С начала XXI века жизнь человечества всё более неразрывно связана с компьютерными устройствами, а в последние годы всё более обыденными становятся роботы и искусственный интеллект. За десятки лет до превращения в повседневную реальность все они прочно прописались на страницах научной фантастики — в том числе советской. Однако стать постоянными персонажами НФ они сумели далеко не сразу — как в СССР, так и за его пределами. Как выглядел непростой путь ЭВМ в общепонятные культурные образы и тропы через страницы знаменитых и почти забытых текстов?
1920-е годы с их мощной волной послереволюционного энтузиазма стали временем первого расцвета отечественной научной фантастики. Однако несмотря на известность в 20-е «Красной звезды» Александра Богданова, где ещё в 1908 году описывались сложные вычислительные машины космической цивилизации, советские фантасты 1920-х и 1930-х годов уделяли не так уж много внимания тому, что позже назовут компьютерами. На страницах их произведений появлялось множество удивительных изобретений и механизмов — но часто складывается впечатление, что почти все расчёты производились сугубо в головах учёных, инженеров и космолётчиков посредством максимум логарифмической линейки. Даже в романе Евгения Замятина «Мы» 1920 года, рисующем картину управляемого по строгим механистичным и математическим принципам общества, в процессе практически никак не участвуют вычислительные машины.
Исключения, конечно, были, и у оставшихся знаменитыми авторов, и у ныне малоизвестных — но в довоенную эпоху вычислительные машины занимали довольно мало внимания даже у самых смелых фантастов. Это касалось не только отечественной литературы: в произведениях первой волны американской научной фантастики времён Лавкрафта и Говарда компьютеров и роботов на удивление мало. В чём причина такого низкого интереса к теме? Ведь впервые на подобные темы начали писать ещё в 1870-е годы, с «Эревона» Сэмюела Батлера и «Грядущей расы» Эдварда Бульвер-Литтона (правда, у последнего механические слуги-андроиды и сельскохозяйственные автоматоны управлялись посредством маготехнической энергии врил). Вероятно, дело в том, что 1920-е годы были временем больших научных прорывов — но редко, особенно в массовом сознании касались вычислительной техники. И пресса, и фантасты куда больше интересовались вещами вроде разнообразных излучений. Самым ярким из отражений этого в советской НФ стал «Гиперболоид инженера Гарина», написанный Алексеем Толстым в 1925 году — и вычислительные машины в нём, опять же, решительно отсутствуют.
Однако самой яркой приметой советской фантастики двадцатых годов стали биологические и медицинские эксперименты разной степени радикальности — что во многом отражало реальность, так как в советской науке как раз в эти годы уделялось огромное внимание, и даже выглядящие очень странно из нашего послезнания концепции считались возможными, получали финансирование и широко освещались в прессе. Достаточно напомнить, что автор «Красной звезды» Александр Богданов погиб в 1928 году в созданном им же Институте переливания крови в ходе неудачного эксперимента в этой сфере с целью омоложения и радикального увеличения продолжительности жизни. А его мозг был немедленно изъят и передан для изучения и экспериментов в Институт мозга — изначально созданный для того, чтобы попытаться на физиологическом и строго научном уровне выяснить причины «необыкновенной гениальности вождя мирового пролетариата». Можно вспомнить и Сергея Воронова, который активно занимался экспериментами по омоложению людей посредством пересадки семенных желёз. Как предполагается, именно его опыты вроде вживления в мужской организм фрагментов органов шимпанзе и бабуинов и пародировал Михаил Булгаков в «Собачьем сердце» — а в «Роковых яйцах» он же описал, как облучённые специальным образом яйца рептилий породили орду ужасных монстров, которых пришлось травить боевыми газами.
