Гарри Вассерман (англ. Harry Herschal Wasserman; 1 декабря 1920 — 29 декабря 2013) — американский химик-органик. Известен своими работами в области синтеза и определения структуры сложных природных продуктов, таких как антибиотики.
Кактусы стали новым локальным мемом в Волгограде после увольнения преподавателя Алексея Жданова из колледжа управления и новых технологий за то, что он выложил фото суккулента в рабочий чат.
...Именно в глобализации демографического перехода и заключается его новая фаза, которую можно было бы назвать «третьим демографическим переходом», но ее никак нельзя свести просто к изменению состава населения принимающих стран, хотя это изменение и в самом деле имеет место. Суть ее заключается в превращении всего мирового населения в систему сообщающихся сосудов, в которой все демографические процессы взаимосвязаны между собой и не могут быть поняты с позиций какой-либо одной из частей этой системы. В схеме Коулмена один из главных факторов притока иммигрантов в Европу – падающая ниже уровня простого замещения поколений рождаемость в европейских странах, причем и он сам, и, как мы видели, другие теоретики демографического перехода ищут объяснения этого падения в экономических, социальных и культурных изменениях, происходящих в самих этих странах. Наши возражения сводились к тому, что подобные объяснения избыточны, поскольку снижение рождаемости предопределено снижением смертности и необходимостью восстановления нарушенного демографического равновесия. Но такое возражение всегда может натолкнуться на контраргумент: падение рождаемости не останавливается, достигнув уровня равновесия, а падает ниже этого уровня. Этот аргумент не только выдвигается, но иногда трактуется как свидетельство несостоятельности теории демографического перехода (cм., например, [Валлен 2005; Marchal 2008]). Между тем вся эта аргументация может казаться убедительной только в рамках логики, которую можно метафорически назвать «вестфальской», имея в виду Вестфальскую систему международных отношений, установившуюся в Европе в XVII столетии и ставшую триумфом принципов государственного суверенитета. Этим принципам и отвечает «страноцентрическое» мышление демографов, которым кажется, что теория демографического перехода обязана оправдываться в рамках государственных границ отдельных стран или, в крайнем случае, группы стран. Между тем ни одно государство нельзя рассматривать как «закрытую систему», в границах которой демографический переход может реализоваться независимо от того, что происходит за их пределами. Такой закрытой системой можно считать только все население земного шара. В глобальных же масштабах рождаемость все еще остается существенно выше уровня замещения, и нарушенное равновесие не восстановлено именно в этом смысле. Но даже если равновесие рождаемости и смертности на глобальном уровне будет восстановлено, скажем, к 2100 г., как это предполагается по среднему варианту последнего прогноза ООН, это еще не означает восстановления равновесия между числом жителей Земли (предполагается, что оно достигнет к этому времени 10 млрд человек) и ресурсами жизнеобеспечения, которыми располагает наша планета. «С точки зрения самосохранения человеческой цивилизации, было бы намного лучше, если бы мировая демографическая эволюция перешла в новую стадию, характеризующуюся сокращением мирового населения. Если исключить такое сокращение вследствие подъема смертности, то единственный механизм, который может обеспечить как можно более быстрое удаление от критической ситуации демографического взрыва, – это рождаемость ниже уровня простого возобновления поколений» [Vishnevsky 2004: 274]. С позиций такой логики, отнюдь не противоречащей общей логике демографического перехода как процесса самоорганизации мировой демографической системы, адаптирующейся к новой репродуктивной стратегии человечества, низкая рождаемость в развитых странах Севера и растущие миграционные потоки с Юга на Север – не причина и следствие, а рядоположенные звенья одной цепи на этапе глобализованного демографического перехода. С одной стороны, «низкая “западная” рождаемость – вовсе не свидетельство упадка и кризиса современной “западной” цивилизации, как кажется многим, а напротив, доказательство ее огромных адаптивных возможностей. Проложив путь небывалому снижению смертности во всемирных масштабах, развитые страны прокладывают путь и низкой рождаемости, без которой одно из величайших достижений человека – низкая смертность – превращается в серьезную угрозу для человечества» [Вишневский 2008: 85]. При этом низкая рождаемость вполне может получать в развитых странах, в том числе и в России, крайне негативную оценку и действительно создавать серьезные проблемы для них (в частности, и те, о которых пишет Коулмен), но отдельные страны едва ли способны ей противодействовать, «ибо глубинная объективная логика глобального выживания важнее эгоистической логики, отражающей интересы отдельных стран. Если эта гипотеза верна, глубинные причины падения рождаемости ниже уровня простого воспроизводства в индустриальных странах коренятся не в специфических условиях или стиле жизни их населения. Это падение – элемент глобального демографического процесса, имеющего свои собственные системные детерминанты» [Vishnevsky 2004: 274]. Рано или поздно все страны начинают следовать за пионерами низкой рождаемости. Китай – лишь первая ласточка, теперь уже далеко не единственная. С другой же стороны, учитывая немалое время, которого потребует восстановление глобального демографического равновесия с помощью снижения рождаемости, неизбежен достаточно длительный этап, на протяжении которого свою обычную историческую роль балансирующего перераспределительного механизма будет выполнять международная миграция. Этот этап, конечно, не может быть простым. Известно, какой огромный отпечаток наложило на состав населения Европы и на всю ее историю Великое переселение народов в I тыс. н. э. Сегодня кажется, что тогда происходили огромные миграции. Они и были большими по тем временам, когда все население мира составляло порядка 200 млн человек. Но в начале XXI в. стремительно растущее число международных мигрантов уже превысило 200 млн [UN 2013-1: Tab. 1], и скорее всего это только начало. По оценкам ООН, между 1975–1980 и 2005–2010 гг. чистая миграция из развивающихся в развитые страны за пятилетие выросла с 6,5 до 17,4 млн человек [UN 2013-2: fileMIGR/2]. Как события будут развиваться дальше? Прогнозы ООН, предсказывающие сокращение перетока населения из развивающихся в развитые страны – вплоть до его полного прекращения к концу века (рис. 1), представляются утопическими, пока ничто не предвещает такого сокращения. В этих прогнозах гораздо больше от нынешних настроений общественного мнения развитых стран, чем от реальной оценки будущего. Депопулирующие страны Севера будут и впредь нуждаться в притоке населения, а перенаселенный Юг всегда будет готов удовлетворить любой спрос на мигрантов. Но демографические массы Севера и Юга неравноценны, миграционный напор с Юга всегда будет превышать потребности Севера, равно как и его возможности поглотить растущее предложение, и чем дальше, тем больше. Сейчас трудно представить себе, как разрешится эта коллизия, но то, что нынешняя фаза «глобализованного демографического перехода» ставит мир перед очень серьезными проблемами, а их решение будет намного более сложным, чем хотелось бы Коулмену, да и автору этой статьи, едва ли может вызывать сомнения...
...Проблема в понимании и признании единства и универсальности этой трансформации, предопределенности и неотвратимости ее этапов и тех поистине небывалых вызовов, на которые она требует ответа. Отсюда еще одна задача этой статьи: сопоставить два взгляда на демографический переход (демографическую революцию). Этот переход можно видеть как саморазвивающуюся «цепную реакцию», которая, раз начавшись, становится уже необратимой, проходящей через разные этапы, каждый из которых, в главных чертах, предопределен предыдущим и предопределяет последующий, – и так до завершения всего процесса. А можно, как это обычно и делается, видеть в этапах перехода лишь последовательность наблюдаемых изменений, каждое из которых имеет свои собственные «недемографические» детерминанты (экономические, социальные и проч.). Эти этапы, стало быть, не общеобязательны: они могут наблюдаться в одних странах и не наблюдаться в других, наблюдаться в Европе и не наблюдаться в Азии и т. д. Сейчас исследователи, а тем более политики, как бы стараются не замечать единства мощного исторического потока, научное сознание перемежается обывательским «здравым смыслом», концентрируется на отдельных участках этого потока, иной раз даже на мелких и случайных ответвлениях от него, предлагает рецепты, все достоинство которых заключается в том, что они легко понятны «человеку с улицы» и уменьшают его тревоги. Общественное мнение часто не видит связи между глобальными демографическими переменами и сиюминутными проблемами отдельной семьи или отдельной страны. А история между тем делает свое дело...
