Некоторые спорные размышления над работой Г. Фреге «Смысл и денотат»

Термины «значение» (meaning) и «выражать» не были введены в качестве основных терминов семиотики в связи с тем, что они настолько многозначны и используются настолько по-разному, что лучше было бы вообще не использовать их в качестве основных терминов при обсуждении семиотических проблем. Но при желании их, разумеется, можно ввести, опираясь на более фундаментальные семиотические термины. Так, можно было бы сказать, что значение знака – это его значение-сигнификация и интерпретанта одновременно, но ни одно из них в отдельности.

Моррис Ч.У. «Значение и означивание»

В этом небольшом эссе я хочу поделиться с читателем своими размышлениями, возникшими при прочтении работы Г. Фреге «Смысл и денотат» [1].

Слабонервных прошу не читать статью (да к тому же написанную 9 лет назад)!

В целом эту работу можно условно разделить на четыре основных части: в первой, Г. Фреге размышляет над понятием тождества двух имен; во второй, он обращается к определениям основных понятий семиотики; в третьей – пытается определить денотат предложения. Четвертая часть, пожалуй, самая спорная во всей этой работе, состоит в попытке подобрать грамматические аргументы в пользу своей идеи относительно денотата предложения.

1. Основные понятия

Начинает Г. Фреге свою работу с анализа символических утверждений:

a = a

и

a = b.

И ставит по отношению к ним следующий вопрос: «Является ли тождество отношением? Если да, то является ли оно отношением между вещами или отношением между именами, или знаками, вещей?». И сам же на него отвечает: «Для моего идеального языка я принял второе положение…». Тем самым Г. Фреге утверждает, что данные тождества устанавливают отношения между знаками a и b. Чем же он это обосновывает? Для доказательства своего выбора Г. Фреге приводит следующие аргументы:

1. «Выражение вида а = а (Кант назвал их аналитическими) истинны a priori, в то время как истинность выражений вида а = b далеко не всегда очевидна, и именно поэтому в выражениях вида а = b могут содержаться существенно обогащающие нас сведения. ...».

2. «Если же считать, что тождество — это отношение между вещами, обозначаемыми посредством букв а и b, тогда а = b ничем не отличается от а = а (если, конечно, а = b истинно). Действительно, в этом случае, а = b выражало бы отношение вещи к самой себе и притом такое отношение, которое возможно только между вещью и ею же самой, но не между разными вещами. …».

С этим можно было бы согласиться, но встает резонный вопрос: не вкладываем ли мы при этом в отношение. =. только один из возможных смыслов, а именно отношение полной эквивалентности всех признаков а и b. Если же мы вкладываем в отношение. =. эквивалентность любой (или некоторой фиксированной) части (совокупности) признаков объектов, то тождества

a = a

и

a = b

могут рассматриваться как тождественность объектов. Такое их понимание становятся согласованными и допустимым, поскольку при таком понимании данных тождеств, они могут

1. указывать на понимание участвующих объектов как экземпляров некоторого класса;
2. указывать на их принципиальную эмпирическую неразличимость (и не только из-за эмпирической недоступности для наблюдения различающих их признаков);
3. указывать на возможность использования имени a вместо имени b.

В этом контексте можно сослаться в качестве примеров на возможность рассуждения в математике — о числах, классах эквивалентности и др., в физике – о принципе тождественности квантовых объектов и пр. [2] Ну, хорошо… Вернемся к этому вопросу позже, а теперь продолжим рассмотрение той интерпретации которую предлагает Г. Фреге: «Однако, утверждая, что a = b, мы скорее имеем в виду, что знаки, или имена,
а и b обозначают одно и то же, следовательно, речь идет именно об этих знаках, то есть отношением тождества связаны именно знаки. …». Итак мы имеем следующие важные положения теории Г. Фреге:

1. знаки и имена – синонимы.

2. в тождестве a = b утверждается, что нечто существующее может быть поименовано (названо) двумя различными именами а и b.

Первое важно для нас как утверждение о том, что «знак» представляет собой «имя», а не то что «имя» есть одна из сторон или признаков «знака». Второе можно принять как одну из допустимых или возможных интерпретаций отношения тождества в контексте данной работы Г. Фреге:
«При этом имена (или знаки) находятся в указанном отношении лишь постольку, поскольку они что-то называют или обозначают: тождество двух знаков устанавливается путем соотнесения каждого из них с одним и тем же
обозначаемым. А соотнесение это произвольно: ведь всякий имеет право считать любое произвольно выбранное событие или вещь знаком для чего угодно. Тогда получается, что выражение а = b касается уже не сути дела, а только принятого нами способа обозначения: в таком случае с помощью
подобных выражений мы не могли бы передавать полезную информацию. Однако ведь именно этого мы чаще всего и хотим. …».
Фреге рассматривает следующий пример: «Пусть а, b, с — прямые, соединяющие вершины треугольника с серединами противолежащих сторон; тогда справедливо (1):

(1). Точка пересечения а и b совпадает с точкой пересечения b и с.»

Таким образом, мы, строго говоря, имеем две точки:

(2). AB – точку пересечения прямых a и b;

(3). BC – точку пересечения прямых b и c.

Рисунок 1. Рисунок к примеру Г. Фреге

Тогда утверждение (1) может быть выражено (записано) точно также как и тождество, рассматриваемое выше:

AB = BC

Из этого Г. Фреге делает вывод: «Таким образом, одной точке соответствуют два разных обозначения или имени. Эти имена (точка пересечения прямых а и b, точка пересечения прямых b и с) указывают и на разные способы представления обозначаемого; поэтому в предложении (1) заключено подлинное знание».

Но, строго говоря, мы можем говорить и о другой интерпретации:

местоположение точек AB и BC совпадают. И в этом смысле, мы должны говорить об определенном классе эквивалентности точек, которому сопоставлены точки AB и BC и экземплярами которого они являются. Мы можем заявлять о факте «слияния» этих точек. Таким образом, мы можем и в данном случае говорить для данного тождества как о предметной (объектной) эквивалентности. Для чего же это необходимо Фреге? Опирая на эти рассуждения, позволяет Г. Фреге ввести некоторые понятия семиотики, а, именно, «денотат» и «смысл»: «Таким образом, становится ясно, что знак как таковой (будь то слово, словосочетание или графический символ) может мыслиться не только в связи с обозначаемым, то есть с тем, что можно было бы назвать денотатом знака [Bedeutung], но и в связи с тем, что мне хотелось бы назвать смыслом знака [Sinn]; смысл знака — это то, что отражает способ представления обозначаемого данным знаком». И далее: «Из сказанного следует, что под знаком (или именем) я понимаю любое обозначение, выступающее в роли имени собственного; денотатом знака является определенная вещь (в самом широком смысле слова), но не понятие или отношение, которым будет посвящено отдельное исследование.

Обозначение одной вещи может состоять из нескольких слов или иных знаков. Для краткости мы будем называть такие обозначения именами собственными».

И далее, он подразумевает, что в вышеприведенном примере «денотат выражений «точка пересечения прямых а и b» и «точка пересечения прямых b и с» одинаков, но смысл этих выражений разный». Таким образом, смысл – это не отдельная сущность, такая как денотат или имя, а нечто связывающее, относящееся к ним обоим. Такой сущностью может быть связь, отношение между денотатом и именем.

