Искусственный интеллект в разных его формах к середине 2020-х годов успел стать привычной частью нашей жизни. В ХХ веке он большей частью оставался теорией и научной фантастикой — но был идеей популярной, активно обсуждаемой, вызывавшей и смелые надежды, и мрачные опасения. Но кому первому пришла в голову идея о том, что машина может обладать интеллектом, мышлением и даже подчинить себе людей? Ведь даже отцы-основатели кибернетики, создатели первых вычислительных машин, долгое время воспринимали их сугубо как инструменты для сложных расчётов. Как ни странно, первым эта идея пришла в голову не математику и не инженеру, а английскому писателю и философу Сэмюэлу Батлеру — причём, по иронии истории, в пейзажах из «Властелина колец». И идее этой он до крайности не обрадовался. Сейчас Батлер почти забыт за давностью лет, но следы его идей и текстов можно проследить в научной фантастике и сейчас — в том числе в виде важной отсылки-оммажа в «Дюне» Фрэнка Герберта.
Новая Зеландия 1860-х годов, чуть ли не самое отдалённое от метрополии владение Британской империи. На этих живописных островах всё ещё идут ожесточённые столкновения за земли, которые колонисты делят с суровыми племенами маори — успешно освоившими мушкеты и картофель, но отнюдь не отринувшими традиции каннибализма. Довольно странное место и время для размышлений об угрозах научно-технического прогресса — но в июне 1863 года в редакцию крайстчёрчской газеты The Press пришло письмо-эссе под названием «Дарвин среди машин», подписанное псевдонимом Cellaruis. Несмотря на эксцентричное содержание, оно вышло в печать 13 июня. Автор начинал с рассуждений о том, что его поколение является свидетелем крайне быстрого развития всевозможных машин — после чего переходил к утверждениям о фундаментальном сходстве эволюции живых существ и появления всё более совершенных механизмов по мере научно-технического прогресса. Надо сказать, что эпохальный труд Чарльза Дарвина вышел четырьмя годами ранее — и вызвал многолетние бурные обсуждения по всему миру, местами не стихшие и по сей день.
Автор эссе явно не сомневался в правоте теории эволюции живых существ от простейших форм до человека разумного, и в нескольких абзацах сопоставляет её с тем, как древние примитивные палки-копалки понемногу превратились в сложнейшие для тех времён устройства вроде миниатюрных высокоточных хронометров и сложных паровых машин. А затем, внезапно и без предупреждения, вдавливает педаль сразу в пол:
Представления о механизмах, которые мы так слабо обозначаем, помогут найти решение одного из величайших и самых загадочных вопросов современности. Мы имеем в виду вопрос о том, каким существом, вероятно, станет следующий преемник человека в борьбе за господство на Земле. Мы часто слышали об этом споре, но нам кажется, что мы сами создаём своих преемников; мы ежедневно добавляем к красоте и изяществу их физического строения; мы ежедневно даём им всё больше сил и снабжаем всевозможными хитроумными приспособлениями, которые будут для них тем же, чем интеллект был для человечества. Со временем мы окажемся низшей расой. Уступая им в силе, уступая им в нравственном качестве самообладания, мы будем смотреть на них как на вершину всего, к чему может стремиться лучший и мудрейший из людей. Ни злые страсти, ни ревность, ни алчность, ни нечистые желания не потревожат безмятежную мощь этих великолепных созданий. Грех, стыд и печаль не будут иметь к ним никакого отношения. Их разум будет пребывать в состоянии вечного покоя, довольства духа, который не знает нужды и не тревожится сожалениями. Амбиции никогда не будут мучить их. Неблагодарность никогда не доставит им ни минуты беспокойства. Виновная совесть, несбывшиеся надежды, боль изгнания, наглость чиновников и пренебрежение, с которым относятся к достойным, — всё это будет им совершенно незнакомо. Если они захотят «поесть», их будут обслуживать терпеливые рабы, чьим делом и интересом будет следить за тем, чтобы они ни в чём не нуждались. Если они выйдут из строя, их быстро починят врачи, хорошо знакомые с их строением; если они умрут, ибо даже эти великолепные животные не избегнут этого неизбежного и всеобщего конца, они сразу же вступят в новую фазу существования, ибо какая машина может полностью умереть во всех своих частях в один и тот же момент?
