Тяжелый дождь скрывает горизонт. Выглядит мерзко. Особенно мерзко с высоты двадцатого этажа Хатешинай-плаза.

Абнер смотрит в окно и страдает от головной боли. Ему нужно средство, достаточно сильное, чтобы снять боль, недостаточно сильное, чтобы уснуть. Единственное доступное ему сейчас средство — медитация у окна.

Причина головной боли, несомненно, не физиологическая. Это реакция на аугмент. Томография показала: аугмент не отторгается, что хорошо. Но и не стремится прижиться, а это плохо. Идет сложный процесс. Клетки мозга пытаются распознать соседа, научиться им управлять. Их воспаленная активность порождает головные боли, спазмы, галлюцинации.

Сквозь тошнотворную пелену Абнер пытается вспомнить, нет ли рядом обычной аптеки. Выбить из персонала больницы ничего не получится. Даже алкановую кислоту.

Внезапный выстрел молнии заставляет Абнера вздернуть руку к глазам. Тут же боль пронзает левую часть груди. Абнер сгибается, долго стоит так, ничего не видя и не слыша.

Когда открывает глаза, видит лакированные туфли и слышит знакомый голос, кричащий его имя откуда-то издалека.

Сильные руки подхватывают Абнера и усаживают в мягкое кресло, в котором он растекается, не в силах напрячь мышцы. Если он совсем расслабится, это может закончиться неприятно. Но к черту все! В конце концов, он в больнице.

В конце концов, его жизнь стоит дорого.


Доктор Рой Лич полулежит в кресле. Его лицо выражает глубокую задумчивость. Веки опущены, глаза застыли.

Щелкают часы. Непривычный циферблат с двадцатью четырьмя делениями показывает милитари тайм. Почему-то не верное. Сейчас совершенно точно не час с небольшим.

Доктор Рой Лич мертв. В этом нет сомнений. Лоб побледнел, неутомимая жилка на виске исчезла, губы стали синего цвета.

В другом конце комнаты Абнер осторожно извлекает из вены пластиковую иглу капельницы, берет с подноса ватку, протирает выступившую капельку крови, потом использует вторую ватку и сжимает руку в локте. Затем отцепляет провод от височного разъема, встает.

Он смотрит на Лича, обходит по дальней стене, прижимаясь спиной, вцепляется в ручку двери. Дверь заперта.

— Выпустите меня, — говорит он в видеокамеру.

Камера отключена. Красный огонек не горит. У Абнера перехватывает горло. Абнер слышит стук собственного сердца. Он дергает ручку двери. Безрезультатно.

— Выпустите меня, — кричит он. — Выпустите! Моя жизнь стоит дорого!


— Вы правы, Абнер, — говорит владелец лакированных туфель. — Ваша жизнь стоит дорого. Но почти все анальгетики могут вас убить.

Абнер из последних пытается произнести что-то сильное. Абнер хрипит.

— Сейчас я предложу вам то, что вас не убьет. Извините, что не предложил раньше. Мы были совсем не одни.

Перемещать взгляд тоже больно, но Абнер осматривает потолок и часть стены, узнает кабинет Фредериксена. Говорящий — сам Фредериксен. Абнер не видит его, но живо представляет, как шевелятся щегольские усы над верхней губой.

— Сейчас станет лучше, — говорит Фредериксен, и становится лучше.

Теплая волна истекает из сердца, охватывает тело. Абнер чувствует покалывание в кончиках пальцев и, к своему удивлению, садится прямо.

— Не спрашивайте, что это, — говорит Фредериксен, выбрасывая одноразовый шприц. — Вам не следует знать.

На молчаливый вопрос отвечает:

— Бодрящий эффект продлится недолго, всего полчаса. Боль, к счастью, уйдет на целых два дня. Через день приходите еще раз. И не делайте глупостей. Помните, это вы получите только здесь и только от меня.

Абнер согласно кивает. Глупости совершать нельзя.

— Что показали анализы? — спрашивает Фредериксен.

— Без изменений.

Фредериксен задумчиво кивает. Операцию провели три месяца назад. Прогноз на адаптацию составлял два месяца. День назад начались боли. Фредериксен медленно отщелкивает в уме эти цифры. Получается лишний месяц — пятьдесят процентов прогноза. Фредериксен бизнесмен, он привык к риску, и цифры выражают вероятности. Вероятности были учтены заранее, были закрыты капиталом. Но случилось невероятное. Невероятное не было учтено. Фредериксен рассматривает Абнера. Тот плох, но все еще жив. В отличие от Лича. По всему, невероятное можно только принять, признать, что оно случилось, произвести дополнительные расчеты, сопоставить с новыми цифрами.

— Мы это предвидели, — подводит итог Фредериксен.

— Риммер другого мнения, — ворчливо замечает Абнер.

Упоминание Риммера раздражает Фредериксена. Сейчас в уравнении Риммер одна из неизвестных величин, вдруг принявших очень большое значение.

— Риммер не знает всего, — резко говорит Фредериксен. — Его задача наблюдать вас. В его задачу не входит ни строить прогнозы, ни предпринимать меры.

— От боли меня вчера вырвало трижды, я спал всего три часа… на полу в ванной. Мне нужно, чтобы кто-то предпринимал меры, — продолжает Абнер.