Где проходят границы системы? Козырная карта критиков низкой рождаемости, а заодно и теории гомеостатического саморегулирования демографической системы – это падение рождаемости ниже уровня, оправданного снижением смертности. В самом деле, о каком саморегулировании, о каком новом равновесии может идти речь, если ни одно поколение россиян, родившихся после 1910 г., не воспроизводит себя [Демографическая модернизация… 2006, с. 480–481]? А ведь нечто подобное происходит и в большинстве европейских стран. Если саморегулирование существует, оно должно обеспечивать, как минимум, выживание системы, не говоря уже о более высоких целях – развитии, повышении эффективности функционирования и т. п. А здесь не обеспечивается даже количественное постоянство, простое замещение поколений. Запущен механизм вымирания популяций, и не видно никаких признаков самонастройки системы, которая вела бы к выходу из этого кризиса. Вопрос, однако, заключается в том, что понимается под системой, где проводить ее границы, в том числе и географические. Существуют ли они для нее? Долгое время демографы считали (и автор настоящей статьи тоже разделял это странное заблуждение), что постулаты теории демографического перехода, в частности, постулат перехода к новому равновесию, должны реализовываться в каждой отдельной стране, в крайнем случае в группе однородных стран, например, европейских или всех «развитых». Абсурдность этой гипотезы становится особенно очевидной, когда в теорию вводятся элементы системной интерпретации. Ведь население одной страны или группы стран никогда не могло, а тем более не может сейчас, в эпоху глобализации, рассматриваться как замкнутая система, имеющая свои собственные демографические цели. Политические границы не обеспечивают необходимой для этого изоляции. Только все население планеты, все человечество представляет собой закрытую систему, применительно к которой можно говорить о демографической самоорганизации...
...В этом контексте весьма наивными представляются постоянно вспыхивающие во многих развитых странах дебаты об отношении к иммиграции. Почти всегда политики, общественные деятели, журналисты, причем и сторонники, и противники иммиграции, рассуждают о ней так, как будто это только их дело, проблема их страны. Но ведь, по существу, это не так. Конечно, миграция затрагивает каждую страну, которая с нею сталкивается, порождает массу сложностей и т. д. Но корни проблемы находятся на более высоком уровне, на уровне всего человечества, это прежде всего его проблема. Соответственно и механизмы самонастройки, ведущие к ее решению, учитывают, в первую очередь, интересы всей системы (человечества), а не интересы ее частей (отдельных стран), с которыми они могут вступать в противоречие. Это может кому-то не нравиться, но системные требования объективны, их нельзя изменить. Сейчас это осознаётся крайне слабо, что, конечно, затрудняет выработку разумной политической стратегии в отношении миграции. Представим себе предвыборную кампанию в небольшом городке, жители которого особенно недовольны тем, что вечерами им приходится ходить по неосвещенным улицам. Есть два кандидата в мэры, каждый из которых предлагает свое решение вопроса. Один из них обещает сделать так, чтобы солнце над их городом заходило на три часа позднее, чем оно это делает сейчас, и тем самым вопрос об освещении улиц решится сам собой. Другой же говорит, что считает более разумным не трогать законы природы, а установить на улицах фонари. За кого проголосуют избиратели? Это зависит от того, чем набиты их головы. Но в любом случае можно с уверенностью сказать, что сложится партия противников второго претендента, справедливо утверждающих, что даже если он и установит фонари, все-таки освещенность улиц будет меньшей, чем при свете солнца. Примерно так же обстоит сегодня дело и со взглядами на будущее международных миграций. Во всех странах есть люди и политические силы, которые настаивают на том, чтобы иммиграции не было вовсе или чтобы ее было намного меньше, вместо того чтобы думать о том, как сделать неизбежную иммиграцию более полезной и одновременно менее болезненной. Впрочем, в не меньшей мере это относится и к низкой рождаемости. Можно с уверенностью сказать, что на мировом уровне проблемы и вызовы низкой рождаемости не будут в списке главных на протяжении не то что ближайших десятилетий, но, скорее всего, и ближайших столетий. Тем не менее сейчас имеется большое число стран, в которых низкая рождаемость воспринимается как исключительно их проблема, как одна из главных угроз их будущему, как будто можно иметь будущее, не зависящее от будущего всего человечества. Тревога нарастает, как снежный ком, очевидные негативные последствия низкой рождаемости нередко преувеличиваются, а позитивные – отрицаются, нагнетается общественное возбуждение, а вера в то, что можно повысить рождаемость в одной отдельно взятой стране, становится едва ли не главным признаком «патриотизма». Но можно ли ехать по левой стороне дороги с правосторонним движением? Нельзя шутить с мировыми законами. Сейчас низкая, а может быть даже и очень низкая рождаемость – часть механизма, обеспечивающего постепенный возврат мировой демографической системы в состояние равновесия. Этот механизм не зависит от желания политиков и правительств, как не зависит от него движение планет. Система подает информационные сигналы о своем состоянии, они улавливаются на микроскопическом уровне и предопределяют приспособительное поведение теперь уже миллиардов людей, поиск ими наиболее адаптивных форм такого поведения. В этом смысле нет никакого отличия демографической системы от физической, которая «ведет себя как единое целое и как если бы она была вместилищем дальнодействующих сил… Система структурируется так, как если бы каждая молекула была “информирована” о состоянии системы в целом» [Пригожин, Стенгерс, 1986, с. 229]. Только сумасшедший может утверждать, что он наверняка знает, какими будут эти формы, – выше уже говорилось о невозможности предсказывать конечное состояние системы, находясь в точке бифуркации. Но если какие-то прогнозные соображения, основанные на понимании общей логики функционирования сложных систем, все же возможны, то они сводятся к тому, что мы живем и долго еще будем жить не в том мире, где следует рассчитывать на повышение рождаемости до уровня замещения поколений, а тем более выше него. Надо научиться жить с низкой рождаемостью, и это гораздо более важная и реалистическая задача – и для общества, и для его полномочных представителей, нежели тупые попытки заставить лететь вспять стрелу времени...
...В чем – кроме демографической неграмотности, разумеется, – причина живучести почти слепой веры в необходимость, а главное, возможность «управлять рождаемостью», причем веры, характерной не только для «человека с улицы», но и для тех, кто усиленно подчеркивает свою принадлежность к научному сообществу? В ее основе всегда лежит одна и та же средневековая мировоззренческая посылка: преклонение перед заранее запланированным, жестко детерминированным, законченным совершенством мира, недоверие к «стихийности», к случайным процессам, стремление исключить их из жизни общества, а то и природы. Мне уже приходилось писать о том, что эта посылка была характерна для марксизма, в котором, «когда… речь заходит о будущем, на первый план… выдвигается его хилиастическая составляющая, и марксистский “проект” пронизывает дух средневековых утопий» [Вишневский, 1998, с. 207]. В советское время положения марксизма, бывшего в СССР чем-то вроде официальной религии, использовались весьма выборочно, и нет ничего удивительного в том, что на первый план выдвигалась как раз эта его наиболее слабая, но зато понятная народу утопическая «составная часть». Сейчас марксизм в России утратил свой официальный авторитет, но армия жаждущих прислониться к какой-нибудь новой утопии, кажется, не уменьшилась. Мы по-прежнему «не можем ждать милостей от природы», хотя теперь, на словах, конечно, и признаём порой таящуюся в ней божественную мудрость...