Впрочем, в этой статье автор пока уверен, что человечеству в этом случае ничего особенного не грозит — только уязвлённое достоинство. Ведь люди, как писал в эссе Cellaruis, всегда будут нужны машинам для их изготовления и обслуживания — ибо, хотя «наша увлечённая раса желала бы увидеть плодотворный союз между двумя паровыми машинами» (гусары, молчим про правило 34), самовоспроизводство даже мыслящих машин ещё кажется ему нереальным. Даже если люди окажутся на положении слуг машин, тем приходится ухаживать за ними лучше, чем люди ухаживают за домашними животными. Ну и то, что для механизмов человеческое мясо бесполезно, автора тоже обнадёживало. Впрочем, в финале он всё же спохватывается и призывает читателей не допустить даже почётного и комфортного подчинения людей машинами, и уже сейчас объявить механизмам войну на уничтожение. Ведь, если машины смогут обрести разум и поставить людей под свой контроль, то их превосходство и дальнейшее совершенствование станет совершенно непреодолимым для человеков.
За псевдонимом Cellaruis скрывался 28-летний выпускник кэмбриджского колледжа св. Иоанна со специализацией в области классических языков по имени Сэмюэл Батлер. Этот сын потомственных англиканских священников вырос в крайне токсичной, как сказали бы сейчас, семье: отец безбожно лупил его чуть ли не с младенчества для «воспитания моральных ценностей», так как его отец точно так же воспитывал его самого. Окончив колледж, Сэмюэл по семейной традиции собрался было стать священником — но быстро передумал, наконец разругался с отцом и решил свалить от родственников как можно дальше. Буквально как можно дальше — так он и оказался на судне с колонистами, шедшем в Новую Зеландию на другой конец земного шара. Однако прибытия в портовый городок Литтелтон на пустынном Южном острове ему показалось мало, и он двинулся совсем уж «to the middle of nowhere», где поселился в живописных пустошах у склонов гор в месте, ныне известном как Mesopotamia station. Современному читателю станет несколько понятнее, если сказать, что в этих самых местах в долине реки Рангитата спустя полторы сотни лет будут снимать Рохан для «Властелина колец». Батлер завёл себе овец и стал фермером, причём довольно-таки успешным. А заодно увлёкся попавшим в его руки томиком «Происхождения видов» Чарльза Дарвина.
Говорят, что из долгих размышлений в меланхоличном процессе выпаса овец среди живописных пейзажей уже со времён древних цивилизаций родилось немало интересных и новых идей. Вероятно, нечто подобное случилось и с Сэмюлем Батлером — и именно так, на основе осмысления его опыта жизни в бурно развивавшейся индустриально Англии, он и пришёл к идеям «Дарвин среди машин». Более того, эти мысли его захватили и не собирались отпускать, а всё более настоятельно просились на бумагу для рассказа аудитории более широкой, чем в новозеландском захолустье. Уже в 1864 году он продаёт ферму — надо сказать, весьма выгодно по причине умелого и хозяйственного «прокачивания», он возвращается в метрополию и селится в Лондоне близ Флит-стрит. И начинает развёртывать своё эссе в полноценный роман — точнее, по современным меркам, скорее повесть. Она выходит в конце марта 1872 года анонимно под названием Erewhon: or, Over the Range («Эревон, или за хребтом»). Эревон — придуманное им слово, записанное задом наперёд Nowhere, то есть «Нигде». В русском переводе по этой причине он известен как «Едгин».