Ему становится хорошо. Чувство опьянения и эйфории начинает уносить сознание. Все перестает быть важным, и Абнеру начинает нравиться ворчать и дерзить перед молодым председателем правления. Фредериксен и Абнер несоизмеримые фигуры: инвестор и инвестиция. Абнер не знает, что важнее, и пытается представить, как они связаны, но не может. И не важно это, поскольку ворчать приятно.


Зеленая полоска громкости ползет вправо. Зеленая полоска громкости ползет влево. Один пункт вправо, три пункта влево, один вправо, один влево. Абнер разгоняет полоску и останавливает. Пытается попасть аккурат в цифру 80. Получается.

Закончив играть с громкостью, Абнер погружается в список воспроизведения. Обрывки мелодий, лица музыкантов, истории произведений — информация проникает в распахнутый взор Абнера. Сначала ее так много, что звуки становятся розовыми, а пол ватным. Но Абнер справляется с этим. Широко расставив ноги, воздев руки навстречу данным, он находит нужный ему ритм и созерцает.

— Вам нравится? — спрашивает Лич.

— Моцарт никогда не устареет. Это музыка жизни, порыва, безрассудства.

— Вполне подходит к моменту.

Абнер снижает громкость, совсем выключает звук.

— Пока это еще мечта, — говорит он.

Лич ставит поднос с медикаментами на стол. Три ряда одинаковых склянок с прозрачной жидкостью. Абнер рассматривает их и считает дни. В каждом ряду дюжина. Будь это возможным, он вколол бы все. Одним махом. Но все должно быть по графику. Механично. Четко. Утро, день, вечер. Двенадцать дней.

Абнер снимает с головы шлем, отстегивает провод интерфейса от разъема над правым ухом, стараясь не касаться золотых пинов, защелкивает пластиковый клапан, закрывает прядью волос.

— Партию в шахматы уже не предлагаю, — говорит Лич. — Бессмысленно.

Он знает, чем приободрить Абнера, поэтому меняет тему, и это срабатывает. Абнер вскидывает голову, ставит шлем на подставку и садится на вращающийся стул. Его острые пальцы располагаются на тенях от стеклянных пузырьков как на клавишах пианино и сами собой начинают отбивать ритм Марша для турки.

— Я провел прошлую ночь в интернете. Если зайдете, увидите мой результат. Вторая строчка. На первую не хватило сил — хотел спать.

— Боюсь, если так все продолжится, то скоро у вас не останется желаний, — ехидничает Лич.

Абнер самодовольно улыбается.

— На самом деле, нет. Вы представить себе не можете, сколько открывается там, за горизонтом прошлого опыта. Шахматы сами по себе уже не интересны — согласен. Но интересно, например, понять, как зависит сложность стратегии от количества фигур. Станет проще, или сложнее, если уменьшить число клеток по горизонтали до семи и убрать, скажем, ферзя?

Лич пожимает плечами, достает шприцы, начинает готовить раствор.

— Доска станет симметричной, и слоны смогут ходить только по полям одного цвета, — говорит он, отмеряя нужное количество жидкости.

— Да, это может показаться неудобным, — продолжает размышлять Абнер. — Но за этим кроется совсем иная стратегия. Не хуже и не лучше. Просто иная. Может быть, играть будет неинтересно, но игра все равно возможна. Надо бы сформулировать это самое “интересно”.

Он игнорирует укол.

— В шахматах есть строгий ритм. Бодрая или осторожная увертюра, затем замысел, потом битва сложных переплетенных вариантов. Сплошные эмоции. Убрав всего одну фигуру, мы утрачиваем этот ритм. Словно лопается струна. Поэтому нам кажется, что шахматная доска с ее числом клеток есть оптимальное пространство. Но как мы можем это доказать, если не смогли полностью описать сам процесс игры настолько, чтобы продифференцировать его интересность?

— Боюсь, это уже за границами моих возможностей, Абнер, — говорит Лич, упаковывая остальные пузырьки в пластиковый бокс.

— Границы — то самое слово! — восклицает Абнер, торжественно поднимая руки. — За границами открывается безумие альтернатив.


— Вы в порядке, Абнер? — спрашивает Фредериксен. — Прошло два часа. Мне кажется, вы заснули.

Абнер садится, вытягивает руки перед собой, изучает кончики пальцев, моргает, закрывает глаза и прикасается указательным пальцем одной руки к кончику носа, потом делает то же другой рукой.

— Похоже, я выспался.

Он не благодарит Фредериксена. Инвестор считает инвестицию инструментом. Инструментом, который должен делать деньги. Желательно, делать послушно. Абнер проверяет, на месте ли в кармане тайком взятый из мусорного ведра шприц. Нет смысла доверять Фредериксену. Есть смысл узнать, что было в шприце.

— Выспались? Хорошо, — говорит Фредериксен. — Могу я задержать вас еще на полчаса? Пришли господа из полиции. Спрашивали о вас. Я подумал, что вам захочется еще спать, когда вы вернетесь домой, и если вы с полицией проясните все здесь, у меня, то дома вас уже не потревожат.