Здесь мне бы хотелось привести следующую графическую иллюстрацию собственного понимания этих слов Г. Фреге с использованием нотации UML [3] (см. Рисунок 2 и Рисунок 3).

Рисунок 2. Графическая иллюстрация отношений между обозначаемым (денотатом) и его именем

Рисунок 3. Альтернативная графическая иллюстрация отношений между обозначаемым (денотатом) и его именем

Итак, смысл — это устанавливаемое (или интерпретируемое) отношение между именем и денотатом. Для нас важно также понять какую кратность могут иметь роли этого отношения. Из предшествующих рассуждений мы можем прийти к выводу, что денотат может иметь несколько имен (то, что в лингвистике называется синонимией). Поэтому мы можем уточнить рисунок 2 образом, представленном на следующем рисунке (см. Рисунок 4):

Рисунок 4. Отношение между денотатом и его именем, с указанием возможной синонимии

Таким на данный момент мы видим отношение (смысл) денотата и его имени:

1. каждому имени должен соответствовать один и только один денотат;

2. у одного денотата может иметься несколько имен.

По поводу второго утверждения серьезных возражений ни у кого не будет. А вот первое может вызвать у многих бурю эмоций, и с ним связано три существенных для нашего рассмотрения вопроса:

1. Может ли одно и то же имя называть несколько различных денотатов?

2. Может ли имя ничего не обозначать или ему должно должен соответствовать хотя бы один денотат?

3. Может ли существовать денотат без имени?

Попробуем получить ответ на первый вопрос. Г. Фреге пишет: «В идеале соответствие между знаками, смыслами и денотатами должно быть устроено таким образом, чтобы всякому знаку всегда соответствовал один определенный смысл, а всякому смыслу, в свою очередь, всегда соответствовал один определенный денотат; в то же время денотату (вещи) может соответствовать не один смысл, а несколько, и один и тот же смысл может выражаться разными знаками не только в разных языках, но и в пределах одного и того же языка». Пока Г. Фреге не сказал нам ничего из того, чего бы ни было показано на вышеприведенном рисунке (см. Рисунок 4). Но в том же абзаце, он пишет: «Разумеется, в действительности указанное соответствие часто нарушается. Как было только что сказано, в идеальной знаковой системе всякому выражению должен соответствовать только один определенный смысл; однако естественные языки далеко не всегда удовлетворяют этому требованию: редко бывает так, чтобы слово всегда имело один и тот же смысл в разных контекстах». Итак, мы получили ответ на первый из интересующих нас вопросов:

• одному и тому же имени в разных контекстах могут соответствовать различные денотаты.
  На второй вопрос, мы «просто так» ответа у Г. Фреге не получим. В указанном абзаце своей работы он пишет: «Далее, хотя можно предполагать, что любому грамматически правильному выражению, выступающему в роли имени собственного, всегда соответствует некоторый смысл, вовсе не всякому смыслу соответствует некоторый денотат». И в качестве примеров следующие выражения:
• наиболее удаленное от земли небесное тело.
• ряд, сходящийся медленнее любого другого ряда.

Можно продолжить эти примеры, приведя множество подобных абстракций:

• вечный двигатель.
• круглый квадрат

и т.п.

Приведенные примеры Г. Фреге резюмировал следующим образом: «Таким образом, даже если смысл имени очевиден, денотата у него может и не быть». Но, что-то все равно на этом конце отношения «Смысл» должно соответствовать имени?! Хорошо, пусть это будет не объект реального мира, не предмет, но возможно – некоторая абстракция, некоторый концепт, некая мысль, идея, некоторая сущность понимаемая, воспринимаемая или репрезентируемая человеческой психикой? Ответа у Г. Фреге пока мы не находим. Поэтому временно примем, без четкого определения и интуитивно представляемое расширенное понимание термина «денотат», включающего в себя не только предметы реального мира, но и предметы мира модельного, нереального. Возможно, нам в последующем придется ввести некоторые разновидности денотата или отнести его как разновидность некоторого другого суперкласса (понятию). Но сейчас это позволит нам принять следующий ответ на второй вопрос:

• одному и тому же имени в разных контекстах должен обязательно соответствовать один или более различных денотатов.
• одному и тому же денотату могут соответствовать несколько имен.

В этом случае нам потребуется переработать нашу графическую модель следующим образом (см. Рисунок 5):

Рисунок 5. Модель «Денотат-Смысл-Имя»

Представлениям Г. Фреге будет соответствовать следующая модель (см. Рисунок 6):

Рисунок 6. Модель «Денотат-Смысл-Имя» по Г. Фреге

Кратность «0..1» одной из вершин отношения «Смысл» на последнем рисунке просто говорит о том, что одному и тому же имени в разных контекстах могут соответствовать различные денотаты.

Если мы попытаемся найти ответ на третий вопрос, то можно убедиться что любой ответ на него содержит в себе парадокс! Действительно, попробуем предположить, что существует некий предмет, для которого нет имени. И, это вполне реальная ситуация, когда люди сталкиваются с предметами и явлениями, для которых у них нет имени (например, дети). Но тогда мы могли бы дать ему имя «Денотат, не имеющий имени». А поэтому, он оказывается поименованным (обозначенным), а, следовательно, для него не надо давать имени и т.д. В некотором смысле это абсурд.

Реальность, конечно же, лишена таких парадоксов: непоименованные вещи вызывают у нас интерес и для классов таких вещей в языке, как правило, уже имеются специальные общие имена «нечто», «некто» и т.п. Сами денотаты мы относим к классу «сущностей, для которых отсутствуют имена», а подобные вещи образуют экстенсионал этого класса — до поры — до времени, пока им не придумают новое слово. Дети же, начинают сами или с помощью взрослых осваивать «мир имен», прежде всего придумывая и присваивая осваиваемым предметам реального мира свои собственные индивидуальные имена.

Поэтому можно принять в качестве ответа на третий вопрос следующее утверждение:

• любому денотату соответствует хотя бы одно имя.

Поэтому на это итерации мы должны получить следующую версию модели (см. Рисунок 7):

Рисунок 7. Модель «Денотат-Смысл-Имя» с учетом полученных ответов

Такая разновидность отношений может иметь место в природе и носит название «отношения «многие-ко-многим»», но возможности применения для познания такого рода отношений обладают одним существенным недостатком: в нем не выделена роль ведущей сущности, что может привести к ошибкам при рассмотрении конкретных примеров такого рода отношений. Поэтому, в информатике существует особое эвристическое правило, согласно которому такого рода отношениям необходимо сопоставить отдельную сущность. Что мы и сделаем для того чтобы получить новую версию нашей модели:

Рисунок 8. Модель «Денотат-Смысл-Имя» с учетом декомпозиции отношения «Смысл»

Остается для подведения промежуточного итога наших рассуждений относительно отношения «Денотат-Смысл-Имя» ввести в нашу модель возможность связывать имя с его смыслами. Для этого можно было ввести для каждого имени список ссылок на принятые, используемые или потенциально допустимые для конкретного имени смыслы, что мы и проделаем, чтобы получить промежуточную модель «Денотат-Смысл-Имя».