...Правда, в стане бескомпромиссных критиков низкой рождаемости встречаются попытки и более обобщенного и, в определенном смысле, более глубокого взгляда на низкую рождаемость как на проявление общего тупикового развития современной цивилизации. Сторонники такого взгляда признают невозможность изменить тенденции рождаемости, воздействуя на отдельные ее факторы, пока сохраняется нынешнее направление цивилизационного развития. Они призывают изменить само это направление, перестроить всю систему ценностей, причем в качестве образцов, к которым следует стремиться, предлагаются традиционные ценности, формы и нормы демографического поведения, характерные для «допереходного» прошлого. Все подобные предложения опираются на более целостный, а потому интеллектуально и более привлекательный взгляд на мир, нежели потуги поверхностных искателей легко устранимых конкретных зловредных факторов, а то и злонамеренных виновников падения рождаемости. В такой системе взглядов нет ничего специфически демографического, она существует не сама по себе, а вписывается в определенное мировоззрение, составляет часть некоего универсального «проекта будущего». Все разновидности этого проекта обладают обычно хорошо известными чертами консервативной утопии: идеализацией прошлого, преувеличенной критикой настоящего, убеждением, что нынешний путь развития выбран по чьей-то ошибке или чьему-то злому умыслу, верой в возможность возвратить «прошлое, которое мы потеряли». В каком-то смысле можно признать такой «проект» тоже системным, и это помогает понять интуитивное неприятие его сторонниками теории демографического перехода, их постоянное стремление объявить ее «несостоятельной», «устаревшей» и т. п. Здесь дело не конкретно в демографии, а в общем, а стало быть, и научном мировоззрении. Но именно поэтому в теоретико-методологическом плане гораздо интереснее, важнее, да и сложнее ответить на критику теории демографического перехода, исходящую от сторонников консервативной системной парадигмы, отделяя ее, конечно, от демагогического мусора, которым эта критика обычно бывает окружена. Интересно отметить, что в СССР теория демографического перехода с трудом прокладывала себе путь, потому что постоянно сталкивалась с обвинениями в «немарксизме» (игнорирование социально-экономических формаций, признание одинаковости демографических тенденций при капитализме и социализме и проч.). Когда же в постсоветской России марксизм вышел из моды и превратился в жупел, появились обвинения этой теории в марксизме...
Признает ли демография «стрелу времени»? Впрочем, можно ли обоснованно говорить о «системности» консервативной парадигмы? Достаточно ли для этого отмеченного выше отказа от «факторного» объяснения наблюдаемых перемен (в том числе и в демографии, но это – лишь частный случай) в пользу признания более общей, комплексной их обусловленности («цивилизационной» и т. п.)? Мне представляется, что этого все же недостаточно, и что действительно системный взгляд появляется только тогда, когда в центре внимания оказываются процессы системной самоорганизации и их механизмы. Соответственно системный взгляд на демографические процессы предполагает рассмотрение механизмов самоорганизации демографической системы. Важнейший из них – механизм целеполагания. Более четверти века назад я высказал утверждение, что целеполагание демографического развития обеспечивается механизмом социокультурного отбора, объектом которого выступают «широко понимаемые способы деятельности людей… ее социально задаваемые программы» [Вишневский, 1986, с. 239]. К сожалению, этот тезис не вызвал никакого отклика в среде моих коллег-демографов, хотя сама идея с очевидностью витала в воздухе. Я ссылался на работы советского культуролога Э. Маркаряна [Маркарян, 1983], к тому времени уже были опубликованы работы Ричарда Докинза [Dawkins, 1976, 1982], введшего в оборот понятие «мем» (но тогда я о них не знал). За прошедшее с тех пор время получило развитие целое научное направление – меметика, и можно только пожалеть о том, что пока эти новации не дошли до демографов. Здесь не место распространяться о возможностях меметики применительно к демографии, но важно подчеркнуть, что развитие этого направления связано с признанием эволюционной природы единиц культурной информации и их подчиненности законам дарвиновского отбора, на что обращал внимание и я. А это позволяет, более того, делает неизбежным введение в рассуждение о демографическом развитии эддингтоновской «стрелы времени» и представления о необратимости развития. Ибо отбор – это всегда движение в одном направлении: от менее эффективных к более эффективным адаптивным формам. Какое отношение имеют все эти рассуждения к вопросу о низкой рождаемости? Очень большое. На уровне «обыденного здравого смысла», которым и руководствуются почти все, говорящие и пишущие о демографии, низкая рождаемость в развитых странах – это зло, беда, если не полная катастрофа. «Вымирание населения» – едва ли не важнейшее доказательство того, что человеческая цивилизация зашла «не туда» и что нужно срочно менять вектор развития. Порожденные веком просвещения надежды на прогресс оказались ложными, с ними надо расстаться, а заодно и с «прогрессистской» теорией демографического перехода, которая объясняет снижение рождаемости вместо того, чтобы его осуждать. Однако стоит только воспринять идею системной самоорганизации, которую, как я полагаю, необходимо глубже интегрировать в теорию перехода, как такое рассуждение становится попросту невозможным. Если, начиная с какого-то момента, низкая рождаемость получает столь значительное распространение, проявляет поистине универсальную экспансию, то это лишь означает, что она обладает какими-то эволюционными преимуществами, которые и прокладывают ей путь. Если же это кажется противоречащим здравому смыслу, то тем хуже для здравого смысла. Впрочем, ниже мы еще попытаемся проверить на прочность аргументацию «демографических алармистов», исходя именно из критерия здравого смысла. Но сейчас задержимся на некоторое время на механизме формирования цели демографической системы в период перехода.