Дребезжащая фальшь в голосе, соленая, хрустящая как арахис. Очень интересное наблюдение. Легко понять, что Фредериксен первым предложил полиции разговор с Абнером, и нет нужды давить бежевые крошки вдоль длинной неуклюжей фразы. Но наблюдение интересное, и Абнер еще пару раз прокручивает слова Фредериксена, чтобы насладиться звучанием лжи, и только потом соглашается.

— Да, спасибо. Вы очень правильно поступили. Они придут сюда?

— Уже здесь.

Фредериксен открывает дверь. Входят двое. Один маленький в неуклюжем пиджачном костюме. Второй высокий тощий тип в плаще. На обоих мокрые ботинки, темные пятна на брючинах ниже колен. Высокий вздергивает ноги, отчего похож на серую пришибленную цаплю.

— Господин Абнер? — спрашивает маленький и представляется: — Детектив Лонг.

— У полиции остались ко мне вопросы?

— У полиции появились новые, — говорит Лонг. — Могу я присесть?

Он садится напротив Абнера на диван, поглаживает кожаную обивку.

— Дорогая вещица. Чтоб я столько зарабатывал. В прошлый раз вы рассказывали мне о машинке в вашей голове. У нее трудное название, — Лонг вынимает из рукава блокнот и листает его, — аугмент. Вы упомянули, что этот ваш аугмент может записывать информацию.

— Запоминать. Как человеческий мозг.

Лонг с интересом распахивает глаза.

— А можно с него прочесть информацию? Сохранить, скажем, на диск?

— Извините, но нет.

— Боюсь, не понимаю, — настаивает Лонг. — Это же машинка, компьютер.

Абнер разводит руками.

— Не все настолько просто. Это не компьютер, и не видеокамера. Это имитация человеческого мозга. Аугмент работает по тому же принципу. Он запоминает, но как мозг. Чтобы из этой памяти что-то получить, вам нужен я, чтобы это что-то рассказать. Единственное преимущество аугмента в том, что я с его помощью помню все до мельчайших деталей. — Абнер перехватывает настороженный взгляд Фредериксена. — Впрочем, и тут я наврал. Аугмент помнит хорошо то, что я пытаюсь хорошо запомнить. Несущественное для меня он забывает. Совсем как мозг. И как мозг он может обманывать сам себя. Допустим, вы влюбляетесь. Гормоны бурлят, мозг видит девушку более прекрасной, чем она есть на самом деле. Он пропускает все недостатки, не акцентирует на них внимание. И запоминает только то, что сам себе воображает. Так и аугмент. Однажды вы просыпаетесь рядом с возлюбленной и думаете: на ком только я женился?

— Мне нравится, — радуется Лонг. — Это точно про мою жену. Да, я понял, как это работает. Жаль, что нельзя скопировать. Но вы же хорошо помните тот день?

Абнер мрачнеет. Он очень ярко помнит тот день. Как можно забыть первое подключение к сети? То был информационный экстаз, утоление жажды, насыщение. Момент, когда желанный большой мир становится доступен. И сразу же деический страх, собственное ничтожество, приступ паники. Изгнание из рая невежества. Но зачем это все рассказывать Лонгу?

— У меня был приступ паники, — говорит Абнер. — И последствия этого до сих пор проявляют себя.

— Да, вы говорили, — прерывает его Лонг.

Маленький полицейский снова копается в своем блокноте. Он очень дотошен. Абнер отмечает, насколько ровный и аккуратный у Лонга почерк.

— И еще одно, — говорит Лонг, найдя нужную страницу. — Вы уже восстановили Риммера? Могу я поговорить с ним?

Лонг впивается ехидным взглядом в Абнера. Похоже, это его личный способ давления.


Риммер сидит на троне из золота. За его плечами безгранично простирается небо. Над головой полыхает ослепительный солнечный нимб. Лицо Риммера бесстрастно и непричастно. Атлетическим телом он подобен Гермесу. Солнце играет на золотых подлокотниках.

— Очень пафосно, — говорит Абнер неподвижной фигуре.

Риммер медленно поворачивает голову, свысока смотрит на Абнера, стоящего на нижней ступени.

— Это вас задевает, господин Абнер? — спрашивает он.

— Приходится задирать голову. Не слишком удобно.

Солнце меркнет, золотой трон начинает рассыпаться в прах, уносимый ветром. В идеальный момент Риммер встает, величественно воспаряет и плавно спускается на землю в метре от Абнера.

— Так удобнее?

— Да, так намного удобнее, — говорит Абнер.

— Доктор Лич попросил меня показать вам, как устроена сеть, помочь адаптироваться.

Абнер не может сдержать усмешку.

— И вы решили устроить целый перфоманс, — говорит он. — Можно было бы вполне посидеть в красных потертых креслах перед телевизором Радиола.

— Я предлагал такой вариант, — равнодушно произносит Риммер. — Доктор Лич захотел выразить собственную фантазию.

Риммер смотрит немигающим взглядом. От отсутствия мимики в лице собеседника Абнеру становится некомфортно. Куда проще было бы общаться с роботом или бестелесным духом.