У нас остался не проясненным вопрос о ролях установленных отношений «Денотат-Смысл» и «Имя-Смысл». Но от него пока отвлечемся и возможно вернемся к нему уже в другой работе.

У нас еще остается один интересный вопрос, содержащийся в примечании переводчика к использованию Г. Фреге термина «денотат»:

«Буквальный перевод слова Bedeutung – значение, смысл. Однако, по ряду причин, главным образом потому, что здесь Bedeutung употребляется в смысле ‘денотат’, мы предпочли именно этот вариант перевода. – Прим. перев.».

Это означает, что реально Г. Фреге мог говорить не о денотате как предмете реального мира, а значениях имен реального мира! И только установка переводчика на интерпретацию Bedeutung как ‘денотат’ в переводе приводит к иным смыслам. Автор все же надеется что это не так…

Однако, это дает ему надежду, поименовать одну из ролей отношения «Денотат-Смысл». Мы могли бы, например, обозначить один из концов этого отношения как «значение» (см. Рисунок 9).

Рисунок 9. Модель «Денотат-Смысл-Имя» с указанием некоторых ролей отношений «Денотат-Смысл» и «Смысл-Имя»

На предшествующих рисунках (см. Рисунок 9) мы также видим наличие дополнительного отношения агрегации. Оставим это отношение пока бездальнейшего рассмотрения.

Далее Г. Фреге переходит к следующей части своей работы, в которой освещает свое понимание денотата предложения.

2. Денотат предложения

В начале Г. Фреге напоминает, что им понимается под денотатом слова:

«Когда мы употребляем слово обычным образом, его денотат — это то, что мы имеем в виду». И это не расходится с тем, что мы приняли в качестве рабочей гипотезы ранее.

Но вот что он пишет о предложениях (прежде всего оформленных в виде прямой речи): «Однако иногда нам требуется сказать что-либо о самих словах или об их смысле, например, когда мы передаем чужие слова посредством прямой речи. Тогда прямая речь, то есть произносимые нами слова, обозначает, прежде всего «чужие слова» — слова другого лица, и только эти последние имеют обычный денотат. Слова в прямой речи — это знаки знаков. На письме в таких случаях изображения слов [Wortbilder] заключают в кавычки, а изображению слова, заключенному в кавычки, нельзя приписывать обычный денотат соответствующего слова». Практически Г. Фреге не ничего конкретного сказал, а самое главное не прояснил сказанное. Что же, попробуем это сделать за него… Итак он пишет:

1. Прямая речь есть произносимые нами слова, обозначающие «чужие слова», т.е. некоторого третьего лица.

2. «Чужие слова» имеют обычный денотат.

3. Слова в прямой речи — это знаки знаков.

4. Изображению слова, заключенному в кавычки, нельзя приписывать обычный денотат соответствующего слова.

Разберем первые тезис.

Итак, при передаче прямой речи индивид выступает в качестве «ретранслятора», в буквальном смысле, воспроизводящем чужую речь. В этом случае он выступает как бы в роли этого третьего лица, подменяет отсутствующие при этом «третье лицо» и адресат в этот момент должен воспринимать его как это «третье лицо». Только в этом случае может быть верен второй тезис Г. Фреге: «чужие слова» имеют обычный денотат [4]. С этим можно согласиться лишь в таком простом контексте.

Но почему тогда «Слова в прямой речи — это знаки знаков.»? С целью анализа смысла этого выражения заменим в нем слово ‘знак’ на слово ‘имя’: «Слова в прямой речи — это имена имен.». Пока мы продолжаем ничего не понимать. Попробуем оставить на время наш анализ и перейдем к четвертому тезису.

Почему изображению слова, заключенному в кавычки, нельзя приписывать обычный денотат соответствующего слова, ведь мы уже договорились, что ведем речь о

• прямой речи – чужим словам, заключенным в кавычки, а
• «чужие слова» имеют обычный денотат?

Строго говоря, мы столкнулись с противоречивым высказыванием. Тогда, скорее всего, четвертый тезис относится не к закавыченному предложению, а к отдельному слову (словосочетанию) заключенному в кавычки и размещенному в речи или тексте «первого лица» (адресанта). Это более привычная ситуация. В этом случае более вероятно проявление у закавыченного слова или словосочетания иного смысла или иного денотата.

Но тогда надо говорить о косвенном смысле и косвенном денотате. Что и делает Г. Фреге дальше: «Желая говорить о смысле выражения А, мы можем прибегнуть к словосочетанию смысл выражения А. Например, чтобы сообщить что-либо о смысле сказанного третьим лицом, мы пользуемся косвенной речью. Ясно, что и в этом случае словам, выступающим в косвенной речи, тоже нельзя приписывать их обычный денотат, ибо в роли последнего выступает их обычный смысл. Для краткости мы будем говорить, что в косвенной речи слова выступают в косвенном употреблении и имеют косвенный денотат.

Таким образом, мы будем различать у слов обычный денотат и косвенный денотат, обычный смысл и косвенный смысл. Косвенный денотат слова совпадает с его обычным смыслом. Возможность косвенного употребления слов надо постоянно иметь в виду при установлении соответствий между знаком, смыслом и денотатом.».

Итак, Г. Фреге выделяет следующие разновидности денотатов:

• обычный денотат,
• косвенный денотат

и соответствующие им разновидности смысла

• обычный смысл,
• косвенный смысл.

Вызывает интерес дальнейшее уточнение денотата и смысла: «Смысл и денотат знака следует отличать от соответствующего этому знаку представления. Если денотат знака — это вещь, данная нам в ощущениях, то мое представление об этой вещи есть внутренний образ, возникший у меня на основе моих впечатлений от этой вещи, а также в результате моей деятельности, физической и мыслительной, связанной с этой вещью [5].

Образ-представление, часто бывает пропитан эмоциями, отдельные его части могут быть более или менее расплывчатыми. Более того, не всегда, даже для одного человека, определенное представление связано только с одним смыслом. Представление (внутренний образ) всегда субъективно – оно меняется от человека к человеку. Отсюда проистекает многообразие различных представлений, сопряженных с одним и тем же смыслом. У художника, наездника и зоолога с именем Буцефал будут связаны, вероятно, очень разные представления. Этим представление существенно отличается от смысла знака, который может быть общим достоянием, а не просто частью опыта одного человека. Именно благодаря смыслам знаков человечество сумело накопить общий багаж знаний и может передавать его от поколения к поколению [6].».

Итак, смыслу может соответствовать и денотат, и представление (субъективный образ). Но тогда рушиться вся построенная нами до этого модель. Однако вновь обратимся к примечанию переводчика к использованию термина «денотат»:

«Буквальный перевод слова Bedeutung – значение, смысл. Однако, по ряду причин, главным образом потому, что здесь Bedeutung употребляется в смысле ‘денотат’, мы предпочли именно этот вариант перевода. – Прим.перев.».

Перед нами в таком случае встает вопрос: а не использовал ли до этого момента Г. Фреге слово ‘Bedeutung’ как слово ‘значение’? Вполне возможно, но тогда и нам необходимо это использовать: что если вместо отношения «Денотат-Смысл» использовать отношение «Значение-Смысл», а разновидностями Значения сделать Денотат и Представление? В этом автор видит свой резон. Итак, мы приходим к следующей итерации нашей модели (см. Рисунок 10), которую можно было бы назвать «Имя-Смысл-Значение».

