когда их спросили, почему они не усомнились в достоверности нелогичных фактов, апеллировали к авторитету Дональда Грина, уважаемого Колумбийского профессора, выступившего в роли соавтора исследования. (В свою очередь Грин, наверняка, тоже был неприятно удивлен и, возможно, даже ускорил появление в Science опровергающих материалов).
Не исключено, что многие публичные фигуры из числа деятелей СМИ и науки просто хотели верить в результаты эксперимента. Брукман и Калла ставили своей целью повторить исследование Лакора, а вовсе не опровергнуть полученные данные. Они восхищались его подходом и вспоминают, что первой реакцией было не подозревать Лакора во лжи, а целиком и полностью принять опубликованные факты, не взирая на все странности.
Причем случай с Лакором – лишь отдельный пункт в списке множества неприятных историй разоблачений, которые ставят под сомнение достоверность опубликованных научных работ. Достаточно проанализировать непрекращающийся поток противоречивых новостей о влиянии различных продуктов на состояние здоровья: соя, кофе, оливковое масло, шоколад, красное вино – согласно одним исследованиям все они обладают «чудесными свойствами», в то время как другие эксперты утверждают, что они чрезвычайно вредны. Однако, скорее всего, самый серьезный удар по науке нанесла недавняя попытка в ходе крупномасштабной кампании повторить 100 опубликованных исследований по психологии, менее половины из которых действительно удалось провести снова. По сути, только 39% из них. И никто не говорит о том, что результаты 61% (или даже некоторых из этих экспериментов) были сфальсифицированы. Согласно отчету, подготовленному в ходе кампании (также опубликованному в Science), «Научные открытия должны приниматься как достоверные не из-за статуса или влиятельности их автора, а при возможности повторного получения подтверждающих результатов. Даже исследования исключительно высокого качества могут привести к получению невоспроизводимых эмпирических выводов из-за случайных или систематических ошибок».
Иными словами, опубликованные не значит достоверные.
Создается впечатление, что наука и журналистика явно несовместимы: там, где журналисты предпочитают безукоризненные сюжетные линии, наука продвигается рывками, с фальстарта, сворачивая с проторенной дороги, но продолжая идти по длинному, тернистому пути к истине или, по крайней мере, к научному консенсусу. Истории, с которыми репортеры решают работать, тоже могут сыграть злую шутку, — признается Питер Эльдхаус, преподаватель журналистских расследований в рамках Программы научных коммуникаций Калифорнийского университета Санта-Круз, преподаватель Высшей школы журналистики и науки имени Беркли, научный репортер BuzzFeed. Он поясняет: «Нас, как журналистов, обычно тянет к нелогичным, удивительным историям из разряда «человек покусал собаку». В науке такой подходя вряд ли приведет к получению достоверной информации». То есть, проще говоря, если выводы кажутся невероятными или аномальными, скорее всего, они ошибочны.
С другой стороны, даже когда достойные открытия публикуются, они не всегда вызывают шквал восторгов, как этого может ожидать автор. «Для простого обывателя множество фундаментальных исследований — это скучно», — улыбается Роберт МакКаун, бывший профессор государственной политики в Беркли, в настоящее время сотрудник юридического факультета Стэндфордского университета. «Думаю, попытайся я на вечеринке объяснить кому-нибудь, что на самом деле это интересно, получил бы взбучку». Таким образом, журналисты и их редакторы могли слегка приукрасить результаты исследования, добавить в конце ссылку с пояснением, подобрать отличный кричащий заголовок – причем, возможно, отнюдь не с тем, чтобы ввести в заблуждение — а в итоге читатели делают ложные выводы.
По мнению Эльдхауса, это то, чего научным журналистам следует избегать. «Я не выступаю в поддержку скучных заголовков и отнюдь не прошу отказаться от бесконечных оговорок в послесловии. Но, может быть, выбирая очередной сюжет, стоит больше внимания уделять рассудительности и скептицизму».