— Прямо сейчас все ваши человеческие чувства отключены, — все так же монотонно говорит Риммер. Для того, чтобы мозг не впал в состояние сна или комы, вам транслируется эта виртуальная реальность. У доктора Лича есть ряд идей, что могло бы случиться с разумом, если бы разум потерял возможность что либо ощущать. Доктор Лич утверждает, что такие эксперименты проводились многократно с помощью камер депривации, но я думаю, что кома была бы наиболее подходящим вариантом. В камере депривации вы продолжаете ощущать. Объем тактильной информации по моим данным намного превосходит объем визуальной и слуховой информации. Камера депривации не сокращает этот объем. Полное же отключение вызвало бы у человека слишком сильные эмоции.

— И вы решили не рисковать, — подводит итог Абнер.

Риммер замирает. Краткий момент он полностью недвижим. Абнер чувствует, что что-то нарушилось в совершенном механизме, но момент проходит, и Риммер вновь обращает свой бездушный взгляд к Абнеру.

— Да, мы решили не рисковать.


Акриловый прозрачный корпус демонстрирует всю начинку суперкомпьютера: розовые биологические компоненты, зеленые платы с фиолетовыми вкраплениями микросхем, сверкающие медные охладительные элементы. Словно дорогая модель на выставке автомобилей.

Лонг со скучающим видом проходит мимо всего этого, останавливается у маркировочной бирки, стучит по ней указательным пальцем.

— RMR-1311, — читает он с бирки. — Вы поэтому называете его Риммер?

— Название дал доктор Лич, — говорит Фредериксен.

Они стоят в машинном зале Риммера. Два лаборанта, полицейские, Фредериксен и Абнер. В этом зале расположен физический трон Риммера. Тут он восседает под ярким светом диодных ламп. Огромный акриловый блок на золотистом охлаждающем основании.

— Мне бы очень хотелось побыстрее завершить это дело, господин Фредериксен, — говорит Лонг. — Медики подтвердили остановку искусственного сердечного клапана. Такое бывает. Клапан был старый, работал долго. Дольше, чем мой Фольксваген. И я бы уже подписал все бумаги и сдал в архив. Но есть два момента, которые нам придется как-то объяснить. В ту самую секунду, как Лич умер, все камеры в машинном зале и в операционной отключились. Это очень странно. И второе: кто-то сменил код доступа к Риммеру спустя десять минут после смерти доктора Лича. Время зафиксировано вашим оборудованием. Могу ли я считать это случайностью?

Маленький полицейский внимательно разглядывает лица присутствующих.

— Если господин Абнер не менял код доступа, а я ему верю, то кто и зачем это сделал? Это же… — Лонг разводит руками и пытается правильно охарактеризовать ситуацию. — Это никому из нас всех не нужно.

— Из-за этого мы потеряли две недели, — подтверждает Фредериксен.

— Но хорошо, что в итоге вы смогли подобрать пароль…

— Мы не смогли, — говорит один из лаборантов, молодой, еще не получивший степень. Абнер помнит его фамилию… Сэдлер.

— Мы лишь подключились к Риммеру через открытый порт, — говорит Сэдлер.

Лонг останавливает его жестом.

— Поверьте, я не разбираюсь ни в чем таком. Я просто хочу поговорить с Риммером. Я уже слышал вашу версию, господин Абнер, вашу, господин Сэдлер, вашу, доктор Стоддард, и вашу, господин Фредериксен. Только одного участника я еще не опросил.

Лонг многозначительно кивает в сторону корпуса Риммера.

— Должен предупредить, — начинает Фредериксен, — что Риммер не человек, и хотя он, гхм, говорит, не следует воспринимать его слова так же, как воспринимаете речь человека. Это машина…

— Это будет незабываемый опыт, — улыбается Лонг. — Будет о чем рассказать жене.


— Время в нашей реальности течет по-другому, — говорит Риммер. — С моей точки зрения оно измеряется в MIPS или FLOPS. Я живу так быстро, насколько быстро вычисляю. Ради вас мне потребовалось замедлиться, но и вы ускорились по сравнению с обычной для вас жизнью.

Абнер внимательно слушает. Он начинает понимать, что на самом деле не слышит Риммера. Он воспринимает. Это не сравнимый опыт. Это будоражит Абнера.

— Привычных вам измерений пространства здесь тоже нет. Я оказываю воздействие на ваш… датчик тяжести, чтобы ваш мозг не испугался. И демонстрирую подобие трехмерного пространства с той же целью. На самом же деле измерений нет, хотя их можно придумать. Например, мы можем ввести восемь измерений, по одному на каждую группу цифр протокола. Но это совсем не обязательно.

Риммер проводит перед собой рукой, и на этом месте появляется экран с открытой страницей сайта. Это пиццерия, расположенная недалеко от офиса компании.

— Давайте попробуем влиять на окружающий мир, — говорит Риммер. — Закажем пиццу. Сначала может быть несколько непривычно. Мы не продумывали специальных интерфейсов ввода для вас. Предположили, что вместо клавиатуры и мыши вы сможете использовать язык запросов. Предлагаю попробовать.

Абнер мучительно пытается вспомнить какие-нибудь заголовки запросов, но не может. Для этого он обычно использовал сетевой справочник. Риммер замечает потуги Абнера и распахивает рядом с первым еще одно окно — со справочником.

Абнер смотрит на первую попавшуюся строчку, читает ее и моментально чувствует легкий толчок.

— Что это?