Рисунок 10. Модель «Имя-Смысл-Значение»

Таким образом, мы смогли получить некоторую формальную классификацию значений по его разновидностям:

• денотаты – как вещи, данные нам в ощущениях; предметы объективной реальности.
• представления – как психические феномены, внутренние образы индивидов.

Что касается представлений, то Г. Фреге говорит следующее: «…Разные люди могут одинаково воспринимать один и тот же смысл, однако одинаковых представлений у разных людей быть не может. Si duo idem faciunt, non est idem (даже если два человека представляют себе одно и то же, у каждого будет свое собственное представление). Хотя иногда и удается уловить разницу между представлениями или восприятиями разных людей, точное сравнение представлений невозможно, так как разные представления нельзя иметь одновременно в одном сознании.». И с этим можно согласиться.

Но автор эссе не может принять следующее за этим пояснение Г. Фреге об отношении между «денотатом» и «представлением»:

«…Между денотатом и представлением располагается смысл — не столь субъективный, как представление, но и не совпадающий с самой вещью, то есть с денотатом. Поясним это соотношение следующим примером.» — не может выстраиваться такое отношение между «денотатом» и «представлением», поскольку однозначно они имеют отношения с именами, знаками, о чем в этом же абзаце Г. Фреге говорит: «Денотат собственного имени — это, как мы уже говорили, сама вещь, которую оно обозначает. Что же касается представления, связанного с данным именем, то оно абсолютно субъективно.…». Хотя бы неплохо было обозначить некоторую связь между объективной реальностью и ее представлением в психике (см. Рисунок 11).

Рисунок 11. Модель «Имя-Смысл-Значение» с учетом отношения отражения реальности в психике

Принятую нами классификацию Значений подтверждает и сам Г. Фреге: «Таким образом, можно было бы показать, что и само представление может рассматриваться как вещь, то есть как предмет наблюдения. Заметим, однако, что представление в этом своем новом качестве воспринимается наблюдателем совсем не так, как оно воспринимается непосредственно субъектом представления. Впрочем, продолжение этого сравнения может завести нас слишком далеко.».

Далее Г. Фреге возвращается к анализу смыслов предложений: «Итак, можно усматривать три степени различия между выражениями [7] (словами, словосочетаниями и целыми предложениями): различие затрагивает либо только представление, либо смысл, но не денотат, либо, наконец, и смысл и денотат. Поскольку, слово не имеет четкой связи с представлением, для первой степени могут существовать различия, улавливаемые одними, но не замечаемые другими говорящими.». С моей точки зрения, хотелось бы уточнить сказанное Г. Фреге: поскольку слово не имеет четкой связи со своим значением (как денотатом, так и с представлением), то при попытке поверхностного понимания могут существовать различия в их значениях, улавливаемые одними, и не замечаемые другими говорящими. Можно полностью согласиться со словами Г. Фреге о роли неоднозначности связи между именем и смыслом в литературном творчестве: «Разница между переводом и оригиналом не должна, вообще говоря, выходить за пределы первой степени различия. Сюда же относятся различные нюансы и разная стилистическая окраска, которые придаются смыслу в поэзии и вообще в художественном тексте. Эти нюансы не объективны: читатель или слушатель должен сам воссоздавать их для себя по «намекам» поэта или оратора. Если бы представления разных людей не были в достаточной степени сходны, словесное искусство, видимо, не могло бы существовать. Однако точно установить, насколько представления читателей отвечают замыслам автора, невозможно.». Часть представлений через какое-то время в процессе научного познания или практического освоения мира, может быть, стать денотатами: «Наше предположение о том, что у имени Луна есть денотат, может, конечно, оказаться неверным — такое уже случалось в истории науки. Однако на вопрос о том, не является ли вообще ошибочным предположение о наличии денотатов у каких-либо имен, можно и не отвечать. Достаточно сослаться на наше намерение говорить или рассуждать именно о денотате знака (делая при: этом оговорку: если, конечно, таковой существует).».

Возвращаясь к вопросу о смысле целого повествовательного предложения, Г. Фреге пишет: «Такое предложение всегда содержит (выражает) некоторое суждение [Gedanke]». А под суждением Г. Фреге понимает: «…не субъективную деятельность мышления, а его объективное содержание, способное быть достоянием многих.». Итак: целое повествовательное предложение содержит некоторое объективное содержание, способное быть достоянием многих.

Г. Фреге дальше ставит вопрос: Должны ли мы рассматривать это суждение как смысл или как денотат соответствующего предложения?

С моей точки зрения – это достаточно странный вопрос. Как мы уже выясняли, точнее – во-первых, смысл и значение – настолько тесно связаны, что одно без другого не существует, как не существует несвязанных смыслов и имен [8]; во-вторых, наверно, главное содержание этого вопроса все-таки сводится к тому, что является значением смысла простого предложения: денотат или представление, или какую форму приобретает его денотат, что он из себя представляет? [9]

В попытке получить ответ на свой вопрос Г. Фреге, предлагает использовать следующий метод: «Предположим, что у данного предложения есть денотат. Заменим в нем некоторое слово на другое слово с тем же денотатом, но с другим смыслом; это никак не должно повлиять на денотат предложения в целом.». Для своего рассуждения Г. Фреге использует следующие модельные предложения:

Утренняя звезда – это небесное тело, освещаемое солнцем

и

Вечерняя звезда – это небесное тело, освещаемое солнцем.

К ним можно добавить и такое:

Венера – это небесное тело, освещаемое солнцем.

Он хочет убедить читателей в том, что они содержат разные суждения, т.е. разное объективное содержание, способное быть достоянием многих. Но, как и я, наверно, другой читатель также найдет в этом что-то другое.

Г. Фреге этого достаточно чтобы сделать следующий вывод: «…Таким образом, суждение нельзя считать денотатом предложения; его надо рассматривать как смысл предложения.». Т.е., объективным содержанием целого повествовательного предложения, способным быть достоянием многих, является некоторый фиксированный смысл, который в свою очередь может быть как ложным, так и истинным.

Но Г. Фреге волнует вопрос о денотате предложения: «Но что же тогда считать денотатом предложения? И, вообще, имеется ли у предложения какой бы то ни было денотат? Может быть, у предложения в целом есть только смысл, но нет денотата? Во всяком случае, можно ожидать, что найдутсяпредложения, которые – так же как и некоторые их части – имеют смысл, но не имеют денотата.».

В качестве примера такого предложения Г. Фреге приводит следующее:

Одиссея высадили на берег Итаки в состоянии глубокого сна.

«…очевидным образом имеет смысл. Но поскольку мы не знаем, есть ли денотат у имени Одиссей, мы вряд ли можем сказать, что таковой имеется у всего предложения. …». Но он же сам писал и разделял значения смысла на денотаты и представления. Поэтому у него есть и смысл, и значение – представление о факте высадки мифического героя на берег Итаки!