Кому известна цель? Хотя демографический переход в глобальных масштабах занимает достаточно долгий отрезок времени – не менее двух-трех столетий, – на фоне всей человеческой истории это короткий период, на протяжении которого человечество ищет пути восстановления резко нарушенного демографического равновесия. По существу, это – точка бифуркации, в которой будущее состояние системы никому не известно. Делая наш индивидуальный выбор, в том числе и в отношении числа детей, которым мы даем жизнь, мы улавливаем и перерабатываем огромное количество информации, но эта информация касается нас и нашего положения в системе, а отнюдь не конечного состояния системы. Оно просто еще не найдено и не может быть никому известно. Будущее формируется методом проб и ошибок, самим движением, во многом случайным, хаотическим, хотя и подчиненным принципам отбора. Оно – результат, а не заранее заданная цель. Смысл бифуркационного перехода – в приспособительных изменениях, рано или поздно они заканчиваются, устанавливается новое относительное равновесие, и система приобретает новую устойчивость. Но пока переход идет, случайное рыскание элементов системы – нормальное состояние. Ранее я пытался пояснить эту мысль ссылкой на теорию движущего и стабилизирующего отбора И. И. Шмальгаузена [Шмальгаузен, 1968]. То же можно выразить и в других терминах, например, в терминах теории изменений И. Пригожина, как это сделал, например, О. Тоффлер. «Когда на систему, находящуюся в сильно неравновесном состоянии, действуют, угрожая ее структуре, флуктуации, наступает критический момент – система достигает точки бифуркации… В точке бифуркации принципиально невозможно предсказать, в какое состояние перейдет система. Случайность подталкивает то, что остается от системы, на новый путь развития, а после того как путь (один из многих возможных) выбран, вновь вступает в силу детерминизм – и так до следующей точки бифуркации» [Тоффлер, 1986, с. 28–29]. Подобный взгляд на демографические изменения может показаться абсурдным многим демографам, не говоря уже о политиках или широком общественном мнении, которые убеждены, что они-то уж точно знают, каким должно быть конечное состояние системы и насколько реальное развитие событий не соответствует их картине будущего (обычно списанной с прошлого). В частности, они уверены, что современная очень низкая рождаемость несет угрозу вымирания и уже потому опровергает идею гомеостатического саморегулирования, ориентированного на сохранение целостности системы. Им кажется очевидным, что низкая рождаемость вызвана какими-то сбоями в механизмах самоорганизации, о которых и сигнализирует проницательный демограф, требуя их немедленного ремонта с помощью государственного вмешательства. Здесь мы сталкиваемся с широко распространенным (конечно, не только в демографии) якобы научным мировоззрением, отводящим науке роль инструмента, с помощью которого можно «перехитрить» объективные законы природы и общества и добиться желаемых «практических результатов» – «мы не можем ждать милостей от природы» и т. п. Это опускает науку ниже религии, на плечах которой она поднялась. Странно было бы, если бы религиозный мыслитель, считающий, что он через знание или откровение постиг Божественный замысел, попытался ему воспротивиться. Успехи же науки породили немало иллюзий в отношении возможностей человека, включая и банальную иллюзию того, что мир может развиваться по его, человека, собственному замыслу. Но величие науки заключается не в том, что она отрицает «телеологию», а в том, что она проникает в «черный ящик» природы и постепенно понимает, откуда берется «цель». Это понимание можно использовать в практической деятельности, как можно использовать всякое знание. Но не думаю, чтобы кто-либо оказался способен изменить сам механизм формирования цели, который так же недоступен воздействию человека, как механизм возникновения галактик. В этом смысле можно спокойно сказать, ничуть не отрекаясь от научного видения мира: все в руце Божией...
Вот еще видео есть с прошлогоднего семинара, Николай Чхало про результаты по безмасочному, в самом конце вопрос был: https://youtu.be/5gYtoNrQVu4?t=7033
Хрупкость пластика для музейного экспоната, просто стоящего на полке, не существенна. Да и возрастает она, насколько я понимаю, только в случае наличия каких-то трещин и дефектов отливки, по которым реагенты могут проникнуть вглубь материала.
Я просто на кнопку пульт от люстры кладу, чтоб не наступал и никаких проблем. Иногда может его сбросить на пол (сам системник на полу стоит), но это именно сознательное действие, чтобы внимание на себя обратить.
Ее создали шестидесятые годы, и с их доброй и легкой руки общедоступная, понятная книга стала преимущественной на книжном рынке, так что даже целые книгоиздательства посвятили себя исключительно ей. Великое современное значение популярного чтения, знакомящего с наукой и ее завоеваниями, стоит вне спора и вне сомнений, но… есть книга и Книга. И если ценная, добросовестная, умело составленная и живо изложенная она вклад и приобретение, то торопливая, в грубых попыхах надерганная, ничего, кроме вреда и зла она принести не может. А между тем сих последних, к сожалению, большинство, с каждым днем все увеличивающееся и грозящее затопить и рынок, и читателя. Быть может, не всем известно, как пишутся, - если только уместно это слово в данном случае, такие популярные брошюры, - вернее, склеиваются, составляются из кусков, представляя собой, таким образом, неискусную мозаику топорной работы. А знать это далеко не лишнее дело и в особенности именно провинции, на которую такая «популяризация» и рассчитывает, которой она, в сущности, только и дышит.И вспоминается по этому поводу одна сценка, на которую довелось натолкнуться в Москве. Номер «меблировки». За письменным столом сидит молодой человек – из «неокончивших», ходящий около литературы, пишет для Никольского рынка, для разных гг. Клюкиных, Ефимовых и проч., и проч. Пред ним развернуты на нужных местах: Мантегацца «Физиология любви», «Любовь» О.К. Нотовича, «Любовь конца века» издания Хесина и… астрономия, не помню уж какого автора. Это популяризатор.- Занят вот как, - говорит он, проводя рукой по горлу, как ножом. - Чем же? – спрашиваю. - Составляю «Гигиену половой жизни» для Б. - Астрономия же зачем? - А, видите ли, издатель просил, чтобы любовь была приведена в зависимость от метеорологии и от движения солнечной системы… - ?! Популяризатор извиняется, жадно выпивает несколько глотков пива и принимается за работу. Звенят услужливые ножницы и неутомимая ходит по бумаге кисточка с гуммиарабиком. Через недели три, месяц, в витринах книжного магазина лежит чистенькая «Гигиена половой жизни» - «под редакций Петрова» или «Сергеева» - в зависимости от отчества «составителя». Читателю, конечно, и невдомек, что этот Петров или Сергеев – такие же редакторы, как я – китайский переводчик. «Раз выставляют имя редактора, то, должно быть, есть, чем похвалиться», - вот логика покупателя, и на этом-то издатель и играет. У всех на памяти известная история с переводом Ницше, тоже «под редакцией Васильева», оказавшегося на суде самим издателем, немецкого языка не знавшего и Ницше не читавшего никогда. Популяризатор такой получает «сдельно» - рублей по 15-20 за брошюру, которая в продаже стоит копеек по 60-70 и печатается и расходится в 6000 экземплярах. Дешево и сердито. Правда, от этой «сердитости» голову читателя заволакивает туман, и популяризует такая книжонка только имя своего издателя, который, - пока суд да дело, пока не сделался совсем и везде популярным торговцем печатным гнильем, - становится на ноги, зашибает деньгу и, быть может, даже, после того, как «было много бито, граблено», готов будет и об уважении «общественном» подумать и сменить «Гуака» сказками Андерсона. А провинция раскупает, читает, думает, что учится. Библиографические отделы газет и журналов для нее всегда непрочитанный балласт, - и как это жаль! Печать уже много сделала в борьбе с шарлатанством и сделала бы еще больше, если б сам читатель не упирался. А такое «упирательство» господам популяризаторам и их издателям как раз и на руку. Мраком и темнотой рожденные, они и торжествуют только в нощи. П.М. П-ский «Биржевые ведомости», №194, 1902 год (Из паблика Газетная пыль vk.com/pylgazet)
У людей нет просто целостной картины в голове. Рекомендую книгу Валеро (2-е издание) Thanatia The Destiny of the Earth's Mineral Resources A Thermodynamic Cradle-to-Cradle Assessment (на английском): https://disk.yandex.ru/i/1jZfTOxTi7ntZ
Именно так, изображено под буквой К на рисунке: https://www.science.org/doi/10.1126/science.adk4858
В 1917 году почти половина города и выгорела, жертв правда не много было: https://ru.wikipedia.org/wiki/Барнаульский_пожар_(1917)
https://custom.cvent.com/216E523D934443CA9F514B796474A210/files/f3a0901104c64639b204aa78bbdae875.pdf
Гарри Вассерман (англ. Harry Herschal Wasserman; 1 декабря 1920 — 29 декабря 2013) — американский химик-органик. Известен своими работами в области синтеза и определения структуры сложных природных продуктов, таких как антибиотики.
Соберет два стула и предложит выбрать на какой сесть.
http://www.oniip.ru/services/proizvodstvo-pechatnykh-plat/
Кактусы стали новым локальным мемом в Волгограде после увольнения преподавателя Алексея Жданова из колледжа управления и новых технологий за то, что он выложил фото суккулента в рабочий чат.