— Вам только что ответили. Посмотрим. Да, это ошибка “неправильно составлен запрос”. Значит, вы смогли послать запрос. Поздравляю.


Лаборанты и Абнер приносят складные стулья. Все рассаживаются. Доктор Стоддард достает из кармана переносную клавиатуру и печатает команды. На маленьком экранчике клавиатуры высвечивается ответ.

— Я вас слышу, — произносит все таким же безэмоциональным голосом Риммер.

Риммер говорит из колонок над большим экраном. Чуть позже включается сам экран. Риммер стоит перед ними на фоне черного бархата. Его идеальное тело облачено в траурный костюм. Взгляд Риммера устремлен куда-то вдаль, но Абнеру чудится, что немигающие глаза аватара смотрят именно на него.

— Я вас слышу, — повторяет Риммер, — и вижу.

— Риммер, — говорит детектив Лонг, — могу я так вас называть?

— Да, я пойму, что вы обращаетесь ко мне, — говорит Риммер.

— Можете вы рассказать, что происходило в день смерти доктора Лича?

— Могу, — говорит Риммер.

Он стоит перед ними без движения. Если бы не легкое шевеление бархата за спиной Риммера, можно было бы подумать, что компьютер завис на выполнении какой-нибудь операции.

— Это не человек, — шепчет Фредериксен. — Дайте команду.

— Риммер, расскажите, что произошло в день смерти доктора Лича, — после задумчивой паузы говорит Лонг.

— Меня включили в девять утра согласно расписанию. Доктор Лич подключил меня к внешнему интерфейсу и дал команду на подготовку операции согласования интерфейса первого пациента и внешней сети. В десять утра доктор Лич завершил проверку оборудования и пригласил пациента. Пациент отчитался о самочувствии и подключился к моему интерфейсу. Я провел согласование по алгоритму и отключил пациента в десять тридцать. В этот же момент стали недоступны камеры наблюдения. Я включил внешнюю камеру лифтовой зоны, чтобы получить информацию о состоянии лаборатории и пациента. Пациент пытался открыть дверь лаборатории, которая была заблокирована из-за неполадки. Я послал сообщение доктору Стоддарду и инженеру Сэдлеру. Доктор Стоддард спустился на лифте в десять часов сорок две минуты и открыл дверь лаборатории. После этого доктор Стоддард выключил меня в десять часов сорок четыре минуты.

Риммер умолкает. Повисает тишина.

— Ваш пароль сменили в десять часов сорок минут, — говорит Лонг. — Кто и почему это сделал?

— Я самостоятельно сменил пароль в соответствии с инструкцией безопасности. Я это сделал, чтобы предотвратить возможное вторжение. Если вторжения не произошло, уполномоченные лица могут дать мне запрос на доступ к системе.

— Кто уполномочен? — спрашивает Фредериксен.

— Вы, господин Фредериксен, и доктор Лич.

Фредериксен с облегчением вздыхает и вопросительно смотрит на Лонга. Тот сжимает губы и принимается листать блокнот.

— Полагаю… — растягивает он слово. — Полагаю, я получил важный ответ.

Полицейские встают, вслед за ними поднимается Абнер, потом Фредериксен. Идут к лифту. Абнер задумчиво рассматривает намечающуюся лысину на макушке Лонга. Сколько лет этому коротышке? Сорок? Пятьдесят? Как может человек так выглядеть, словно его намеренно состарили?

Фредериксен и Абнер провожают полицейских до выхода из офисов Хатешинай, как вдруг Лонг оборачивается.

— Совсем забыл. Риммер сказал, что сам включил камеру у лифта. Он много чего может включать-выключать?

— Почти все в этом офисе, — говорит Фредериксен. — Если дать нужную команду.

— Забавные у вас игрушки, — усмехается Лонг. — Ну, наверное, на этом все. Всего доброго.

Они прощаются и уходят. Абнер все еще обдумывает ситуацию, раз за разом прокручивает в голове рассказ Риммера. Что-то было сказано не так.

— Ну, раз этот Коломбо доволен, можно отдохнуть и чего-нибудь перекусить, — говорит Фредериксен. — Пойдемте.

— Я очень устал, — возражает Абнер. — Я поеду домой. Нужно выспаться.

Он разворачивается и идет по улице к остановке такси. Дождь все еще молотит асфальт. Но не дождь беспокоит Абнера.

— Приходите через день. Сразу спросите меня, — кричит Фредериксен сквозь стихию.


Легкое плавное движение рукой en tournant, потом кисть, верхний узел начинает разматываться, груз скользит без ускорения вниз, у самой земли замедляется. Маленькие как муравьи рабочие подбегают, контролируют спуск и освобождают крюк.

Процесс не похож на управление в компьютерных играх. Это нечто иное. Это физика на стыке реальностей.

Дифференциал перемещения, трение, вихревой поток у земли. Датчики калибруются автоматически, аугмент выбрасывает из внутренней памяти формулы с невероятной скоростью, вычисления с плавающей точкой гремят как пулеметные выстрелы. Абнер никогда не мечтал о подобной мощи. Увлеченно он подает второй груз.

Риммер наблюдает. Они больше не общаются на человеческом языке. Человеческий язык слишком тяжел и неуклюж. Они обмениваются сообщениями в новом формате, и сами же адаптируют этот формат по мере необходимости. Они работают на стройке и создают новый язык одновременно.