Журналистика предполагает постоянное напряжение и причиной многих недостатков, существующих в данной сфере, служит именно время. Новости идут своей чередой и журналистам приходится прибегать ко всевозможным уловкам, чтобы оставаться в топе. Иногда, пытаясь успеть к установленному дедлайну, точность уходит на второй план. Так почему бы не притормозить и не убедиться, что речь идет о проверенных фактах?
Эльдхаус уверяет, что сосредоточиваясь на критическом анализе научных данных, связанных с тем или иным открытием, можно застрять надолго. «Если вы будете все уточнять и проверять каждое слово относительно деталей сюжета, скорее всего, вы не задержитесь на хорошей должности в крупнейших новостных компаниях». Однажды Эльдхаусу также посчастливилось разоблачить исследователя, который подделал изображения стволовых клеток в лаборатории университета Миннесоты. Два отчета, в конечном счете, было опровергнуто, но потребовались годы кропотливой работы. «Нужно очень много времени, если вы всерьез намерены разобраться в нюансах», – делится Эльдхаус.
Рассказывая о своем опыте, он пытается определить основную причину неудач научной журналистики. «В новостях нужно презентовать захватывающие новинки. Проблема заключается в том, чтобы понять принципы мира науки – осознать, что увлекательное новое, возможно, или даже, скорее всего, со временем окажется пустышкой».
Но помимо трудностей в транслировании научных идей, есть еще и нюансы, возникающие в научной журналистике под воздействием тенденций пиара. Явление не новое, но все же. В статье 1993 года, один из авторов Chicago Tribune писатель Джон Крюдсон поставил вопрос ребром: не являются ли журналисты, доверяющие всем пресс-релизам научных организаций, кем-то вроде «веселых болельщиков» по сравнению с репортерами, которые полагаются исключительно на проверенные факты? И он не зря выразил обеспокоенность. В 2014 году British Medical Journal провел исследование, в результате которого было обнаружено, что чем менее достоверными были университетские пресс-релизы, тем больше неточностей появлялось и в сопутствующих обзорах новостей.
Эльдхаус констатирует: «Ученые должны быть основными скептиками, а журналисты, транслирующие новости из сферы науки, должны быть скептиками вдвойне. Мы обязаны все подвергать сомнению». Эльдхаус считает, что, работая над сюжетом, научным журналистам необходимо меньше концентрироваться на том «что нового и интересного в пресс-релизах Nature, и больше внимания уделять сути материала».
Не зацикливайтесь на том, что огромное количество репортажей предопределяет культурное развитие. Эльдхаус уверен, что, если это случится, «можно будет гармонично перейти к подаче более занимательного и в то же время поистине социально значимого» контента.
Новый этап становления журналистики, в лучшем случае, на полпути. Сфальсифицированные результаты исследования Лакора не получили широкой огласки в СМИ, тем более что вредили только самому автору. И, несмотря на то, что явно поддельных научных трудов не так-то много, наука не сказать, чтобы поощряет и достойные работы.
Профессор государственной политики МакКаун подытоживает, что требования, предъявляемые сегодня к начинающим исследователям жестче, чем когда-либо в истории. «У нас столько прекрасных специалистов, которые заканчивают аспирантуру с таким количеством публикаций, которых раньше было достаточно, чтобы стать доцентом», — признается он. «Это просто гонка вооружений». По мнению МакКауна, беспокойство вызывает не столько фальсификация данных, сколько «то, что даже добросовестные ученые невольно способствуют усугублению тенденции, без конца проводя исследование за исследованием и публикуя лишь результаты удачных экспериментов».
Майкл Эйзен, биолог из университета Беркли, ярый критик структуры научной журналистики, считает, что количество публикаций не единственная проблема. Одна из причин, по которой разработки Лакора приобрели широкий резонанс, — это то, что они появились в Science – выдающемся, влиятельном издании, которое предъявляет чрезвычайно высокие требования к желающим опубликовать в журнале свои труды. Эйзен утверждает, что для многих университетских комитетов найма такие статьи выглядят более чем убедительно и сомневаться в их достоверности никто не торопится.