Но как видно из дальнейшего, не признания возможности отсутствия объективных смыслов (суждений) добивается Г. Фреге данными рассуждениями: его волнует вопрос о том, как мы понимаем друг друга, обмениваясь предложениями не имеющих денотатов (как предметов реального мира или ссылок на них)? И он стремится найти этот денотат (или их класс): «Можно было бы вообще считать, что доискиваться до денотата имени излишне: если бы нас интересовало только суждение, выраженное в предложении, можно было бы довольствоваться знанием смысла. Ведь если рассматривать только смысл предложения, то есть суждение, то незачем заниматься денотатами отдельных его частей; для смысла предложения важны только смыслы его частей, а не их денотаты; суждение не изменится от того, имеет слово Одиссей денотат или нет. Однако сам факт, что нас волнует вопрос о денотатах отдельных частей предложения, указывает на то, что мы в общем случае предполагаем наличие денотата и у предложения в целом. Суждение теряет для нас всякую ценность, как только мы заметаем, что какая-нибудь из его частей не имеет денотата. Поэтому наше стремление узнать не только смысл, но и денотат предложения вполне оправдано.».

Выход из этого Г. Фреге видит в использовании людьми истинности высказывания: «Ясно, однако, что тот, кто всерьез считает данное предложение истинным или ложным, считает также, что имя Одиссей имеет не только смысл, но и денотат, ибо именно денотату этого имени можно приписывать или не приписывать состояние, обозначенное в приведенном предложении соответствующим предикатом.». И далее: «Почему самого по себе суждения нам недостаточно? Потому и лишь потому, что нас интересует истинность суждений… Именно стремление установить истину и заставляет нас двигаться вперед, от смысла предложения к его денотату.» [10]. Но не все так хорошо с предикатами, иначе бы Г. Фреге не вынес в сноску следующее: «Желательно иметь для знаков, которые должны быть наделены только смыслом, особое название, например, «изображения» [Bilder]; тогда слова, произносимые актером на сцене, будут изображениями; более того, и сам актер будет изображением». К этому можно сделать лишь одно замечание: Г. Фреге не может, при анализе всего многообразия способов передачи содержания предложений, обойтись только использованием денотатов, ему нужны и представления.

Итак, почему же Г. Фреге пошел по этому пути:

1. Существует необходимость наличия у предложений объективного содержания, позволяющего передать их понимание в коммуникационном акте от одного человека к другому.
2. Отрицание им возможности отнесения представлений к разновидности значений смысла предложения, ибо они не могут быть переданы словами однозначным образом в коммуникационном акте от человека к человеку. Все его доводы не имеют серьезной основы.

Весьма странным ответом на поставленные вопросы является предложение Г. Фреге считать денотатом предложения его истинностное значение: «Мы вынуждены, таким образом, признать, что денотатом предложения является его истинностное значение [Wahrheitswert]—«истина» или «ложь» других истинностных значений не бывает [11]. Всякое повествовательное предложение, в зависимости от денотатов составляющих его слов, может, таким образом, рассматриваться как имя, денотатом которого (если, конечно, он существует) будет либо истина., либо ложь. Обе эти абстрактные вещи (истина и ложь) признаются, хотя бы молчаливо. Всеми, кто вообще делает какие-либо утверждения или считает хотя бы что-нибудь истинным, то есть даже самыми последовательными скептиками. То, что мы считаем истинностное значение вещью, может показаться неоправданным произволом, пустой игрой слов, из которой нельзя извлечь никаких интересных следствий.».

Проблема состоит в том, что то, что он предлагает как следствие из своих рассуждений является предположением, для которого с точки зрения автора Г. Фреге так и не нашел достаточно убедительных аргументов. Г. Фреге сам это осознает: «… То, что мы считаем истинностное значение вещью, может показаться неоправданным произволом, пустой игрой слов, из которой нельзя извлечь никаких интересных следствий. Уточнить, что именно понимается здесь под вещью, можно только через понятие и отношение.».

Поэтому он продолжает: «Можно попытаться рассмотреть отношение суждения к истинности не как отношение смысла к денотату, а как отношение субъекта к предикату.». И для этого он приводит следующий пример, состоящий из двух предложений:

(9) Суждение, что 5 — простое число, истинно.

(10) 5— простое число.

Тем самым, следуя тем соображениям, которые к данному моменту мы находим в работе Г. Фреге, мы можем интерпретировать предложение (9) как пример предложений, выражающих отношение смысла к денотату, а (10) – как пример предложений, выражающих отношение субъекта к предикату.

Согласно Г. Фреге: «Утверждение истины в обоих случаях заложено в самой форме повествовательного предложения, причем даже в тех случаях, когда эта форма лишена своей обычной утвердительной силы.». Опять таки – почему? Не то того ли, что это так хочется самому Г. Фреге? Мы же видим, что (9)-ый пример представляет собой предложение, обладающее императивной модальностью: вы должны отнести число 5 к классу простых чисел; (10)-ый пример, больше говорит о свойстве конкретного числа 5 – т.е. данное предложение носит фактографический характер, сообщает об имеющемся факте. И только сложившаяся интеллектуальная традиция, позволяет нам принять точку зрения Г. Фреге: «… если предложение (9) произнесено актером со сцены, оно выражает только одно суждение, то же самое суждение, что и предложение (10).». Но при этом они имеют различные прагматические цели.

Только оговорка Г. Фреге о том, что если (9) – произнесено актером на сцене (т.е. абсолютно нейтральным лицом), оно может не иметь императивной модальности, и поэтому по всем характеристикам (9) и (10) будут практически эквивалентными. Но и не только! Все таки, следовало бы различить их формы:

P(P(5)) = true – для (9) и

P(5) — для (10).

Т.о., вне конкретной коммуникативной ситуации (10) не отражает ничего кроме некоторого отношения экземплификации или приписывания экстенсионала 5 классу простых чисел, а это совсем не означает истинности P(5) [12]. В тоже время очень легко предложение (9) можно переформулировать в императивной модальности:

Я утверждаю, что суждение «5 — простое число» истинно.

или

Я нарекаю 5 – простым числом

или

Я отношу 5 к простым числам.

В этом смысле поражает следующая за этим оговорка Г. Фреге: «Отсюда следует, что между суждением и его истинностным значением имеет место совсем не то же отношение, что между субъектом и предикатом. Субъект и предикат (в логическом смысле этих терминов) являются частями суждения и находятся на одном и том же уровне с точки зрения познания: соединяя субъект с предикатом, мы всегда получаем тем самым суждение, но не совершаем перехода от смысла к денотату, или от суждения к его истинностному значению. Соединяя субъект с предикатом, мы остаемся на том же самом уровне, не переходя на следующий. Истинностное значение не может быть частью суждений, поскольку оно — не смысл, а вещь, точно так же, как не может быть, скажем, частью суждения о Солнце, само Солнце.».

Непонятно в силу вышесказанного и другое утверждение Г. Фреге: «Если наше предположение о том, что денотатом предложения является его истинностное значение [Wahrheitswert], верно, то последнее не должно изменяться, если какую-нибудь часть предложения заменить выражением, тождественным ей по денотату, но отличным по смыслу. Это действительно так и есть. Лейбниц писал по этому поводу: «Eadem sunt, quae sibi mutuo substitui possunt, salva veritate» [13].»