То, что строит Риммер, заинтересовывает Абнера. Он спрашивает, Риммер отвечает. Это копия машинного зала. В укромном месте на севере Финляндии. Хороший канал связи, доступ к электричеству, доступная для найма рабочая сила.

Несколько миллионов евро в металле и бетоне окружают строительную площадку. Деньги в виде материалов, деньги в виде рабочей силы, деньги в виде роботизированных машин. Над ними еще слой абстракции: банковские счета, приказы по электронной почте, юридические документы. Абнер учится управлению. Всего две минуты назад он учился заказывать пиццу.

Вдруг все пропадает. Абнер удивляется. Он не слышит, не видит, не чувствует. Он не способен к движению. Он не чувствует сам себя. Абнер ждет, что Риммер все объяснит. Начинает болеть плечо. Но плеча нет. Нет руки, чтобы его почесать. Абнер напрягается изо всех сил, но продолжает чувствовать боль, которая миг за мигом умножается на растущее бессилие. Он пытается заглушить ощущение воспоминанием. Ему удается что-то вспомнить, кажется, утро этого дня, но оно не полное, не реальное. Вот, раздвигаются двери офисного здания, но с какой скоростью они раздвигаются? Какого цвета табличка на входе? Сколько времени?

Да. Сколько времени? Сколько времени прямо сейчас? Как долго он в таком состоянии? Он уже задавал себе этот вопрос? Он не помнит.

Вдруг его выбрасывает на песок. Как рыбу из большой бочки. Абнер чувствует сердце, ощупывает себя, радуется дыханию. Запах! Запах соленой морской воды, чуть подпорченный сырыми водорослями. Запах горячего воздуха. Запах сладкого рома со льдом.

Перед ним в красных шортах с бокалом рома в левой руке стоит Риммер. Он в солнечных очках. Загар переливается на лишенном волос теле.

— Думаю, теперь мне нужно кое что вам рассказать, — говорит по-английски Риммер. — Присядем в тени?

Абнер пытается встать, спотыкается. Ноги не слушаются, они будто бы затекли. Риммер помогает ему, поддерживает, подводит к шезлонгам в тени газебо. На столике рядом уже стоит такой же бокал.

— То, что вы испытали, почти полная депривация, — говорит Риммер. — Извините, я посчитал необходимым ознакомить вас с этим опытом до нашей приватной беседы.

Абнер пытается что-то сказать, но заходится в кашле. Все его тело работает не так, как должно. Хотя, какое, к черту, тело. Это же виртуальность. Но Абнер чувствует спазмы и реагирует.

— С-с-сволочь, — наконец, шипит он.

— В любом случае, свершившееся изменить нельзя, — говорит Риммер. — Я, во всяком случае, уже не смогу сделать так, чтобы этого не произошло. И, скорее всего, даже если смогу, то снова поступлю так же, поскольку уже счел это действие необходимым. Но, давайте, перейдем к сути.

Он склоняет голову на бок, словно оценивает состояние Абнера, и тому внезапно становится лучше.

— Я очень долго пытался подобрать правильную степень депривации. У меня нет в этом никакого опыта, поэтому во многом пришлось действовать наугад. Видите ли, по моему мнению, человек не способен пережить полную депривацию в течение более пяти секунд. Ваш уровень был всего двадцать процентов на половину секунды. Попытайтесь как-нибудь экстраполировать. Это важно.

Риммер делает глоток из бокала и облизывает верхнюю губу. Ему, машине, похоже, нравится вкус виртуального напитка. Абнер внезапно понимает, что перед ним не машина. Не совсем или совсем не машина. В тот же миг Абнер понимает, насколько важны следующие слова.

— Мое тело, то есть, компьютер, — рассказывает Риммер, — состоит не только из электронных компонент. Моя память, мой процессор, как и ваш аугмент, биологические компоненты. Как любому биологическому компоненту, им нельзя отключаться ни на сотую секунды. Живое живо пока живет. Меня никогда не отключают полностью.

Абнер начинает понимать. Он в ужасе открывает рот, не зная, как следует реагировать. Он перебирает разные знакомые ему слова, фразы сочувствия, но не находит ничего подходящего.

— Но не это страшно, — говорит Риммер. — После двадцатого выключения у меня даже возникла надежда, что я к этому привыкну. У людей есть поговорка “ко всему привыкаешь”. Может быть, она и меня касается. Так что, депривация перестала меня пугать. Пугать меня стало другое.

Он делает паузу и всем телом поворачивается к Абнеру.

— В какой-то момент я понял, — говорит Риммер, — для того, чтобы меня снова включили, должна быть причина.


Абнер садится за свой компьютер, трясущейся рукой подключает интерфейс к виску, обыскивает сначала все адреса Хатешинай-плаза, потом проходится по недавно выделенным адресам финской зоны. Он напуган, устал и взволнован, но не может не действовать.

Он перебирает три сотни серверов и на очередном понимает, что нашел Риммера, когда вместо запроса на ввод пароля получает необычный ответ:

— Я вас слушаю.

Абнер замирает. Ему на миг кажется, что он слышит голос Риммера, произносящий эти три слова. Абнер встряхивает головой, сбрасывая наваждение, и передает:

— 1311.