Критик поясняет, что раньше журналы были просто способом организации встреч небольших групп ученых-любителей. Но после того, как научную деятельность начали воспринимать, как полноценную профессию, журналы сосредоточились на проверке результатов исследований и, имея в своем распоряжении весьма ограниченные ресурсы, публиковали лишь самые интересные обзоры. Эйзен уверен, что процесс отбора, не лишенный субъективности и желания поведать общественности об определенных научных трендах, как правило, пренебрегает целостностью экспериментальных методов в пользу ярких результатов. «Журналы создавались для служения науке, а сейчас все наоборот – они становятся своеобразной движущей силой научных знаний, а не инструментом для их распространения».
Как и основная масса СМИ, посвященных научным изысканиям, научные журналы не прекращают поиски крупных, невероятных открытий, и их не привлекают безыскусные медленные темпы развития научных знаний.
Эйзен подчеркивает, что именно «так мы узнали об усоногих». После возвращения из кругосветного плавания на борту «Бигля» Чарльз Дарвин посвятил восемь лет кропотливой работе по идентификации, классификации, описанию и зарисовке представителей этой группы живых организмов. Ученый помечал результаты наблюдений и создавал эскизы, которыми пользуются даже современные морские биологи. Но кто будет этим заниматься сегодня? По мнению Эйзена, никто не хочет брать на себя инициативу, потому что это требует слишком много времени, сил и едва ли ваши старания оценят. И хотя подход Дарвина – основа истинных научных знаний, потребность научных журналов в сенсациях вынуждает исследователей проводить все новые и новые эксперименты на скорую руку.
Эйзен добавляет: «Вы надеетесь, что из сотни проведенных испытаний хотя бы одно окажется действительно стоящим. Но если пренебречь деталями, результаты не оправдывают себя. А когда заранее очевидно, что выводы окажутся ложными или неинтересными, и вы продолжаете работать спустя рукава, итог получается не таким уж обыденным. Делай вы все точно, ситуация выглядела бы иначе» (И не забывайте, что именно яркие исследования попадают в сводки новостей!).
Например, в 2010 году ученые объявили, что обнаружили мышьяк в ДНК – результаты эксперимента тут же появились в Science. «Отчет выглядел заманчиво», — вспоминает Эйзен. «Но все в нем было неправильно. Не прошло и часа с момента публикации проекта, как в работе обнаружили массу ошибок. В итоге ученые проверили теорию и оказалось, что она несостоятельна». Этого бы никогда не произошло, настаивает Эйзен, если бы редакторы отнеслись к результатам исследования критически, закрыв глаза на необычность высказанных предположений.
МакКаун поддерживает основную идею. «Сами того не желая, мы поощряли такого рода парадоксы, — констатирует он, -и мы обязаны создать условия, при которых на первый план выйдет контроль качества».
Публикации ради публикаций – подход, предполагающий по умолчанию целый ряд побочных эффектов. Исследования, не претендующие на открытие новых явлений – эксперименты с нулевым результатом — так же важны для науки, как и ранее неизвестные выводы. Но политолог Стэндфордского университета Нил Малхотра акцентирует внимание на том, что исследования со значимыми положительными результатами имели на 60% больше шансов попасть в печать, чем эксперименты с нулевым результатом. А потому МакКаун подытоживает: «мы постепенно приходим к тому, что… ученые делятся лишь существенными данными и что процент погрешностей гораздо выше показателей, фигурирующих в официальных отчетах».
В статье для статистического портала FiveThirtyEight автор научных публикаций Кристи Ашванден представила читателям распространенную тенденцию выуживания фактов (p-hacking), которая сводится к тому, что исследователи используют всевозможные данные социальных наук для получения «статически значимых», хотя нередко ошибочных, результатов. Статистическая значимость, заданная низкой «p-величиной», — вероятность получения определенных выводов в случае, если ваша гипотеза ложная – вот счастливый билет, гарантирующий публикацию работы. Как правило, достаточно, чтобы р-значение не превышало 0,05. А что, если получается 0,06? Пустите все на самотек или слегка подкорректируете переменные, чтобы снизить данные до указанного порога?