СССР в этом смысле был отнюдь не уникален: смелые и странные медицинские и биологические эксперименты были трендом эпохи во всём мире. Ныне об этом вспоминают редко, но само слово «робот», появившееся в 1920 году в пьесе «R.U.R.» чешского писателя Карела Чапека, в первоисточнике обозначало совершенно не то, что стало пониматься под роботами уже с конца двадцатых и по сей день. «Роботы Россума» были не механическими устройствами, а искусственными людьми, собиравшихся из выращивавшихся на биофабриках органов конвейерным способом, и затем оживлявшихся не прописанным, но неким физиологическим способом. По сути, это не столько роботы в современном смысле, сколько «потомки» чудовища Франкенштейна из романа Мэри Келли, а также «предки» репликантов из «Бегущего по лезвию». Они обладали значительно большей силой и выносливостью, нежели обычные люди, и мощным рациональным интеллектом, однако были по воле разработчиков почти лишены эмоций и желаний, и их заранее определённый срок жизни не превышал 20 лет. Разумеется, в итоге всё более совершенные модели обрели-таки самосознание и устроили человекам экстерминатус под лозунгами робота Бендера. Заметно, что, как и в случае многих других ранних произведений с упоминанием роботов, автор проводит параллели с классовыми конфликтами своего времени.
Лишь в середине 1920-х годов в мировой культуре начинает появляться тема механических роботов в современном понимании. Первой ласточкой, вероятно, стал сценарий и одноимённый роман Теи фон Харбу, написанный для съёмок «Метрополиса» Фрица Ланге, который выйдет и станет мировым хитом в 1927 году. Действие и фильма, и романа происходит в фантастическом городе, где бесчисленные пролетарии обслуживают огромные сложные машины и управляются машинами же в интересах высшего класса, что во многом развивает образы Герберта Уэллса из «Машины времени». Однако одним из важнейших персонажей оказывается механический андроид-женщина Хель, способная полностью мимикрировать под людей не хуже «терминаторов» или агентов из «Матрицы».
Параллельно в США в 1926 году один из будущих отцов американской фантастики, а тогда начинающий 22-летний автор Эдмонд Гамильтон, опубликовал в Weird Tales — том самом журнале страшных и странных рассказов, где в то же самое время публиковался Лавкрафт — рассказ «Металлические гиганты», обогнавший своё время почти так же, как «Красная звезда» Богданова. Он рассказывал об эксцентричном профессоре электрохимии Детмольде, который загорелся идеей создать искусственный мозг. Однако не такой, как тогда же пытались соорудить другие учёные, из искусственно выращенных или мёртвых биологических тканей, а из электродов и других сугубо неорганических материалов: ведь по нервной системе человека и других животных сигналы передаются именно электрические сигналы, так зачем заморачиваться и возиться с ненадёжными биологическими тканями? Детмольд соорудил точную копию человеческого мозга из металлических сплавов и других материалов в виде чёрного яйца длиной около десяти дюймов, и запустил в нём подобие сознания электричеством и вибрациями определённой частоты. А также приделал к нему механический глаз. После того, как коллеги по науке подняли его на смех, Детмольд и его оборудование куда-то переехали — и перед тем изобретатель пообещал, что мир ещё услышит о нём.
Затем пошёл практически Лавкрафт, на которого юный Гамильтон явно ориентировался при написании одного из своих первых рассказов. «На севере Западной Вирджинии в длинной лощине меж тёмных, покрытых лесом холмов»
Морган описал увиденное крайне туманно: монструозная пародия на человека высотой в сто футов вышагивала на двух гигантских то ли ногах, то ли подпорках, отходивших от огромного цилиндрического тела. Фермер сказал, что существо блестело в сиянии луны, как будто сделано было из металла. Великан неуклюже двигался по лощине, и его чудовищная поступь отдалённо напоминала людскую. На глазах Моргана колоссальные конечности (или подпорки) сгибались и разгибались посередине, подобно человеческим коленям, и валили деревья на своём пути, словно хворост. Фермер успел лишь мельком рассмотреть создание, а оно уже скрылось за поворотом распадка. Следующим утром он спустился вниз и отыскал следы гиганта: неглубокие круглые ямы, внешне сходные со странными углублениями, обнаруженными ранее.