Удивляет собственно переход от первого ко второму. Ведь в утверждении Лейбница по своей сути содержится следующая мысль: если не меняется значение предложения, то и истинность его также не должна меняться, но не наоборот. Действительно, мы можем привести бесконечное множество эквивалентных по значению истинности утверждений, но совершенно разных по смыслу [14]. Автор еще раз убеждается в справедливости собственного мнения, обратного мнению Г. Фреге: истинностное значение (значение функции истинности) не может быть денотатом предложения. Раз, каким бы то ни было образом, был установлен смысл (как отношение между значением и именем установлено) предложения, то его можно было бы, считать истинным, пока он позволяет лицу (индивидууму) успешно действовать в окружающем мире. Другое дело, что само отношение «Смысл» может иметь какие-то дополнительные атрибуты – истинность, значимость и т.п..

Видно, что Г. Фреге, на самом деле никак не может ничего представить, что кроме простого скалярного значения (типа числа, булевого значения или целостного образа) может образовывать денотат предложения (описывающего ситуацию или фактическое положение дел в мире): «Что же еще, кроме истинностного значения, может быть в общем случае приписано всякому предложению, что так тесно связано с денотатами его частей и не зависит от подстановок указанного типа?» [15].

Подытоживая все свои рассуждения на тему денотата предложения, Г. Фреге пишет: «Если же денотатом предложения является его истинностное значение, то все истинные предложения, с одной стороны, и все ложные предложения, с другой, будут иметь один и тот же денотат: все первые обозначают «истину», все вторые — «ложь». Отсюда видно, что в денотате предложения все частное стирается. Поэтому денотат сам по себе нас не интересует; однако и суждение, взятое в отрыве от денотата, т.е. смысл сам по себе, тоже не несет в себе нового знания. Этим свойством обладает только соединение суждения и его денотата (истинностного значения). Утверждение можно рассматривать как переход от суждения к его истинностному значению.».

Воздержимся от дополнительных комментариев этих слов Г. Фреге, поскольку автор уже высказался на эту тему. Интересно следующее за ним утверждение: «… Впрочем, можно было бы сказать, что утверждение обязательно связано с разбиением истинностного значения на некоторые части. Это разбиение выполняется на основе обращения к суждению. При этом каждому смыслу, имеющему некоторое истинностное значение, соответствует свое особое разбиение этого истинностного значения на части. (Слово часть [Teil] употребляется здесь достаточно необычным образом, а именно: отношение между предложением и его частью переносится на денотат предложения; тем самым денотат слова мыслится как часть денотата всего предложения, если само это слово является частью предложения. Такое словоупотребление, очевидно, не вполне корректно, так как денотат целого и какой-либо его части еще не определяет денотата остальной части, а также и потому, что применительно к физическим телам слово часть употребляется в другом смысле. Для данного понятия следовало бы найти другое выражение).». Оно интересно тем, что фактически его можно понимать как существование, по мнению Г. Фреге, потенциальной возможности «вычислять» истинностное значение предложения на основе истинностных значений его частей.

В дальнейшем Г. Фреге приступает к анализу денотата придаточных предложений. На основе своих грамматических изысканий приходит к следующим выводам:

1. денотатом придаточного является определенное суждение: для истинности целого сложноподчиненного предложения безразлично, истинно или ложно суждение, выраженное в придаточном;

2. денотатом предложения не всегда бывает его истинностное значение.

Если по поводу первого вывода автор собственно ничего не имеет, в силу всего вышесказанного, то второй вывод вызывает удивление – Г. Фреге пошел на смягчение своего же ранее сделанного предложения. Автор думает, что это закономерно, поскольку вся концепция денотата предложения как логического значения не правомерна и построена на слишком зыбком основании. Что подтверждается и дальнейшими выводами Г. Фреге:

1. «Придаточные с союзом чтобы при глаголах типа приказывать или просить в прямой речи становятся повелительными предложениями. Такие придаточные имеют только смысл, но не имеют денотата. Приказ или просьба не являются суждениями, однако они находятся на одном уровне с суждениями. Поэтому слова, которые входят в придаточное дополнительное при глаголе типа приказывать, просить и т. п., имеют косвенный денотат. Денотатом такого придаточного является не истинностное значение, а приказ, просьба и т.п.».

2. «Так же обстоит дело с косвенными вопросами…».

Г. Фреге приводит и другие примеры. Чтобы как-то выкрутиться из такого неудобного положения, ему приходится постулировать отсутствие денотата у некоторых видов предложений: «… В данной связи возникает следующая трудность. Естественные языки обладают тем недостатком, что они допускают выражения, которые облечены в правильную грамматическую форму и потому представляются имеющими некоторый денотат (как бы обозначают некоторую вещь), хотя в действительности денотата у них может и не быть, так как это зависит от истинности некоторого другого предложения. …».

Для подкрепления своей позиции он пытается привлечь ссылки математические примеры: «…этот недостаток присущ в какой-то степени и знаковой системе математического анализа: здесь мы тоже встречаем выражения, которые внешне выглядят так, как будто они что-то обозначают, однако в действительности (по крайней мере, до сих пор) денотат их неизвестен, например: сумма бесконечного расходящегося ряда. …». Но здесь он говорит о значении, тем самым, подтверждая косвенно свое представление о связи денотата со значением [16].

Далее он пытается, но так и не приходит к однозначному доказательству того, под денотатом предложения следует принять логическое значение. В отдельных случаях ему приходится прибегать к следующим оговоркам:

«…Почти всегда, как мне кажется, мы связываем с высказываемым нами главным суждением ряд сопутствующих (побочных) суждений, которые выводятся слушающим из наших слов в соответствии с законами психологии, хотя формально (то есть эксплицитно) эти сопутствующие суждения в высказывании не выражены. Поскольку, однако, они связаны с нашими словами почти столь же тесно, как и само главное суждение, их тоже приходится считать содержащимися в предложении. В силу этого смысл предложения становится богаче, и часто в сложном предложении оказывается больше простых суждений, чем простых предложений. Однако для правильного понимания предложения учет сопутствующих суждений необходим отнюдь не всегда; нередко трудно решить, входит ли данное суждение в смысл предложения или просто «сопутствует ему»…».

Мне кажется, что в реальности люди строят интерпретацию чужих слов таким образом, чтобы согласовать свою внутренние представления с новыми фактами, а не наоборот. Если дело обстоит именно так, то все подобные проблемы однозначно снимаются:

• находится адекватное понимание;
• словам подбираются соответствующие значения (будь-то денотаты или представления);
• для предложений также находятся и строятся соответствующие смыслы
  (как правило, из уже «готовых» компонент, имеющихся ментальных образов и репрезентаций).

В заключении, хотелось бы процитировать Г. Фреге, давшего определение идеального языка: «… В идеальном языке [Begriffsschrift] любое грамматически правильное выражение, построенное из ранее определенных знаков, которое вводится в качестве собственного имени, должно обязательно обозначать нечто, и всякий новый знак может вводиться в качестве собственного имени лишь при условии, что ему уже обеспечен некоторый денотат. …». Так что данный нами предпоследний комментарий может служить доводом того, что идеальным языком обладает практически каждый из нас.