Коллеги Жданова - скромные и воспитанные дамы — посчитали растение чересчур неприличным и эротичным. Фаллическая форма шелковистого кактуса кое-кому ярко напомнила мужской половой орган.
https://bloknot-volgograd.ru/news/volgogradtsy-ustroili-kaktus-fleshmob-v-podderzhku-1711271
А не проще в подобной ситуации использовать дрон с камерой? Даже не проникая внутрь можно облететь вокруг и заглянуть во все окна.
Даже если просто регулярные обзоры публиковать по новостям из этой темы: https://www.sinodefenceforum.com/t/chinese-semiconductor-thread-ii.9109/ Куда информативнее выйдет всей этой воды.
Вишневский, А. Г. Время демографических перемен. Избранные статьи (2015) Выдержки из разделов разделов 1 и 3:
...Именно в глобализации демографического перехода и заключается его новая фаза, которую можно было бы назвать «третьим демографическим переходом», но ее никак нельзя свести просто к изменению состава населения принимающих стран, хотя это изменение и в самом деле имеет место. Суть ее заключается в превращении всего мирового населения в систему сообщающихся сосудов, в которой все демографические процессы взаимосвязаны между собой и не могут быть поняты с позиций какой-либо одной из частей этой системы.
В схеме Коулмена один из главных факторов притока иммигрантов в Европу – падающая ниже уровня простого замещения поколений рождаемость в европейских странах, причем и он сам, и, как мы видели, другие теоретики демографического перехода ищут объяснения этого падения в экономических, социальных и культурных изменениях, происходящих в самих этих странах. Наши возражения сводились к тому, что подобные объяснения избыточны, поскольку снижение рождаемости предопределено снижением смертности и необходимостью восстановления нарушенного демографического равновесия. Но такое возражение всегда может натолкнуться на контраргумент: падение рождаемости не останавливается, достигнув уровня равновесия, а падает ниже этого уровня. Этот аргумент не только выдвигается, но иногда трактуется как свидетельство несостоятельности теории демографического перехода (cм., например, [Валлен 2005; Marchal 2008]).
Между тем вся эта аргументация может казаться убедительной только в рамках логики, которую можно метафорически назвать «вестфальской», имея в виду Вестфальскую систему международных отношений, установившуюся в Европе в XVII столетии и ставшую триумфом принципов государственного суверенитета. Этим принципам и отвечает «страноцентрическое» мышление демографов, которым кажется, что теория демографического перехода обязана оправдываться в рамках государственных границ отдельных стран или, в крайнем случае, группы стран.
Между тем ни одно государство нельзя рассматривать как «закрытую систему», в границах которой демографический переход может реализоваться независимо от того, что происходит за их пределами. Такой закрытой системой можно считать только все население земного шара. В глобальных же масштабах рождаемость все еще остается существенно выше уровня замещения, и нарушенное равновесие не восстановлено именно в этом смысле. Но даже если равновесие рождаемости и смертности на глобальном уровне будет восстановлено, скажем, к 2100 г., как это предполагается по среднему варианту последнего прогноза ООН, это еще не означает восстановления равновесия между числом жителей Земли (предполагается, что оно достигнет к этому времени 10 млрд человек) и ресурсами жизнеобеспечения, которыми располагает наша планета. «С точки зрения самосохранения человеческой цивилизации, было бы намного лучше, если бы мировая демографическая эволюция перешла в новую стадию, характеризующуюся сокращением мирового населения. Если исключить такое сокращение вследствие подъема смертности, то единственный механизм, который может обеспечить как можно более быстрое удаление от критической ситуации демографического взрыва, – это рождаемость ниже уровня простого возобновления поколений» [Vishnevsky 2004: 274].
С позиций такой логики, отнюдь не противоречащей общей логике демографического перехода как процесса самоорганизации мировой демографической системы, адаптирующейся к новой репродуктивной стратегии человечества, низкая рождаемость в развитых странах Севера и растущие миграционные потоки с Юга на Север – не причина и следствие, а рядоположенные звенья одной цепи на этапе глобализованного демографического перехода.
С одной стороны, «низкая “западная” рождаемость – вовсе не свидетельство упадка и кризиса современной “западной” цивилизации, как кажется многим, а напротив, доказательство ее огромных адаптивных возможностей. Проложив путь небывалому снижению смертности во всемирных масштабах, развитые страны прокладывают путь и низкой рождаемости, без которой одно из величайших достижений человека – низкая смертность – превращается в серьезную угрозу для человечества» [Вишневский 2008: 85]. При этом низкая рождаемость вполне может получать в развитых странах, в том числе и в России, крайне негативную оценку и действительно создавать серьезные проблемы для них (в частности, и те, о которых пишет Коулмен), но отдельные страны едва ли способны ей противодействовать, «ибо глубинная объективная логика глобального выживания важнее эгоистической логики, отражающей интересы отдельных стран. Если эта гипотеза верна, глубинные причины падения рождаемости ниже уровня простого воспроизводства в индустриальных странах коренятся не в специфических условиях или стиле жизни их населения. Это падение – элемент глобального демографического процесса, имеющего свои собственные системные детерминанты» [Vishnevsky 2004: 274]. Рано или поздно все страны начинают следовать за пионерами низкой рождаемости. Китай – лишь первая ласточка, теперь уже далеко не единственная.
С другой же стороны, учитывая немалое время, которого потребует восстановление глобального демографического равновесия с помощью снижения рождаемости, неизбежен достаточно длительный этап, на протяжении которого свою обычную историческую роль балансирующего перераспределительного механизма будет выполнять международная миграция.
Этот этап, конечно, не может быть простым. Известно, какой огромный отпечаток наложило на состав населения Европы и на всю ее историю Великое переселение народов в I тыс. н. э. Сегодня кажется, что тогда происходили огромные миграции. Они и были большими по тем временам, когда все население мира составляло порядка 200 млн человек. Но в начале XXI в. стремительно растущее число международных мигрантов уже превысило 200 млн [UN 2013-1: Tab. 1], и скорее всего это только начало. По оценкам ООН, между 1975–1980 и 2005–2010 гг. чистая миграция из развивающихся в развитые страны за пятилетие выросла с 6,5 до 17,4 млн человек [UN 2013-2: fileMIGR/2]. Как события будут развиваться дальше? Прогнозы ООН, предсказывающие сокращение перетока населения из развивающихся в развитые страны – вплоть до его полного прекращения к концу века (рис. 1), представляются утопическими, пока ничто не предвещает такого сокращения. В этих прогнозах гораздо больше от нынешних настроений общественного мнения развитых стран, чем от реальной оценки будущего.
Депопулирующие страны Севера будут и впредь нуждаться в притоке населения, а перенаселенный Юг всегда будет готов удовлетворить любой спрос на мигрантов. Но демографические массы Севера и Юга неравноценны, миграционный напор с Юга всегда будет превышать потребности Севера, равно как и его возможности поглотить растущее предложение, и чем дальше, тем больше. Сейчас трудно представить себе, как разрешится эта коллизия, но то, что нынешняя фаза «глобализованного демографического перехода» ставит мир перед очень серьезными проблемами, а их решение будет намного более сложным, чем хотелось бы Коулмену, да и автору этой статьи, едва ли может вызывать сомнения...
...Проблема в понимании и признании единства и универсальности этой трансформации, предопределенности и неотвратимости ее этапов и тех поистине небывалых вызовов, на которые она требует ответа. Отсюда еще одна задача этой статьи: сопоставить два взгляда на демографический переход (демографическую революцию). Этот переход можно видеть как саморазвивающуюся «цепную реакцию», которая, раз начавшись, становится уже необратимой, проходящей через разные этапы, каждый из которых, в главных чертах, предопределен предыдущим и предопределяет последующий, – и так до завершения всего процесса. А можно, как это обычно и делается, видеть в этапах перехода лишь последовательность наблюдаемых изменений, каждое из которых имеет свои собственные «недемографические» детерминанты (экономические, социальные и проч.). Эти этапы, стало быть, не общеобязательны: они могут наблюдаться в одних странах и не наблюдаться в других, наблюдаться в Европе и не наблюдаться в Азии и т. д.