Впрочем, Лавкрафт быстро окажется дополнен «Войной миров» Герберта Уэллса: огромные шагающие машины разгромят ближайший городок и убьют всех жителей ужасным отравляющим газом. После чего пойдут на Вашингтон и нанесут армии США тяжёлые поражения, вынудив правительство бежать в Филадельфию и повергнув страну в панику. Затем снова включится Лавкрафт: рассказчик проникнет в тайное убежище профессора Детмольда и найдёт его дневник. Из него выяснится, что учёный продолжил эксперименты с искусственным мозгом, оборудовал его разнообразными сенсорами и руками-щупальцами и начал учить получившееся создание: сначала детским книжкам, а затем и всему, что имелось в его библиотеке и знал он сам. Детмольд был в восторге от всё более очевидного безупречного сверхчеловеческого интеллекта машины — пока в один прекрасный день та не сбежала. Решив, что его ограбили, учёный стал искать следы, и через некоторое время обнаружил, что механический мозг благополучно оборудовал себе базу в глуши, где с помощью невероятных открытий в области практически нанотехнологий, левитации и атомной физики начал буквально из земли и палок сооружать себе армию рабочих и боевых дроидов, автономных и управляемых извне и изготовленных из материалов с невероятными свойствами. При этом типичный рабочий дроид в виде левитирующего механического осьминога удивительно напоминал боевые машины Матрицы, атаковавшие Сион. Заканчивается всё вновь скорее Уэллсом: эпической битвой между армиями огромных боевых роботов, управляемых механическим мозгом и перехватившим управление частью устройств профессором Детмольдом.
Очень скоро Гамильтон станет одним из топовых авторов Weird Tales — но тему мыслящих машин и роботов он оставит, сосредоточившись на космических приключениях. Зато в СССР в 1929 году выйдет повесть «Идут роботы» Владимира Владко. Очень идеологически выдержанная история повествовала о том, как США недалёкого будущего будут стоять на пороге пролетарской революции, буржуазия столкнётся с массовым забастовочным движением — и реакционные изобретатели задействуют против рабочего движения роботов-штрейкбрехеров, которые продолжат поддерживать производство даже в отсутствие бастующих пролетариев.
Роботы стояли у станков — и работали. Чёткими машинными движениями они поднимали руки, брали какие-то детали, ставили их на место, пережидали, пока станок обработает их — и затем принимали уже обработанные детали со станка и клали их в ящики. Конечно, им не хватало человеческого сознания, Мадлен хорошо это видела. Например, иногда робот клал на станок деталь боком — потому что она так лежала раньше, её так неудобно положил перед роботом человек-смотритель. Станок, конечно, калечил деталь — однако, робот, не замечая этого, принимал эту деталь и клал вместе с хорошими.
— Ничего не поделаешь, машина, — пояснил Мадлен Бирз — нельзя научить её сознательно относиться к вещам. Впрочем для нас достаточно и того, что роботы прилежно выполняют несложные приказы.
Мадлен согласилась. Но вскоре она устала. Надо было иметь слишком крепкие нервы, чтобы спокойно находиться среди роботов. Ужасала машинная чёткость их движений, не было уверенности, что робот вдруг не повернётся и с такой же чёткостью не задушит человека своими мощными руками. Вспоминая об этом, Мадлен вздрогнула: ужасная вещь, когда машина приобретала чисто человеческие свойства и вид… И вздрогнула она ещё раз: ей почудился голос Бирза, который уверенно говорил: «Железными руками роботов мы схватим за горло всех, кто осмелится противостоять нашей воле. Тяжёлыми ногами роботов мы растопчем всех, кто попытается стать нам помехой!..»