Роман повествовал о на первый взгляд идиллической стране Эревоне, который рассказчик якобы открыл в своих странствиях по отдалённым местностям Новой Зеландии. Её обитатели были красивы, сильны, вели простой быт на фоне пасторальной природы. Текст формально представлял собой классическую утопию об ином мире, а по факту скорее представлял собой довольно едкую пародию на показной морализм и лицемерие викторианского общества. К примеру, за болезни и бедность в стране Эревон наказывали как за преступления, тогда как за преступления полагались лечение и забота. При этом имелись и странности иного рода: на окраинах попадались жуткие статуи и ужасающие святилища, описанные в почти лавкрафтианских выражениях, а в музеях в качестве артефактов древних времён хранились подозрительно совершенные механизмы. Более того, поначалу при обнаружении у чужеземца карманных часов, жители Эревона пришли в страх и негодование и бросили его в тюрьму, и лишь затем сменили гнев на милость. Через некоторое время выяснилось, что в Эревоне почитают древнюю священную книгу об опасности развития технологий и появления мыслящих машин. Более того, около пятисот лет тому назад эта проблема встала настолько остро, что разразилась ужасающая война, в которой противники машин чудом и крайне жестоко победили их сторонников, которые чуть не довели дело до появления мыслящих механизмов. После чего все технологии «младше 271 года» оказались под строгим запретом, кроме оставленных в назидание музейных экспонатов. А выжившие вернулись к доиндустриальному образу жизни. Так что книгу Батлера можно назвать и одним из первых образцов постапокалиптики.
Но наибольшее внимание аудитории сначала Лондона, а затем и Британии в целом, привлекло не описание Эревоны, а главы 21-23 под общим названием «Машины». В них Сэмюэл развивал и дополнял идеи «Дарвина среди машин». В них эволюция механизмов описывалась уже более радикально и устрашающе. Автор напирал на то, что живые организмы по Дарвину развивались сотни миллионов лет — тогда как созданные людьми машины всего за несколько тысяч лет демонстрируют несравнимо более стремительный прогресс. Куда больше внимания уделено и размышлениям о перспективах появления у машин разума, что в исходном эссе обрисовывалось совсем пунктирно: Батлер проводит аналогию современного ему состояния механических устройств с первыми рептилиями, которые управлялись в основном рефлексами и простейшими реакциями на внешние раздражители. Автор предполагает, что машины по мере совершенствования вычислительных устройств смогут обрести интеллект, а сенсоры дадут им органы чувств — после чего самостоятельное создание новых машин без участия человека, полагавшееся им невозможным ранее, станет естественным и неизбежным процессом. При этом он Сэмюэл подчёркивал, что машинам, в отличие от людей, нет ни малейшей нужды быть примерно одного и того же облика — сообщество мыслящих механизмов сможет удивительно гибко создавать своих членов самых разных форм и размеров для решения различных задач. При этом порабощение людей машинами произойдёт не сразу — сначала механизмы, в том числе мыслящие, станут настолько повсеместными и привычными, что человек не сможет без них нормально жить. А потом люди сами не заметят, как окажутся в подчинённом и управляемом положении. Ну а со временем машины смогут обходиться без них вовсе, и человечество понемногу затеряется в тени новой великой цивилизации.
К удивлению автора, который писал смесь философского трактата и пародии, первый тираж после пары благоприятных рецензий в газетах был раскуплен всего за три недели. Последовавшие тиражи тоже раскупались довольно быстро — и книга довольно бурно обсуждалась в образованных кругах. Через некоторое время Сэмюэл Батлер раскрыл своё авторство — и приобрёл репутацию интересного писателя, пусть и довольно эксцентричного. Он опубликовал ещё несколько книг, уже не касавшихся вопросов эволюции машин и искусственного интеллекта, оставшись в истории одним из романистов викторианской эпохи второго ряда. Помнили его и в ХХ веке: Батлера цитировали Алан Тьюринг и Карл Поппер, упоминали Олдос Хаксли и Агата Кристи. На рубеже XIX-XX веков он был ещё достаточно известен — и заложенные им идеи о мыслящих машинах дали свои ростки у новых авторов, хотя прямое влияние не всегда прослеживается. В любом случае, раньше него из известных нам авторов на эти темы не писал никто.
P.S. Ну а Фрэнк Герберт в романах из цикла «Дюна» в качестве одного из ключевых событий истории этой вселенной описывал Батлерианский джихад: колоссальную космическую войну человечества против восставших мыслящих машин. Именно памятью об этой войне, едва не кончившейся гибелью людей как вида, и объясняется в лоре «Дюны» запрет на любые компьютеры и использование вместо них специально обученных и изменённых людей-ментатов.
© 2025 ООО «МТ ФИНАНС»
Telegram-канал со скидками, розыгрышами призов и новостями IT 💻