Сейчас исследователи, а тем более политики, как бы стараются не замечать единства мощного исторического потока, научное сознание перемежается обывательским «здравым смыслом», концентрируется на отдельных участках этого потока, иной раз даже на мелких и случайных ответвлениях от него, предлагает рецепты, все достоинство которых заключается в том, что они легко понятны «человеку с улицы» и уменьшают его тревоги. Общественное мнение часто не видит связи между глобальными демографическими переменами и сиюминутными проблемами отдельной семьи или отдельной страны. А история между тем делает свое дело...
Где проходят границы системы?
Козырная карта критиков низкой рождаемости, а заодно и теории гомеостатического саморегулирования демографической системы – это падение рождаемости ниже уровня, оправданного снижением смертности. В самом деле, о каком саморегулировании, о каком новом равновесии может идти речь, если ни одно поколение россиян, родившихся после 1910 г., не воспроизводит себя [Демографическая модернизация… 2006, с. 480–481]? А ведь нечто подобное происходит и в большинстве европейских стран. Если саморегулирование существует, оно должно обеспечивать, как минимум, выживание системы, не говоря уже о более высоких целях – развитии, повышении эффективности функционирования и т. п. А здесь не обеспечивается даже количественное постоянство, простое замещение поколений. Запущен механизм вымирания популяций, и не видно никаких признаков самонастройки системы, которая вела бы к выходу из этого кризиса.
Вопрос, однако, заключается в том, что понимается под системой, где проводить ее границы, в том числе и географические. Существуют ли они для нее?
Долгое время демографы считали (и автор настоящей статьи тоже разделял это странное заблуждение), что постулаты теории демографического перехода, в частности, постулат перехода к новому равновесию, должны реализовываться в каждой отдельной стране, в крайнем случае в группе однородных стран, например, европейских или всех «развитых». Абсурдность этой гипотезы становится особенно очевидной, когда в теорию вводятся элементы системной интерпретации. Ведь население одной страны или группы стран никогда не могло, а тем более не может сейчас, в эпоху глобализации, рассматриваться как замкнутая система, имеющая свои собственные демографические цели. Политические границы не обеспечивают необходимой для этого изоляции. Только все население планеты, все человечество представляет собой закрытую систему, применительно к которой можно говорить о демографической самоорганизации...
...В этом контексте весьма наивными представляются постоянно вспыхивающие во многих развитых странах дебаты об отношении к иммиграции. Почти всегда политики, общественные деятели, журналисты, причем и сторонники, и противники иммиграции, рассуждают о ней так, как будто это только их дело, проблема их страны. Но ведь, по существу, это не так. Конечно, миграция затрагивает каждую страну, которая с нею сталкивается, порождает массу сложностей и т. д. Но корни проблемы находятся на более высоком уровне, на уровне всего человечества, это прежде всего его проблема. Соответственно и механизмы самонастройки, ведущие к ее решению, учитывают, в первую очередь, интересы всей системы (человечества), а не интересы ее частей (отдельных стран), с которыми они могут вступать в противоречие. Это может кому-то не нравиться, но системные требования объективны, их нельзя изменить. Сейчас это осознаётся крайне слабо, что, конечно, затрудняет выработку разумной политической стратегии в отношении миграции.
Представим себе предвыборную кампанию в небольшом городке, жители которого особенно недовольны тем, что вечерами им приходится ходить по неосвещенным улицам. Есть два кандидата в мэры, каждый из которых предлагает свое решение вопроса. Один из них обещает сделать так, чтобы солнце над их городом заходило на три часа позднее, чем оно это делает сейчас, и тем самым вопрос об освещении улиц решится сам собой. Другой же говорит, что считает более разумным не трогать законы природы, а установить на улицах фонари. За кого проголосуют избиратели? Это зависит от того, чем набиты их головы. Но в любом случае можно с уверенностью сказать, что сложится партия противников второго претендента, справедливо утверждающих, что даже если он и установит фонари, все-таки освещенность улиц будет меньшей, чем при свете солнца.
Примерно так же обстоит сегодня дело и со взглядами на будущее международных миграций. Во всех странах есть люди и политические силы, которые настаивают на том, чтобы иммиграции не было вовсе или чтобы ее было намного меньше, вместо того чтобы думать о том, как сделать неизбежную иммиграцию более полезной и одновременно менее болезненной.
Впрочем, в не меньшей мере это относится и к низкой рождаемости. Можно с уверенностью сказать, что на мировом уровне проблемы и вызовы низкой рождаемости не будут в списке главных на протяжении не то что ближайших десятилетий, но, скорее всего, и ближайших столетий. Тем не менее сейчас имеется большое число стран, в которых низкая рождаемость воспринимается как исключительно их проблема, как одна из главных угроз их будущему, как будто можно иметь будущее, не зависящее от будущего всего человечества. Тревога нарастает, как снежный ком, очевидные негативные последствия низкой рождаемости нередко преувеличиваются, а позитивные – отрицаются, нагнетается общественное возбуждение, а вера в то, что можно повысить рождаемость в одной отдельно взятой стране, становится едва ли не главным признаком «патриотизма». Но можно ли ехать по левой стороне дороги с правосторонним движением?
Нельзя шутить с мировыми законами. Сейчас низкая, а может быть даже и очень низкая рождаемость – часть механизма, обеспечивающего постепенный возврат мировой демографической системы в состояние равновесия. Этот механизм не зависит от желания политиков и правительств, как не зависит от него движение планет. Система подает информационные сигналы о своем состоянии, они улавливаются на микроскопическом уровне и предопределяют приспособительное поведение теперь уже миллиардов людей, поиск ими наиболее адаптивных форм такого поведения. В этом смысле нет никакого отличия демографической системы от физической, которая «ведет себя как единое целое и как если бы она была вместилищем дальнодействующих сил… Система структурируется так, как если бы каждая молекула была “информирована” о состоянии системы в целом» [Пригожин, Стенгерс, 1986, с. 229].
Только сумасшедший может утверждать, что он наверняка знает, какими будут эти формы, – выше уже говорилось о невозможности предсказывать конечное состояние системы, находясь в точке бифуркации. Но если какие-то прогнозные соображения, основанные на понимании общей логики функционирования сложных систем, все же возможны, то они сводятся к тому, что мы живем и долго еще будем жить не в том мире, где следует рассчитывать на повышение рождаемости до уровня замещения поколений, а тем более выше него.
Надо научиться жить с низкой рождаемостью, и это гораздо более важная и реалистическая задача – и для общества, и для его полномочных представителей, нежели тупые попытки заставить лететь вспять стрелу времени...
...В чем – кроме демографической неграмотности, разумеется, – причина живучести почти слепой веры в необходимость, а главное, возможность «управлять рождаемостью», причем веры, характерной не только для «человека с улицы», но и для тех, кто усиленно подчеркивает свою принадлежность к научному сообществу? В ее основе всегда лежит одна и та же средневековая мировоззренческая посылка: преклонение перед заранее запланированным, жестко детерминированным, законченным совершенством мира, недоверие к «стихийности», к случайным процессам, стремление исключить их из жизни общества, а то и природы.