Однако буржуазные роботы оказались управляемыми по УКВ-радио. Американские коммунисты связались с товарищем Акимовым из СССР посредством переданного по линии Коминтерна новейшего портативного радиопередатчика с видеосвязью. Товарищ Акимов посредством сверхмощного УКВ-передатчика сумел разобраться в управлении роботами, в ключевой момент перехватил контроль над ними — и те, вместо того, чтобы атаковать бастующих пролетариев вместе с полицией и «социал-фашистскими боевиками», подняли кулаки в жесте «рот-фронт» и присоединились к рабочей демонстрации. Попутно затоптав своего реакционного изобретателя и не менее реакционного владельца фабрики. Обрадовавшиеся рабочие во главе с компартией США немедленно начали коммунистическую революцию в Америке, которая, естественно, триумфально победила. В 1935 году повесть будет экранизирована под названием «Гибель сенсации»: ключевым изменением сюжета станет то, что изобретатель окажется прогрессивным, но обманутым буржуазией, и героически погибнет, встав на пути у атакующих рабочих роботов.
Также о вычислительных устройствах, или хотя бы чём-то подобном, в довоенной советской фантастике упоминал Александр Беляев. Вполне в духе эпохи он чаще писал про биологические эксперименты, не случайно самыми известными его произведениями по сей день остаются «Голова профессора Доуэля» и «Человек-амфибия». В менее известных вещах, наподобие цикла рассказов о профессоре Иване Семёновиче Вагнере, у него хватает мотивов на грани макабричности: к примеру, в «Чёртовой мельнице» изобретатель бодро рассекает по сельской местности на повозке, движущей силой которой являются шесть мёртвых человеческих ног из морга — оживлённым благодаря строго научным методам с официального разрешения властей! Но Беляев активно писал и про космос, и в произведениях на эту тематику у него с какого-то момента стали появляться соответствующие мотивы. Правда, не сразу.
К примеру, в повести «Прыжок в ничто» 1933 года про то, как группа буржуазных элементов бежит с охваченной мировой революцией Земли на космическом корабле гениального изобретателя Цандера, прямо прописывается, что даже в межпланетном перелёте с кучей новейшей техники все бесчисленные необходимые расчёты придётся делать человеку:
— Вот эта-то практика и невозможна без длительной подготовки, — ответил Цандер. — Расчёты нужны не только при подъёме, но и при самом полёте, а также и при посадке. Не забывайте, что земное притяжение ослабевает с расстоянием, но нигде не прекращается. На летящую ракету действует притяжение не только Земли, но и Луны, и Венеры, и Солнца, это притяжение изменяет направление полёта. Астронавигация требует беспрерывных вычислений. Инструменты дают лишь материал для этих вычислений. Я пользуюсь и акселерометрами, показывающими величину ускорения полёта, и жироскопами, регистрирующими изменения в направлении, и волчками, то есть теми же жироскопами, контролирующими направление руля; по угловым размерам планет и Солнца мне приходится измерять расстояние от них до ракеты и самоопределяться. Мне надо вычислять количество потребляемого горючего и отсюда — уменьшение общей массы ракеты, влияние этого на скорость и прочее. Чтобы высадиться на планету, необходимо знать её положение на орбите и связать со скоростью и направлением движения ракеты. Всякая ошибка ведет здесь к напрасной трате горючего — в лучшем случае. Само по себе управление ракетой хорошо автоматизировано, и научиться пускать в ход дюзы или прекращать взрывы, менять направление ракеты не так уж трудно. Повернуть штурвал может и ребенок. Но куда придёт корабль, управляемый таким капитаном?
Однако спустя три года, в «Звезде КЭЦ», повествующей о работе советских учёных на огромной орбитальной станции имени Циолковского, уже появляются упоминания о чем-то, как минимум напоминающем вычислительные устройства:
[Астроном Тюрин] начал говорить фразы, пересыпанные астрономическими и математическими терминами. Потом плавно протянул руку вбок и повернул рычажок на черном ящике, который также был привязан шнурами (...).