3. Заключительные замечания

Человек знакомиться с миром еще до момента освоения им языка, познает его. Благодаря имеющимся в его распоряжении каналам чувственного восприятия он накапливает определенную информацию об окружающем его мире, устанавливает и закрепляет в своей психике, приобретает способность выделять, различать и отождествлять объекты в своем окружении. До освоения им языка человек знакомиться с объектами доступными его непосредственному восприятию. При этом, усвоение любой новой для него информации осуществляется каждым индивидом на базе той, которая у него уже имеется. Образующаяся таким образом система представлений о мире и есть конструируемая им ментальная (а, в последующем, и концептуальная) картина мира, его индивидуальная ментальная репрезентация мира.

Таким образом, на очень коротком доязыковом этапе своего индивидуального развития человек, по сути своей, накапливает некий объем невербальных ментальных представлений о мире.

Освоение языка позволяет человеку вырваться за пределы непосредственного опыта, накапливать и закреплять в своей ментальной (концептуальной) картине мира такую информацию, которая не только дает возможность выйти ему за пределы непосредственного опыта, но и предоставляет возможность конструирования таких частей своей индивидуальной картины мира, которые недоступны непосредственному восприятию и являются частью коллективного опыта человеческой цивилизации, освоению новых приемов познания и конструирования ментальной действительности.

При всем этом такая новая информация, опять таки, становится частью концептуальной системы индивидуума, если соблюдается последовательность ее образования и отнесенность в уже установившейся индивидуальной концептуальной картине.

Знакомство с языком для человека, как и знакомство с любым другим объектом познания, предполагает различение и отождествление языковых выражений. Оно означает построение определенной информации о языке как определенном объекте познания. Соотнесение усваиваемой информации о языке и объектах мира можно понимать как кодирование языковыми средствами определенных фрагментов, участков ментальной картины мира.

Дальнейшее усвоение информации о языке означает усвоение его грамматики как средства оперирования языковыми выражениями. Установление и закрепление связей языковых выражений как кода к определенным фрагментам ментальной системы позволяет в дальнейшем манипулировать содержащейся в ней информацией фактически с помощью только одних языковых средств (грамматик), что приводит к появлению в ней такой информации, которую невозможно получить без использования языковых средств.

Таким образом, процесс познания человека, заключающийся в развитии его умения ориентироваться в мире, в самом широком понимании этого слова, является процессом образования смыслов, или отношений между предметными и концептуальными представлениями, с одной стороны, и языковыми знаками, с другой.

Усвоение некоторого смысла означает не только построение некоторой ментальной структуры (в соответствии с вышеизложенным – значение) из денотатов и концептов, из имеющихся в распоряжении ментальной картины мира индивида, но и установить отношения между ней и теми языковыми знаками, которые выражают или могут выражать ее в коммуникативном акте.

Одновременно с этим должна происходить фиксация условий применимости данного смысла к какой-либо коммуникативной ситуации. Очевидно, что образование такой системы ментальных значений должно предполагать существование некоторых изначально-данных, первичных денотатов и концептов как необходимые условия построения и наращивания индивидуальной картины мира.

Таким образом, требуется, чтобы в любом коммуникативном акте будь то простое созерцание, диалог или чтение текста человек (адресат) выполнял реконструкцию (интерпретацию) передаваемого ему сообщения на основе построения текущей ментальной структуры из значений, имеющихся в его распоряжении, и отношения между ней и теми языковыми знаками, которые он воспринимает. Поэтому понимание языкового выражения должно рассматриваться как его интерпретация в определенной ментальной (концептуальной) системе, а не в терминах определенного множества семантических объектов, соотносимых с языковыми выражениями и образующих «семантику языка», как полагалось в большинстве теоретических построениях.

Интерпретация, во-первых, требует последовательности при введении значений: содержащиеся в ментальной системе значения являются основой для введения в эту систему новых значений. Во-вторых, ментальная система конструируется непрерывно. Таким образом, смысл рассматривается как отношения между языковыми знаками и значениями, состоящими из других значений как его семантических анализаторов и непрерывно, но разной степенью несовместимости связанный с другими значениями ментальной системы индивидуума. Эта несовместимость отражает разный опыт (в самых разных его аспектах и уровнях – обыденном, физическом, социальном и др.) индивидуумов, который наряду с другими факторами – социальным, культурным, физическим и другими контекстами – определяет разные потребности носителей языка.

Некоторая степень несовместимости между значениями системы открывает возможность конструирования одних значений через другие, т.е. отрывает возможность перехода от одних значений к другим, а также к построению новых значений в данной ментальной системе.

Очевидно, что в вышеприведенном понимании индивидуум начинает познавать мир в определенной степени, строя некоторую – возможно, особенную, ни на что не похожую, очень специфическую с точки зрения общепринятой онтологической картины мира – свою собственную, индивидуальную картину мира, так как он идентифицирует и соответственно различает определенные объекты еще до введения (усвоения) естественного языка. Возможно, одним из способов такого усвоения, являются остенсивные определения речевых знаков. «Чувственное» происхождение образующихся вследствие процесса развития индивидуума ментальных значений нисколько не уменьшает их интеллектуального, или концептуального, статуса, а в силу неизбежных в этих процессах процедур обобщения – их абстрактности. Несущественно, какие объекты и как их индивид выделяет в окружающем его мире, т.е. каким ему представляется мир, каким он его воспринимает. Существенно то, что в основной своей массе они независимы от языка.

Представление о существовании довербального этапа становления ментальной системы индивидуума как необходимом условии понимания вербального символизма на начальном этапе его усвоения может быть обосновано как экспериментальными так и теоретическими положениями. Игнорирование такого представления исключает рациональное объяснение возможности усвоения индивидом языка, ведет не только к ничем не обоснованному и методологически порочному приписыванию функции порождения мысли языку, к полному отождествлению мыслительных и языковых структур, к поиску соответствия между структурами языка и реальности, а также, в крайнем случае, к попытке выведения структур реальности из структур языка.

Усвоение естественного языка предполагает различение, как самих языковых выражений, так и реальных ситуаций, в которых они употребляются, и, наконец, их соотнесение между собой. При этом существенная сторона усвоения вербальной символики как кода значений индивидуальных ментальных систем и средства коммуникации заключается в социальной, конвенциональной ориентации индивидуумов привести содержащийся в них смысл и используемую для ее кодирования знаковую систему к принятым в обществе языковым нормам.

На этом этапе сам язык может использоваться и используется, путем применения процедур подкрепления, фиксирования правильных с точки зрения социальной употреблений и, наоборот, исправления неправильных употреблений языковых выражений, для корректировки изначальной довербальной или уже в некоторой степени вербализованной ментальной картины мира, для ее социализации, «интерсубъективизации». Таким образом, язык – предпосылка, инструмент и цель социальной коммуникации индивидуумов.

Если говорить об усвоении логики, то здесь можно было бы говорить, о том, что логика мышления усваивается в процессе усвоения языка, в процессе формирования понятийных компонент ментальной системы индивидуума. Она формируется в ходе последовательного построения языковых концептов, который, регулируется процессами интерпретации. Основу для формирования логики мышления составляет грамматика.