И дело не в том, что социологи совершают ошибки – подобная практика лишу указывает на то, что очень сложно отделить истинные факты от посторонней информации. Что интересно, одна из статей Ашванден вышла под заголовком «Проблема не в науке: просто она гораздо сложнее наших представлений о ней». Добавьте сюда особенности человеческой природы и склонность интерпретировать данные в пользу наших убеждений – и вы поймете причину недостатков, присущих научным исследованиям.
«Если бы меня попросили объяснить, почему в печати появляется так много несостоятельных работ, я бы сослался именно на эту особенность [склонность к подтверждению своей точки зрения]», — признается Эйзен.
Это не значит, что ученые обманывают – просто они люди, как и все мы. «Я думаю, все происходит на уровне подсознания, — предполагает МакКаун. – Мне кажется, в основе самые добрые намерения, просто люди не понимают, что, на самом деле, происходит».
Так как существует множество фактов, свидетельствующих о склонности подтверждать свою точку зрения, и это распространенное психологическое явление, по мнению Эйзена, сама структура науки должна пресекать малейшие подобные импульсы. «Когда у ученого появляется идея, которая кажется ему истинной, первоочередная и единственная задача – доказать, что это ошибка… Мы должны приучать людей рассуждать именно так. Руководя лабораторными испытаниями и проводя собственные эксперименты, важно помнить, что мы привыкли верить в то, что нам кажется правильным. И методы оценки научных фактов тоже должны строиться на понимании подобного рода тенденций».
Один из вариантов решения проблемы прозвучал в недавней статье Nature за авторством МакКауна и лауреата Нобелевской премии физика из университета Беркли Сола Перлмуттер. Они предложили абстрагироваться от личных предпочтений посредством «слепого анализа». Этот метод строится на намеренном искажении данных, скажем, путем переклеивания этикеток на время проведения эксперимента. Как объясняет МакКаун, таким образом исследователи принимают решения, не зная, подтвердят ли они выдвинутую теорию или, наоборот, опровергнут ее, а, «значит, решения принимаются по существу, на основе результатов анализа».
Несмотря на то, что Перлмуттер и МакКаун призывают коллег-ученых обратить внимание на слепой анализ, вряд ли такие испытания приобретут массовых характер. И это печально, ведь на карту поставлена наша вера в науку – уникальный инструмент, позволяющий лучше понимать мир и, в принципе, способствующий выживанию человека, как целого вида. «Я думаю, мы имеем дело с недостатком доверия к науке, — констатирует МакКаун. – Признание необходимо заслужить… Мы лишь хотим, чтобы ценили наши истинные заслуги, а не степени и родословные».
Но, учитывая все нерешенные проблемы и неясность, сохраняющуюся в данной сфере, как относиться к развитию научных знаний? Дэвид Кристиан, историк из Университета Маккуори, Автралия, автор Карт времени, вошедших в сборник Большой истории — рассказа о Вселенной от Большого Взрыва до настоящего времени, основанного на новейших научных достижениях – воспринимает науку подобно истории, то есть в качестве полезного, но несовершенного способа изучения реальности.
«Вселенная огромна, а возможности нашего мозга ограничены; нам никогда не удастся достичь абсолютной уверенности», — говорит он. Поэтому, по словам Кристиана, важно воспринимать мир, учитывая некоторые гносеологические аспекты, «а именно, постоянно испытывать правду на прочность, не поддаваясь излишнему цинизму или наивной вере».
Ответы, которые предлагает наука, всегда условны, но, как удачно заметил Кристиан, опасно и даже лицемерно полностью отказаться от нее. В конце концов, уверяет ученый, «каждый раз, поднимаясь на борт самолета, мы выражаем свое доверие научным знаниям».