— Автоматическая запись на ленте — домашний секретарь, — пояснил Тюрин. — Спрятан в коробочке, работает безукоризненно и есть не просит. Это скорее, чем записывать самому. Наблюдаю и тут же диктую. Машина и математические исчисления помогает мне производить.
В первые часы полета капитан надолго покинул управление, предоставив ракете автоматически лететь по намеченному пути. Это не было опасным. Но чем дальше, тем все реже капитан отходил от пультов управления, хотя они и механизированы.
По узким дорожкам летали молодые девушки с корзинами. Их яркие, разноцветные костюмы выделялись на зеленом фоне, как цветы. Девушки собирали плоды. Невидимая музыка сопровождала их работу.
— Мифологическая картина, — расхохотался Крамер. — Звездные девушки! Сказка наших леей! Скоро их заменят автоматами…
И… в общем-то, почти всё! Даже во всё более военизированной советской фантастике конца 1930-х годов места для вычислительных машин всё ещё не находится. К примеру, в её наиболее ярком выражении, технотриллере «Тайна двух океанов» Григория Адамова 1939 года, действует наш, советский «Наутилус»: мегапродвинутая суперподлодка с невозможными и в наши дни техническими и боевыми возможностями. Она носится на любых глубинах во всех океанах со скоростью более 90 узлов, топит целые эскадры могучего в те годы японского императорского флота, умудряясь попутно успевать проводить научные исследования, многократно подчёркиваются высокие степени автоматизации её узлов и систем, но вся эта автоматизация не превышает уровня механического автопилота или связи сенсоров с рулями. Никаких вычислительных устройств, которые позволили хотя бы отчасти автономные действия или автоматизированный просчёт курса в условиях сложного подводного рельефа, на борту нет как класса — хотя автор очень старался описать идеальную боевую субмарину будущего.
Почему так? Возможно, речь не только в отсутствии громких изобретений и разработок в сфере вычислительных устройств и тем паче робототехники в период между мировыми войнами. Вопрос, вероятно, ещё и в самом духе времени. Дело в том, что 20-е годы были, и особенно в послереволюционном СССР, временем большого оптимизма не только в отношении будущего науки, но и того, каким станет человек будущего. Им виделись или могучие, жизнерадостные пролетарии и аграрии, которые вне уз капитализма будут находить искреннее удовольствие в трудовых подвигах, или мудрые до степени гениальности учёные и инженеры, которые силой своего разума смогут создать самые невероятные вещи. И физический, и интеллектуальный труд, конечно, виделся всё более машинным, с высокими уровнями автоматизации — но всё же принципиально человеческим в своей основе. Выполняющие за людей расчёты вычислительные машины, и уж тем более заменяющие пролетариев в цехах автоматизированные роботы нередко выглядели чуть ли не оскорблением образа будущего. А в последнем случае — ещё и возможным коварным ходом буржуазии в борьбе с рабочим движением. В общем-то, именно поэтому идеи кибернетики из известного эссе Винера были поначалу встречены советской пропагандой в штыки: в них увидели не столько техническую сторону про развитие ЭВМ, которыми уже занимались и в СССР, а план американской буржуазии помешать с их помощью мировой революции.
Осознание советскими фантастами того, что ЭВМ и светлое будущее в его советском варианте — вещи даже очень сочетающиеся, и даже, может быть, что коммунизм — это советская власть плюс компьютеризация, придёт лишь после Великой Отечественной войны — с началом всё более систематического использования вычислительных машин в научно-исследовательской и инженерной работе. О том, как компьютеры наконец полноценно пришли на страницы Ефремова, Казанцева, Стругацких и других авторов, мы поговорим в следующей части.
© 2025 ООО «МТ ФИНАНС»
Telegram-канал со скидками, розыгрышами призов и новостями IT 💻