Кодирование значений ментальной системы вербальными выражениями является не только предпосылкой вербальной социальной коммуникации. Естественный язык, символически фиксируя определенные концепты ментальной системы мира, дает возможность, манипулируя – на основе усвоения и по мере построения представлений о грамматической структуре языка – вербальными символами, манипулировать значениями ментальной системы. Это позволяет строить в ней новые понятийные структуры опосредованно – через другие концепты и их структуры – соотнести с концептами, отражающими актуальный познавательный опыт индивидуума. Содержание ментальной системы может быть не только более или менее «богатым», но и более или менее адекватным к познаваемой действительности. Однако нельзя говорить о том, что ментальная система индивидуума является полностью детерминированным действительностью.

Ментальные структуры, построенные посредством языка, скорее относятся к потенциальному, чем к фактическому, опыту индивида. Они представляют собой знание, которое без языка невозможно ввести в индивидуальную картину мира, т.е. манипулируя языком и фиксируемыми им значениям, ввести их в ментальную систему, провести соответствующие (дополнительные) разграничения в индивидуальных знаниях о мире. Это могут быть знания не только о объектах и фактах, принципиально наблюдаемых в действительности, но также и о недоступных прямому наблюдению или о принципиально абстрактных или гипотетических объектах.

Именно в таком расширении границ индивидуальной человеческой деятельности, в возможности перешагнуть границы фактического опыта, и заключается познавательная ценность языка. Это относится не только к естественным языкам, но вообще к любой символической системе, используемой в качестве средства кодирования и манипулирования концептами ментальной системы.

В качестве расширения индивидуальных возможностей человека можно указать на феномен «самосознания». С рассматриваемой точки зрения, этот феномен представляет собой частный случай взаимоинтерпретации. В этом случае ментальная система интерпретируется («отражается») в собственных представлениях, что в языковом плане выражается усвоением соответствующего смысла слова «я». Нечто подобное можно сказать и о самом языке: так же как мы не располагаем другим, кроме языка, средством объяснения и передачи нашего понимания мира, также как мы не можем избежать использования языка при объяснении и описании самого языка.

Из-за отсутствия взаимно-однозначного соответствия между универсумом ментальной системы и множеством вербальных выражений нельзя говорить об абсолютных выразительных возможностях естественного языка. Сами вербальные выражения скорее следует рассматривать как механизм символьной фиксации ментальных структур, манипуляции ими и порождения новых концептуальных структур, а также механизм коммуникации.

В данном эссе мы рассмотрели некоторые положения работы Г. Фреге «Смысл и денотат» («Смысл и значение»). Для большей наглядности автор решил использовать графическую нотацию UML, что позволило ему не только образно представить довольно абстрактные понятия семиотики, но и (как ему кажется) прояснить место таких понятий как «Смысл» и «Значение».

Рисунок 12. Заключительная итерация модели «Имя-Смысл-Значение»

На основе полученной модели (см. Рисунок 12) можно кратко сформулировать полученные результаты следующим:

1. Под смыслом мы понимаем устанавливаемое в процессах порождения имени или его интерпретации отношение между именем и его значением.
2. Значения можно разделить на два взаимосвязанных класса сущностей:
   
   • денотаты – как вещи, данные нам в ощущениях; предметы объективной реальности;
   • представления (концепты) – как психические феномены, внутренние образы индивидов;
   • некоторым представлениям (концептам) можно поставить в соответствие денотаты.
3. Одному и тому же имени в разных контекстах должно обязательно соответствовать одно или более различных значений.
4. Любому значению соответствует хотя бы одно имя.
5. Одному и тому же значению могут соответствовать несколько имен.
6. Отношение омонимии устанавливается непосредственно не между именем и значением, а между именем и смыслом, при этом именно имя агрегирует омонимичные смыслы.

Что же у нас осталось нераскрытым? К нераскрытому, в этой работе автора, содержанию можно отнести:

• структуру имени;
• структуру денотата;
• структуру представления (концепта);
• роли и их кратности в отношении «Значение – Смысл — Имя».
• возможные связи или отношения между синонимичными именами, или их
  определениями;
• присваивание и переприсваивание значений имен и многое многое
  другое.

Но это уже другая работа…

[1] Фреге Г. Смысл и денотат (1892) – в сборнике «Семиотика и информатика». Выпуск 8. 1977, с. 181-210

[2] Естественно, что Г. Фреге не мог оперировать принципами квантовой физикой, поскольку последняя родилась почти на два десятилетия позже написания рассматриваемой нами работы.

[3] Для понимания такой графической нотации читателям рекомендуется познакомиться со следующими книгами:

Буч Г., Максимчук Р.А., Энгл М.У., Янг Б.Дж., Коналлен Д., Хьюстон К.А. Объектно-ориентированный анализ и проектирование с примерами приложений (UML 2)
или
Fowler M., Scott K. UML Distilled. A Brief Guide to the Standard Object Modeling Language.

[4] Здесь мы специально не останавливаемся на модели и структуре коммуникативного акта. Также не будем обсуждать вопросы контекста и невербальных компонент коммуникации.

[5] Мы можем объединить представления с восприятиями, для которых впечатления и акты поведения выступают вместо отпечатков, оставляемых ими в сознании. Для нас различие между представлениями и восприятиями несущественно, тем более что в общую картину действительности, наряду с самими ощущениями и актами поведения, входят воспоминания о них. При этом восприятие можно рассматривать также и как вещь, поскольку вещи воспринимаются органами чувств или носят пространственный характер. – ссылка Г.Фреге.

[6] Поэтому нецелесообразно употреблять слово «представление» для столь разных понятий. – ссылка Г.Фреге.

[7] Наверное, между смыслами выражений.

[8] Вопрос только в характере этих отношений.

[9] Собственно последующие рассуждения Г. Фреге подтверждает наше предположение.

[10] При этом Г. Фреге делает интересную оговорку: «Правда, истинность интересует нас далеко не всегда. Например, при чтении эпоса нас волнуют, наряду с красотой языка, только смысл предложений и вызываемые ими представления (образы) и чувства. Вопрос об истинности этих предложений увел бы нас из сферы художественного восприятия в сферу научных изысканий. Вот почему, коль скоро мы воспринимаем поэму Гомера только как художественное произведение, нам безразлично, в частности, имеет имя Одиссей денотат или нет.»

[11] Сейчас бы Г. Фреге такого заявления бы не сделал!

[12] Математики в случае такого утверждения потребовали бы доказательства его истинности, несмотря на то, что данное утверждение содержится в повествовательном предложении, т.е. фактически потребовали построения его функции истинности. По сути дела, доказательство является построением функции истинности для формального утверждения.

[13] «Два выражения считаются одинаковыми, если они всегда могут подставляться одно вместо другого, причем истинность целого не изменяется» – Прим. перев. работы Г. Фреге.

[14] По Г. Фреге это, наверное, означало бы логическую синонимию.

[15] Ясно, что сейчас представления о возможных типах денотатов гораздо шире. Но традиция принимать логические значения в качестве денотатов предложений настолько сильно укоренилась в логической семантике и др. подобных дисциплинах, что мешает дальнейшему развитию понимания проблемы смысла и значения. Это прослеживается в многочисленных логико-семантических трудах нашего времени (спустя более чем 100 лет от момента написания Г. Фреге рассматриваемой работы), что собственно и вызвало у автора желание досконально разобраться с этим мнением.

[16] Я не буду говорить о их эквивалентности.