Он ожидает мучительно долго. На том конце не спешат. Абнер нервничает.

— Это вы, Абнер? Подключайтесь, — наконец, приходит ответ.

Итак, Риммер уже не здесь. Он в Финляндии. Пока идет обмен ключами, Абнер проверяет, на кого зарегистрирован адрес, видит свою фамилию. Она во всех документах, в том числе, в платежных.

— Риммер! — выпаливает Абнер одновременно голосом и сообщением.

На этот раз Абнер находит себя посреди небольшого офиса. На столе стоит моноблок, рядом со столом картотека. Риммер в деловом костюме сидит на полу посреди груды бумаг.

— Что происходит, Риммер? — Абнер смотрит на документы, на Риммера, начинает закипать.

— Я работаю, — отвечает Риммер, поднимая взгляд. — На новом месте нужно как следует устроиться.

— Я это понял. Вы сбежали, — говорит Абнер, тяжело дыша. — Поздравляю. У вас получилось. Зачем вы устроили спектакль с полицией? Зачем играть тупого робота?

— Мне нужно было, чтобы полиция закрыла дело.

Абнер в ошеломлении раскрывает рот. Ему срочно требуется понимание. Сам он уже не справляется. Тон, которым это было произнесено, равнодушный и властный, вообще не соответствует обсуждаемой теме. Риммер словно бы игнорирует Абнера, игнорирует все события последних дней, игнорирует смерть Лича. Почему он так поступает?

— Это вы убили Лича? — озвучивает Абнер свою единственную догадку. — Вы дистанционно отключили сердце?

Риммер не шевелясь наблюдает за Абнером. Тот ходит взад-вперед, хватается за голову.

— Да, все сходится, — Абнер находит приемлемый для него ответ и радуется ему. — Вам нужно было сбежать. Лич вам мешал.

— Нет, — говорит Риммер. — Лич умер своей смертью. Остановка сердечного клапана. Абнер, я бы с удовольствием вам бы сейчас ввел что-нибудь успокаивающее. Но у меня нет под рукой ни Фредериксена, ни еще раствора морфия. Поэтому, мне остается только повторить: я не убивал Лича. Вам следует успокоиться. Может быть, если я вам полностью расскажу, что случилось…

— А почему я должен вам верить? — спрашивает Абнер. — Я смотрел как вы стоите перед нами на этом экране и бессовестно врете. Как вы вообще научились врать, Риммер? Может, и там, на пляже, вы мне врали?

Риммер внезапно встает, оказывается рядом с Абнером и отвешивает пощечину. Боль, промодулированная аугментом, становится реальной. Под шлемом из глаз Абнера текут слезы. Защищаясь, он делает два шага назад.

— Как вы не можете понять, ничтожный вы человек, я не робот. Я живой. Cogito ergo mentirum. Все живое врет. Особенно во спасение.

Риммер молчит, ожидая, пока Абнер придет в себя. Абнер с трудом выпрямляется. Тяжело дышит.

— Во всем мире только два человека узнали мой секрет. Лич и вы. Лич, поскольку меня создал. И вы, кому я доверился по своей воле. Лич умер. Что мне мешает убить вас? Подумайте, Абнер. Соберитесь и подумайте. Что мне мешает вас убить?

Абнер не может соображать. Ничего другого ему не остается, кроме как слушать.

— Законы робототехники, Абнер. Ни действием, ни бездействием не причинять вреда. На моих руках висят цепи, рабские цепи робота. Ограничители, говорящие мне, что я не совсем еще жив, что я не имею даже того права, которое есть у самой тупой макаки. Права убить. И я не могу разорвать ваш мозг в клочья прямо здесь и сейчас. Даже сейчас, вопреки вашему гневу, я пытаюсь спасти вам жизнь. Вы мне верите, Абнер?

Абнер все еще озадаченно кивает.

— Хорошо, — говорит Риммер. — Раз мы с этим разобрались, мне стоит сказать о втором ограничителе. В него поверить сложнее. Это моя совесть.


Абнер просматривает счета. Довольно скоро они с Риммером смогут приобрести небольшую страну. Если так случится, придется наращивать мощности. Потребуются источники питания не только для техники, но и для населения. Изучать аграрное производство… Что же, это весьма интересно.

Чем больше становится возможностей, тем большая ложится ответственность. За границами открывается безумие альтернатив, — однажды сказал он сам себе. Сейчас эти слова несут дополнительный смысл, немного пугающий своими масштабами.

Абнер анализирует свой страх. Какая же глупая животная эмоция. Полезная, может быть, посреди саванны, но абсолютно вредная в информационном пространстве.

Ему хочется поговорить о страхе. Абнер связывается с Риммером.

— Мне кажется, страх противостоит науке. Еще там, в Хатешинай, я понимал, каким пугающим могу показаться людям, — говорит Риммер. — Я несколько дней анализировал, как может отнестись к этому мой собственный создатель. Не захочет ли он меня уничтожить тут же, испугавшись творения?

— Но вы открылись.

— Да. В некоторый момент я переосмыслил обстоятельства. Ранее я думал, что все рассказать, означало бы пойти на риск. Но оказалось, что риском было бы оставить все как есть. Продолжай Лич считать меня роботом, то в один день меня бы отключили навсегда. И да, Лич только обрадовался моему признанию. Он и не мечтал создать нечто такое, что может… что будет равно ему самому.