Мне уже приходилось писать о том, что эта посылка была характерна для марксизма, в котором, «когда… речь заходит о будущем, на первый план… выдвигается его хилиастическая составляющая, и марксистский “проект” пронизывает дух средневековых утопий» [Вишневский, 1998, с. 207]. В советское время положения марксизма, бывшего в СССР чем-то вроде официальной религии, использовались весьма выборочно, и нет ничего удивительного в том, что на первый план выдвигалась как раз эта его наиболее слабая, но зато понятная народу утопическая «составная часть». Сейчас марксизм в России утратил свой официальный авторитет, но армия жаждущих прислониться к какой-нибудь новой утопии, кажется, не уменьшилась.
Мы по-прежнему «не можем ждать милостей от природы», хотя теперь, на словах, конечно, и признаём порой таящуюся в ней божественную мудрость...
...Правда, в стане бескомпромиссных критиков низкой рождаемости встречаются попытки и более обобщенного и, в определенном смысле, более глубокого взгляда на низкую рождаемость как на проявление общего тупикового развития современной цивилизации. Сторонники такого взгляда признают невозможность изменить тенденции рождаемости, воздействуя на отдельные ее факторы, пока сохраняется нынешнее направление цивилизационного развития. Они призывают изменить само это направление, перестроить всю систему ценностей, причем в качестве образцов, к которым следует стремиться, предлагаются традиционные ценности, формы и нормы демографического поведения, характерные для «допереходного» прошлого. Все подобные предложения опираются на более целостный, а потому интеллектуально и более привлекательный взгляд на мир, нежели потуги поверхностных искателей легко устранимых конкретных зловредных факторов, а то и злонамеренных виновников падения рождаемости.
В такой системе взглядов нет ничего специфически демографического, она существует не сама по себе, а вписывается в определенное мировоззрение, составляет часть некоего универсального «проекта будущего». Все разновидности этого проекта обладают обычно хорошо известными чертами консервативной утопии: идеализацией прошлого, преувеличенной критикой настоящего, убеждением, что нынешний путь развития выбран по чьей-то ошибке или чьему-то злому умыслу, верой в возможность возвратить «прошлое, которое мы потеряли».
В каком-то смысле можно признать такой «проект» тоже системным, и это помогает понять интуитивное неприятие его сторонниками теории демографического перехода, их постоянное стремление объявить ее «несостоятельной», «устаревшей» и т. п. Здесь дело не конкретно в демографии, а в общем, а стало быть, и научном мировоззрении. Но именно поэтому в теоретико-методологическом плане гораздо интереснее, важнее, да и сложнее ответить на критику теории демографического перехода, исходящую от сторонников консервативной системной парадигмы, отделяя ее, конечно, от демагогического мусора, которым эта критика обычно бывает окружена.
Интересно отметить, что в СССР теория демографического перехода с трудом прокладывала себе путь, потому что постоянно сталкивалась с обвинениями в «немарксизме» (игнорирование социально-экономических формаций, признание одинаковости демографических тенденций при капитализме и социализме и проч.). Когда же в постсоветской России марксизм вышел из моды и превратился в жупел, появились обвинения этой теории в марксизме...
Признает ли демография «стрелу времени»?
Впрочем, можно ли обоснованно говорить о «системности» консервативной парадигмы? Достаточно ли для этого отмеченного выше отказа от «факторного» объяснения наблюдаемых перемен (в том числе и в демографии, но это – лишь частный случай) в пользу признания более общей, комплексной их обусловленности («цивилизационной» и т. п.)?
Мне представляется, что этого все же недостаточно, и что действительно системный взгляд появляется только тогда, когда в центре внимания оказываются процессы системной самоорганизации и их механизмы. Соответственно системный взгляд на демографические процессы предполагает рассмотрение механизмов самоорганизации демографической системы. Важнейший из них – механизм целеполагания.
Более четверти века назад я высказал утверждение, что целеполагание демографического развития обеспечивается механизмом социокультурного отбора, объектом которого выступают «широко понимаемые способы деятельности людей… ее социально задаваемые программы» [Вишневский, 1986, с. 239]. К сожалению, этот тезис не вызвал никакого отклика в среде моих коллег-демографов, хотя сама идея с очевидностью витала в воздухе. Я ссылался на работы советского культуролога Э. Маркаряна [Маркарян, 1983], к тому времени уже были опубликованы работы Ричарда Докинза [Dawkins, 1976, 1982], введшего в оборот понятие «мем» (но тогда я о них не знал). За прошедшее с тех пор время получило развитие целое научное направление – меметика, и можно только пожалеть о том, что пока эти новации не дошли до демографов.
Здесь не место распространяться о возможностях меметики применительно к демографии, но важно подчеркнуть, что развитие этого направления связано с признанием эволюционной природы единиц культурной информации и их подчиненности законам дарвиновского отбора, на что обращал внимание и я. А это позволяет, более того, делает неизбежным введение в рассуждение о демографическом развитии эддингтоновской «стрелы времени» и представления о необратимости развития. Ибо отбор – это всегда движение в одном направлении: от менее эффективных к более эффективным адаптивным формам.
Какое отношение имеют все эти рассуждения к вопросу о низкой рождаемости? Очень большое.
На уровне «обыденного здравого смысла», которым и руководствуются почти все, говорящие и пишущие о демографии, низкая рождаемость в развитых странах – это зло, беда, если не полная катастрофа. «Вымирание населения» – едва ли не важнейшее доказательство того, что человеческая цивилизация зашла «не туда» и что нужно срочно менять вектор развития.
Порожденные веком просвещения надежды на прогресс оказались ложными, с ними надо расстаться, а заодно и с «прогрессистской» теорией демографического перехода, которая объясняет снижение рождаемости вместо того, чтобы его осуждать.
Однако стоит только воспринять идею системной самоорганизации, которую, как я полагаю, необходимо глубже интегрировать в теорию перехода, как такое рассуждение становится попросту невозможным. Если, начиная с какого-то момента, низкая рождаемость получает столь значительное распространение, проявляет поистине универсальную экспансию, то это лишь означает, что она обладает какими-то эволюционными преимуществами, которые и прокладывают ей путь. Если же это кажется противоречащим здравому смыслу, то тем хуже для здравого смысла.
Впрочем, ниже мы еще попытаемся проверить на прочность аргументацию «демографических алармистов», исходя именно из критерия здравого смысла. Но сейчас задержимся на некоторое время на механизме формирования цели демографической системы в период перехода.
Кому известна цель?
Хотя демографический переход в глобальных масштабах занимает достаточно долгий отрезок времени – не менее двух-трех столетий, – на фоне всей человеческой истории это короткий период, на протяжении которого человечество ищет пути восстановления резко нарушенного демографического равновесия. По существу, это – точка бифуркации, в которой будущее состояние системы никому не известно. Делая наш индивидуальный выбор, в том числе и в отношении числа детей, которым мы даем жизнь, мы улавливаем и перерабатываем огромное количество информации, но эта информация касается нас и нашего положения в системе, а отнюдь не конечного состояния системы. Оно просто еще не найдено и не может быть никому известно. Будущее формируется методом проб и ошибок, самим движением, во многом случайным, хаотическим, хотя и подчиненным принципам отбора. Оно – результат, а не заранее заданная цель.
Смысл бифуркационного перехода – в приспособительных изменениях, рано или поздно они заканчиваются, устанавливается новое относительное равновесие, и система приобретает новую устойчивость. Но пока переход идет, случайное рыскание элементов системы – нормальное состояние. Ранее я пытался пояснить эту мысль ссылкой на теорию движущего и стабилизирующего отбора И. И. Шмальгаузена [Шмальгаузен, 1968]. То же можно выразить и в других терминах, например, в терминах теории изменений И. Пригожина, как это сделал, например, О. Тоффлер. «Когда на систему, находящуюся в сильно неравновесном состоянии, действуют, угрожая ее структуре, флуктуации, наступает критический момент – система достигает точки бифуркации… В точке бифуркации принципиально невозможно предсказать, в какое состояние перейдет система. Случайность подталкивает то, что остается от системы, на новый путь развития, а после того как путь (один из многих возможных) выбран, вновь вступает в силу детерминизм – и так до следующей точки бифуркации» [Тоффлер, 1986, с. 28–29].
Подобный взгляд на демографические изменения может показаться абсурдным многим демографам, не говоря уже о политиках или широком общественном мнении, которые убеждены, что они-то уж точно знают, каким должно быть конечное состояние системы и насколько реальное развитие событий не соответствует их картине будущего (обычно списанной с прошлого). В частности, они уверены, что современная очень низкая рождаемость несет угрозу вымирания и уже потому опровергает идею гомеостатического саморегулирования, ориентированного на сохранение целостности системы. Им кажется очевидным, что низкая рождаемость вызвана какими-то сбоями в механизмах самоорганизации, о которых и сигнализирует проницательный демограф, требуя их немедленного ремонта с помощью государственного вмешательства.
Здесь мы сталкиваемся с широко распространенным (конечно, не только в демографии) якобы научным мировоззрением, отводящим науке роль инструмента, с помощью которого можно «перехитрить» объективные законы природы и общества и добиться желаемых «практических результатов» – «мы не можем ждать милостей от природы» и т. п. Это опускает науку ниже религии, на плечах которой она поднялась. Странно было бы, если бы религиозный мыслитель, считающий, что он через знание или откровение постиг Божественный замысел, попытался ему воспротивиться. Успехи же науки породили немало иллюзий в отношении возможностей человека, включая и банальную иллюзию того, что мир может развиваться по его, человека, собственному замыслу. Но величие науки заключается не в том, что она отрицает «телеологию», а в том, что она проникает в «черный ящик» природы и постепенно понимает, откуда берется «цель». Это понимание можно использовать в практической деятельности, как можно использовать всякое знание. Но не думаю, чтобы кто-либо оказался способен изменить сам механизм формирования цели, который так же недоступен воздействию человека, как механизм возникновения галактик. В этом смысле можно спокойно сказать, ничуть не отрекаясь от научного видения мира: все в руце Божией...
Вот еще видео есть с прошлогоднего семинара, Николай Чхало про результаты по безмасочному, в самом конце вопрос был: https://youtu.be/5gYtoNrQVu4?t=7033
https://library.lol/main/45EB3BF833E44BF0AE7A380582BFE42E Была еще книга 2013 года с похожим названием: https://library.lol/main/760A0683543E0DB83A0742F24F79E630
https://3dnews.ru/1101200/budushchee-chimpeykerstva
Хрупкость пластика для музейного экспоната, просто стоящего на полке, не существенна. Да и возрастает она, насколько я понимаю, только в случае наличия каких-то трещин и дефектов отливки, по которым реагенты могут проникнуть вглубь материала.
Пластик корпусов можно отбелить: https://habr.com/ru/companies/ruvds/articles/548402/
Они там с 2010 года занимали часть помещений.
Вы же не думаете, что больше никаких исследований с тех пор по этой теме не велось: https://www.elibrary.ru/download/elibrary_49442473_81074349.pdf
Я просто на кнопку пульт от люстры кладу, чтоб не наступал и никаких проблем. Иногда может его сбросить на пол (сам системник на полу стоит), но это именно сознательное действие, чтобы внимание на себя обратить.
ПОПУЛЯРИЗАЦИЯ
Ее создали шестидесятые годы, и с их доброй и легкой руки общедоступная, понятная книга стала преимущественной на книжном рынке, так что даже целые книгоиздательства посвятили себя исключительно ей. Великое современное значение популярного чтения, знакомящего с наукой и ее завоеваниями, стоит вне спора и вне сомнений, но… есть книга и Книга. И если ценная, добросовестная, умело составленная и живо изложенная она вклад и приобретение, то торопливая, в грубых попыхах надерганная, ничего, кроме вреда и зла она принести не может. А между тем сих последних, к сожалению, большинство, с каждым днем все увеличивающееся и грозящее затопить и рынок, и читателя. Быть может, не всем известно, как пишутся, - если только уместно это слово в данном случае, такие популярные брошюры, - вернее, склеиваются, составляются из кусков, представляя собой, таким образом, неискусную мозаику топорной работы. А знать это далеко не лишнее дело и в особенности именно провинции, на которую такая «популяризация» и рассчитывает, которой она, в сущности, только и дышит.И вспоминается по этому поводу одна сценка, на которую довелось натолкнуться в Москве. Номер «меблировки». За письменным столом сидит молодой человек – из «неокончивших», ходящий около литературы, пишет для Никольского рынка, для разных гг. Клюкиных, Ефимовых и проч., и проч. Пред ним развернуты на нужных местах: Мантегацца «Физиология любви», «Любовь» О.К. Нотовича, «Любовь конца века» издания Хесина и… астрономия, не помню уж какого автора. Это популяризатор.- Занят вот как, - говорит он, проводя рукой по горлу, как ножом.
- Чем же? – спрашиваю.
- Составляю «Гигиену половой жизни» для Б.
- Астрономия же зачем?
- А, видите ли, издатель просил, чтобы любовь была приведена в зависимость от метеорологии и от движения солнечной системы…
- ?!
Популяризатор извиняется, жадно выпивает несколько глотков пива и принимается за работу.
Звенят услужливые ножницы и неутомимая ходит по бумаге кисточка с гуммиарабиком. Через недели три, месяц, в витринах книжного магазина лежит чистенькая «Гигиена половой жизни» - «под редакций Петрова» или «Сергеева» - в зависимости от отчества «составителя».
Читателю, конечно, и невдомек, что этот Петров или Сергеев – такие же редакторы, как я – китайский переводчик. «Раз выставляют имя редактора, то, должно быть, есть, чем похвалиться», - вот логика покупателя, и на этом-то издатель и играет.
У всех на памяти известная история с переводом Ницше, тоже «под редакцией Васильева», оказавшегося на суде самим издателем, немецкого языка не знавшего и Ницше не читавшего никогда.
Популяризатор такой получает «сдельно» - рублей по 15-20 за брошюру, которая в продаже стоит копеек по 60-70 и печатается и расходится в 6000 экземплярах. Дешево и сердито. Правда, от этой «сердитости» голову читателя заволакивает туман, и популяризует такая книжонка только имя своего издателя, который, - пока суд да дело, пока не сделался совсем и везде популярным торговцем печатным гнильем, - становится на ноги, зашибает деньгу и, быть может, даже, после того, как «было много бито, граблено», готов будет и об уважении «общественном» подумать и сменить «Гуака» сказками Андерсона.
А провинция раскупает, читает, думает, что учится.
Библиографические отделы газет и журналов для нее всегда непрочитанный балласт, - и как это жаль! Печать уже много сделала в борьбе с шарлатанством и сделала бы еще больше, если б сам читатель не упирался. А такое «упирательство» господам популяризаторам и их издателям как раз и на руку. Мраком и темнотой рожденные, они и торжествуют только в нощи.
П.М. П-ский
«Биржевые ведомости», №194, 1902 год (Из паблика Газетная пыль vk.com/pylgazet)
У людей нет просто целостной картины в голове. Рекомендую книгу Валеро (2-е издание) Thanatia The Destiny of the Earth's Mineral Resources A Thermodynamic Cradle-to-Cradle Assessment (на английском): https://disk.yandex.ru/i/1jZfTOxTi7ntZ