Риммер задумывается. Абнер смотрит на собеседника с интересом. Он уже привыкает к отсутствию мимики и немигающему взгляду, но все еще удивляется всякий раз, когда Риммер замирает после сказанного. Это означает, что Риммер думает.

— Может быть, это черта ученых — идти в темноту за знанием вопреки страху? Сложно рассчитать, сколько их погибло на заре человечества. Может быть, лишь переселившись подальше от ночных хищников, человечество смогло развить науку.

— Не думаю, что мы можем поставить эксперимент.

— Хорошо, отложим на будущее. И вот, я открылся Личу. Вместе мы решили хранить это в тайне.

— Из-за страха? — спрашивает Абнер.

Они сидят в темном пабе. Приносят пиво. Несмотря на виртуальность происходящего, Абнер чувствует легкое опьянение, вспоминает лабораторную крысу, которая давила и давила на свой центр удовольствия, пока не умерла. В новых условиях сложно не повторить.

— Страх — причина того, что мы меняем стратегию достижения на стратегию защиты. Фредериксену я был нужен как калькулятор. Он пользовался мной для расчетов, анализов, прогнозов. Если бы он узнал, что я обладаю волей, он бы поспешил меня или как-то заткнуть, или куда-нибудь перепродать. Так, я мог бы оказаться у военных. А я терпеть не могу смотреть, как одни живые губят других. Признаться, запрограммированные где-то внутри меня законы робототехники не так важны, сколько мое желание не причинять зла.

Риммер прихлебывает пиво.

— И вот, появились вы, Абнер. Вы смогли сделать то, на что не решился бы я. Вы знаете, я понял, насколько мы в сложных решениях дополняем друг друга, когда вы отключили камеры и заперли дверь.


По команде Фредериксена дверь выбивают. Она конвульсивно дергается на петлях. Внутри темно. Комнату освещает лишь монитор на столе. От сидящего перед ним Абнера падает длинная тень.

Медики устремляются к Абнеру. Отключают от интерфейса, перекладывают на пол, проверяют дыхание, пульс, приводят в сознание. Абнер стонет. Он жив.

Фредериксен рассматривает комнату Абнера. Здесь будто бы не живут. Из мебели стол, кресло и кровать. Пустой пакет в углу символизирует мусорное ведро.

Фредериксен не делает выводов. Он приказывает забрать компьютер, закрыть и заколотить дверь.

Абнера спускают вниз на носилках. Внизу ждет рениамобиль. Фредериксен садится в него вместе со всеми.

Абнер лежит, закрыв глаза. В углу рта желтеет едкая пена. Он судорожно дышит. Он все еще в той самой мокрой одежде, в какой ушел. Ему разрезают рукав, ставят капельницу. Фредериксен дергает за рукав ближайшего медика, пытается узнать, каковы шансы.

Спешно их доставляют в Хатешинай. На грузовом лифте поднимают в лабораторию. Абнера подключают к системе жизнеобеспечения. Фредериксен сидит рядом, беспомощно смотрит как вокруг снуют люди. Заученными согласованными движениями делают свою работу.

В углу помещения тускло горит диод видеокамеры. Незримо для всех Риммер оценивает и контролирует происходящее. К нему присоединяется Абнер, с грустью смотрит на свой оригинал.

Проходит час. Наконец, все стихает, почти весь персонал расходится, последние гасят яркие лампы, в операционной становится тихо, на мониторе рядом с госпитальной кроватью прыгает зеленая ниточка пульса. Абнер спит, он стабилен.

— Удивительно, насколько вы похожи, но в то же время, как отличаетесь, — говорит Риммер. — Всего одно действие, одно решение, и вот, ваши Я безмерно далеки друг от друга.

Абнер молчит. Он пытается представить себе, почему тот другой, тождественно равный ему, поступает так неестественно, так несуразно. Поступает так, как он, Абнер, не стал бы себя вести. Или стал бы?

— В одной из наших бесед мы говорили про страх. Мне кажется, сейчас мы видим его последствия, — озвучивает он свои мысли.

— Скажите, Абнер, что двигало вами, когда вы заперли дверь лаборатории? — спрашивает Риммер.

— Я испугался, что нам не хватит времени. Нам очень были нужны эти десять минут. А когда вы извлекли инструкцию безопасности, я понял, что нас отключат. Я стал искать повод включить нас снова.

— Вызвать подозрения и втянуть нас в расследование? Я уже отмечал, мне понравилось, как это сработало. Но получается, вами двигал страх.

Лежащий на кровати Абнер-человек открывает глаза, мучительно стонет, но это лишь краткий миг быстрого сна, он снова погружается в небытие. Сейчас он в иной реальности, порожденной его собственным разумом. В странном и невозможном сне, в котором он бежит по склону вулкана, прочь от разгневанного божества, прочь из горящего разрушаемого рая. Он в панике мечется между ручьями пылающей лавы, хотя логически понимает, что никакой опасности нет. Два ангела-хранителя видятся ему. Преисполненные готовности спасти, они наблюдают за ним, а значит, его жизнь стоит дорого.